В моей жизни был год, когда я постоянно ездила до станции «Университет», выходила из метро, вместе с толпой ждала зелёного сигнала светофора, чтобы перейти Ломоносовский проспект и потом поспешить ко второму гуманитарному корпусу, где были занятия. И постоянно где-то впереди именно на переходе маячила фантасмагорическая фигура.
Когда я впервые увидела со спины этого парня в длинной солдатской шинели, с будёновкой на голове, в тяжёлых солдатских ботинках, с вещмешком за спиной, мне показалось, что только его фигура реальна, а всё вокруг — бутафория. Было очень странное ощущение нереальности, мнимости происходящего. Даже перехватило дыхание. Захотелось догнать этого молодого человека (молодость была видна по походке), заглянуть ему в лицо и как-то передать своё чувство благодарности за то, что он не забыл героическое прошлое своих дедов и прадедов, за его гражданскую позицию.
Но что бы я ему сказала? Что? Ведь я, как бы порой ни было противно то, что я вижу и слышу каждый день, всё же живу в этой среде, значит, как-то терплю её, как-то понимаю и даже отчасти принимаю. Я же не борюсь с этим миром потребительства и лицемерия, только время от времени высказываю своё «фи» или «фу».
Этот красноармеец несуществующей уже Красной Армии был абсолютно одинок в многоликой толпе, но он шёл твёрдым шагом, и от его походки веяло силой и уверенностью в себе и своих идеалах. Мне хотелось встать рядом с ним в такой же шинели, в такой же будёновке...
Он всегда быстро уходил вперёд, мне же нужно было влево, да и не догнать его, такого юного, стремительного, целеустремлённого. Но однажды, перейдя Ломоносовский проспект, он остановился на несколько секунд, я догнала его и увидела его лицо. Описать не могу, потому что у меня плохая зрительная память, да и в само это мгновение встречи не смогла бы. Помню только ощущение — светлое и пронзительное. Мальчишка лет восемнадцати с каким-то строгим и сдерживающим тебя (или себя?) взглядом.
Там, вдали за рекой,
Загорались огни,
В небе ясном
Заря догорала,
Сотня юных бойцов
Из будённовских войск
На разведку
В поля поскакала.
Я знаю, что будет разброс мнений, что мои единомышленники окажутся в меньшинстве, что меня обязательно кто-нибудь обольёт помоями, потому что некоторым мало не согласиться, им важно ещё и оскорбить тех, кто не разделяет их точку зрения. Но я иду на это, потому что хочу свободно высказываться о том, что для меня важно.
В статье «„Кадавр жрал”, или Буржуинство по-советски» я написала о Женьке Столетове, которого считаю героем.
Этот мальчишка жил не для себя, а для других, и портреты старых негров собирал, чтобы всё время помнить о зле и несправедливости, и сражался с этим злом в меру своих сил. И погиб потому, что его предали. Нашлись комментаторы, назвавшие его идиотом и сумасшедшим. Вот если бы Столетов другие бумажки собирал, с водяными знаками, его бы эти комментаторы поняли. Они не обращают внимание на слова «зло», «несправедливость» — они замечают только слова «старики негры» и глумятся над мальчишкой, который плакал над книгой «Хижина дяди Тома». У них такое видение мира. Циники и прагматики не понимают людей с пылающим сердцем, с тонкой организацией, людей, чувствующих боль других, переживающих страдания других, как свои собственные.
Женька был из тех, кто не мог смириться с несправедливостью. Само имя героя — Евгений — говорит о благородстве его души. Но некоторые люди не выносят душевной красоты и благородства, поэтому стараются замарать, втоптать в грязь честного и самоотверженного человека, чтобы ничто не кололо им глаза, чтобы на фоне таких, как Евгений Столетов, не выглядеть уж слишком низменными и меркантильными душонками.
Женя много читал, одной из зачитанных книг в домашней библиотеке был роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Этот мальчишка хотел быть таким же, как Павка Корчагин, — бесстрашным красноармейцем, убеждённым комсомольцем, военным комиссаром.
Вот цитата из произведения Островского, которая применима и к судьбе Столетова:
Рука Павла медленно стянула с головы фуражку, и грусть, великая грусть заполнила сердце.
Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать её.
Охваченный этими мыслями, Корчагин ушёл с братского кладбища.
Жизнь несправедлива, но юное сердце жаждет справедливости. У пятилетнего Женьки были дырявые ботинки, потому что послевоенное время было тяжёлым, но он не обращает на это внимания — его беспокоит жизнь его друга.
— Андрюшка Лузгин очень бедный… У них даже картошка кончается! — Женька захлопал длинными ресницами и укоризненно поглядел на отчима. — Ты мне, Василий, читал, что у нас бедных не бывает, а Андрюшка бедный. Мам, а что значит: «До июля сдюжить»?
Андрюшка сидит тут же, в гостях, ест селёдку с хлебом. Отчим Женьки даже смог купить немного конфет — настоящий праздник для мальчишек.
Мать Женьки поднесла ко рту селёдку, как и сын, быстро моргала, а Василий Юрьевич уже жевал селёдочный хвост, и Женька опять укоризненно покачал головой.
— Вот и ты, мам, не знаешь, что значит: «До июля сдюжить». И Андрюшка не знает. — После этого он поднес селёдку к острым зубам и пообещал невнятно: — Я вырасту, стану большим, как Василий, так сделаю, чтобы бедных не было…
У многих мальчишек в сердце горит огонь, пока его не потушат пошлость и мещанство. Эти мальчишки если и мечтают, то не о вещах, не о деньгах, не о приобретениях, а о свершениях, подвигах, великих делах. У них большие замыслы и высокие стремления.
Мой двоюродный племянник, когда был дошкольником, совершенно серьёзно, с верой в себя, говорил, что, когда он вырастет, обязательно придумает лекарство от всех болезней. Я смотрела на него, на его острый, как у Буратино, маленький нос, на вихры на голове, глядела в его ясные глаза, и так хотелось этому верить! Знаю, откуда это желание у племяшки, — оно появилось во время тяжёлой болезни его отца. Но самое трудное позади, семья справилась, выстояла, а мальчонка по-прежнему хочет, чтобы люди вообще не болели — близкие люди, другие люди, все люди на Земле.
У этих мальчишек горящее сердце. Помните рассказ Максима Горького «Старуха Изергиль»?
Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнём...
Как горьковский Данко, Женя Столетов повёл за собой комсомольцев, которые поверили ему, потому что нельзя не поверить честности, искренности, доброте и отзывчивости.
Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня.
Когда следователь Прохоров, расследовавший смерть Столетова, пришёл к его отчиму, тот, сильный, мужественный человек, потерявший своего любимого сына, сказал:
— Чувство собственности — вот главный враг человечества!
«Моё, моё!» — кричит собственник, хватает, тащит в свою нору. Он готов загрызть за свою собственность. Все для него чужие, кроме членов семьи.
«Мой особняк! Мой телескоп! Мой жеребец! Мои деньги! Никому не отдам! Уничтожу всякого, кто посмеет на них покуситься!» — кричит нутро Гасилова. Женька Столетов и его друзья не знали, каков он, этот мастер Гасилов, одевающийся просто, по-пролетарски, ласково глядящий на молодых, говорящий правильные слова.
Сколько таких мальчишек, как они, видели его выпуклые глаза, сколько раз за десятки прожитых лет он в жестокой борьбе отстаивал свои «стада и поля», сколько раз ему приходилось намертво вцепляться в свой особняк и вороного жеребца Рогдая, в нежное и белое тело медленно стареющей жены! Перед такими ли людьми, как Женька и Борис, сиживал Гасилов под угрозой разоблачения, такими ли бумагами шелестели перед его носом! И как ему было не улыбаться, не хохотать беззвучно, когда этот щенок Борька Маслов цедил сквозь молодые, неизъеденные зубы: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним!»
Все эти обвинения в воровстве, приписках, саботаже казались Гасилову комариным писком — настолько он был уверен в себе, настолько был убеждён в посредственности всех людей, которых так легко обмануть, которые не в состоянии поверить, что можно ничего не делать и считаться передовиком производства.
Можно ли серьёзно представить, что в одном из лесопунктов Страны Советов в 70-е годы ХХ века процветает и здравствует мастер, который сдерживает производительность труда, чтобы легко жить и всегда получать максимальные премиальные за перевыполнение заниженного планового задания? Да, такое представить трудно, и Евгений Столетов решил построить свою обвинительную речь в ироническом ключе.
— О, как он хорош, как он прекрасен, наш Пётр Петрович, когда ранним утром едет в лесосеку со своим замечательным рабочим классом! Вспомните, как он мирно улыбается, какой у него созидательный вид, как он величественно держит голову, как мудры начальственные глаза, когда он по-отечески заботливо обнимает кого-нибудь из нас за плечи и говорит сердечно: «А сегодня, дружок, тебе надо поработать лучше, чем вчера и позавчера!» И мы дружной шеренгой идём в лес и работаем сегодня точно так, как работали вчера, а Пётр Петрович первым же поездом уезжает в деревню, чтобы появиться в лесосеке только к концу смены и, опять обняв кого-нибудь за плечи, произнести: «Спасибо, дружочек, за хорошую работу!» Таким образом, товарищи комсомольцы и некомсомольцы, Пётр Петрович в лесосеке проводит в сутки не более двух часов, — он знает, что норма будет выполнена и перевыполнена, а мы с вами выполняем нарочно заниженное сменное задание, ибо при нормальном задании глубокоуважаемому Петру Петровичу некогда было бы в целях сохранения спортивной формы кататься на жеребце Рогдае, заботиться о своём драгоценном здоровье.
Мало того, что Гасилов десятилетиями обворовывал государство, — он ещё и развращал души тех, кого приучил к лёгким деньгам. И вот уже бывший уголовник Заварзин готов убить Женьку за то, что тот решил разоблачить его пахана.
Правда, Аркадий Заварзин оказался сильной личностью, он не любил власть, но любил правду. Женька поразил его абсолютной честностью. Сначала Заварзин ненавидел Столетова, потом стал уважать, а под конец проникся к нему дружескими чувствами.
Женька любил людей, он не желал зла Гасилову, надеялся, что ему всё можно объяснить, что он может измениться. Женька и к Заварзину относился как к старшему брату, который кажется страшным, злым, но это временно, это пройдёт, и они смогут понять друг друга.
Жить для людей — вот что самое важное для Столетова. Он такой же человек с горящим сердцем, как горьковский романтик.
— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.
Молодые, сильные, красивые — таковы эти герои.
Дед Евгения Столетова, всю жизнь лечивший людей, спасший многие жизни, говорит следователю:
— Евгения не верит в смерть сына, я не могу подражать ей. Я — солдат, я — врач, я знаю… Смерть всегда выбирает лучших…
Мне было 14 лет, когда я всей душой прочувствовала, что когда-нибудь умру. Это ощущение возникло поздно вечером, и уснуть было очень трудно, хотя в этом возрасте бессонница меня ещё не настигла. Дикий ужас сдавил грудь, резал сердце, было трудно дышать, я как будто падала в пропасть, откуда нет возврата.
Такое открытие бывает у каждого, и примириться с ним трудно. Что же делать? Как жить, зная, что ты обречён? Не думать вообще, просто расти, как трава у дороги? Найти смысл своего существования? Сделать осознанный выбор — кáк жить эти отпущенные судьбой годы? Найти смысл даже в самой смерти?
Не могу сказать, что явилось толчком для моего открытия, а для Женьки Столетова таким импульсом стала прочитанная книга — роман Гюго «93-й год».
Уже отзаседал суд, обвинивший Гавена, уже его учитель и друг сказал роковые слова, уже готовилась гильотина. Не ведая беды, Женька перевернул последнюю страницу, вздохнув протяжно, дочитал роман до последней точки.<...> «Я тоже умру!» — спокойно подумал Женька. Прошла секунда, вторая, третья — в комнате произошла какая-то смутная, незаметная перемена, хотя всё оставалось на местах: отблески заката, трещины на потолке, гвоздь. «Я тоже умру!» С перехваченным горлом, неподвижный, Женька разминал пальцами шейные мускулы, чтобы хватить хоть маленький глоток воздуха, потом тонко закричал и всё-таки на несколько мгновений потерялся в темноте…
Женька не хотел умирать, он очень любил жизнь, но ещё сильнее он хотел не пастись, как семейство Гасиловых, не съедать каждый день по кусочку жизни, тщательно его прожёвывая и наслаждаясь, а прожить свою жизнь не зря. Он мечтал как можно больше сделать для людей именно потому, что любил жизнь.
Когда Заварзин увёл его в тайгу для последнего разговора и после криков и ругани спросил Женьку, зачем ему всё это нужно, кто он такой, чтобы выступать против мастера Гасилова, мальчишка с горящим сердцем ответил ему:
— Кто я такой? <...> Ты хочешь знать, кто я такой…
В стылой тайге не было места мелочам, пустяковине: шевелящийся от слов нож в кармане Аркадия Заварзина, смерть, живущая в его глазах, сама планета Земля — такая же дикая и холодная в масштабах Вселенной, как миллион лет назад, — всё заставляло думать о крупном.
— Я рабочий, Заварзин, — сказал Женька. — Пролетарий, которые всех стран соединяйтесь… Я не буду заботиться о высокой производительности труда, кто же будет заботиться?
Столетов был самой правдой, самой искренностью, самой открытостью, и бывший уголовник, остро чуткий к правде и лжи, был озадачен.
— Ты ж добьёшь моего пахана, Столет! — криво улыбнувшись, сказал Заварзин. — Если бригада недельку поработает так, как я сегодня, на пункт прибежит вся твоя родная Советская власть… Что случилось? Откуда взялись двести процентов? — Он помолчал. — Ты насмерть бьёшь, Столет! А это разве по-комсомольски?
— По-комсомольски, Аркадий! — мягко ответил Женька. — Сдерживать выработку — воровство из государственного кармана… А мы решили: вопреки гасиловским нормам дадим полную выработку. Вот какие дела! — и заулыбался радостно. — Мы это назвали «забастовкой наоборот»… Лихо придумано, а? Вот такие дела, Аркашка!
Такие мальчишки были всегда. Надеюсь, они есть и будут.
И бесстрашно отряд
Поскакал на врага,
Завязалась
Кровавая битва,
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Комсомольское сердце
Пробито...
_
Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои
Карие очи:
«Ты, конёк вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно
Погиб за рабочих!
Ты, конёк вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно
Погиб за рабочих!»
Беседуя со следователем, Заварзин был откровенен:
— Столетов хорошо сказал слово «рабочий», — продолжал он. — Я Столетова ненавидел, но он честный был… Таких бы побольше — жить можно!
<...>
— Столетов смелый был! — искренне проговорил Заварзин. — Храбрых дураков много. Они потому храбры, что в смерть не верят. Думают, что смерть только в кино да у соседей бывает. А Столетов знал, на что я способен… И всё-таки пошёл на Заварзина…
Евгений погиб, но остались его друзья, которые поклялись, что доведут дело до конца, добьются, что Гасилова снимут с работы. Следователь тоже обещал сделать всё, чтобы воры на лесосеке получили по заслугам.
Мальчишечья доброта и любовь к жизни, тёплое и братское отношение к людям, искренность — вот что подкупало в Столетове.
Почему я многого жду именно от мальчишек? Может быть, потому, что мужская роль издревле — воин и охотник, человек, сознательно идущий на риск, бросающий вызов смерти.
У нашего современника, философа Фёдора Ивановича Гиренка, есть книга «Удовольствие мыслить иначе». Быстро её не прочитаешь, потому что нужно останавливаться и думать. Но думать вообще полезно. Вот интересная цитата:
Человек существует как человек не потому, что есть общество. А общество существует не потому, что есть люди. Социум и человека можно описывать вне зависимости друг от друга. Как нечто самодостаточное. Как субстанции. Социальный человек возникает в момент наложения социальной и антропологической реальности. А оно случайно. Всякий социум требует равенства. Существование же человека требует неравенства, нехватки, того, что рождает волю и эмоции пассионариев. Человек возникает как привилегия немногих быть людьми, как неравенство, у которого нет конца, потому что место человека всегда пусто.
Мало родиться в человеческом обществе, чтобы считаться человеком. Им ещё нужно стать.
В статье «Быть человеком» я когда-то размышляла об этом, вспоминая рассказ Севера Гансовского «День гнева» и впечатления своего детства.
Фёдор Гиренок называет нашу эпоху миром антропологической катастрофы, где скорость смены событий так велика, что значения и смыслы не успевают кристаллизоваться и стать фактом сознания.
Поэтому сегодня каждому из нас приходится жить в режиме неизвлечённого смысла. В мире неясного и неочевидного. А если мир не ясен, если он лишён смыслов, то в нём невозможно и напряжение воли. А если в мире нет воли, то в нём нет и того, что существует, если мы хотим, чтобы оно было. Предметы воли и веры исчезают, растворяются в мире причинных зависимостей. Мир как бы проседает. В человеке образуется пустота, заполняемая социальными институциями. Чем хуже становится человек, тем лучше становится общество. Социум становится гуманным, человек — социальным. В нём ценятся структуры рабочей силы. Профессия. Роли. Личность не находит спроса и умирает.
Для меня это страшно. Не уверена, что социум становится всё более гуманным. Но то, что личностей стало меньше, очевидно. Поэтому, встречая незаурядных людей, плывущих против течения, радуюсь: есть ещё порох в пороховницах, не перевелись ещё мальчишки с горящими сердцами.
Несколько лет назад я ездила к своим знакомым, преподавателям Первого меда, чтобы научить их сына писать сочинения разных типов. В первый раз услышав над головой гимн Советского Союза, вздрогнула и застыла в изумлении, на что мальчик тут же отреагировал, объяснив с улыбкой, что там живёт такой же старшеклассник, как он, на балконе у него вывешен красный флаг, и каждый день он включает запись советского гимна. Я с детства привыкла слушать по радио эту музыку, наизусть знала слова, но было это давно, и теперь эти величественные мощные звуки поражали какой-то удивительной новизной.
Статья «Песни моего детства», написанная мной больше года назад, начинается словами:
Мне нравилось слушать гимн Советского Союза. Иногда приходилось вставать рано утром, и вот спать ещё хочется, и мурашки бегают по коже, потому что только что из-под одеяла, но уже кухня наполняется мощными, энергичными звуками из радиоприёмника, который начинал работать в 6.00:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
Я думала: всё кануло в Лету, никому наше прошлое не интересно, разве что некоторые люди старшего поколения с ностальгией вспомнят свою молодость. А молодёжь... Ловлю себя на мысли, что хочется обобщать, ругать, критиковать, может и незаслуженно, это поколение, родившееся с телефоном в руке. Таковы времена, таковы нравы.
И вдруг мальчишка вывешивает красный флаг и каждый день включает гимн СССР. Почему он это делает? Думаю, потому, что окружающая действительность ему неприятна, она противна, отвратна: он не находит в нашем мире того, чему хочется подражать, во что хочется верить. Это мир купли-продажи, мир собственников, мир потребительства. А мальчишке хочется романтики, он верит в высокое предназначение человека, а это не сочетается с образом обывателя, приобретателя и потребителя, который ему навязывают всем обществом.
А в недавнем прошлом нашей страны он видит эти романтические черты, когда людей объединяло общее дело, когда больше думали о будущем, а не о бытовом «здесь и сейчас», когда идеальное казалось важнее материального, а духовное — важнее телесного, плотского. Мальчишке хочется верить в возвышенные идеалы, чувствовать масштаб своей жизни, знать, что его воля способна изменить мир к лучшему. Такие мальчишки великодушны и благородны, у них пылкое сердце, они думают о свободе как освобождении людей от всего низкого и пошлого, что, как короста, наросло у них на сердце и мешает быть настоящими людьми. Такие мальчишки мыслят крупными категориями: добро и зло, честь и бесчестье, свобода и рабство, личность и Вселенная.
Да, это личности, которых нашему миру так не хватает.
Тот парень в шинели и будёновке тоже романтик. Романтика времён Гражданской войны связана не с желанием убивать, как некоторые могут подумать, а с причастностью к общему делу, которое его участники считают правым. Это общее дело для красноармейцев — освобождение своей Родины от оков старого мира, создание нового, справедливого мира для всех.
Я сейчас имею в виду только самоощущение человека, который поверил в то, что его поступки важны для будущего, что то, что он делает или не делает сейчас, обязательно отзовётся в скором времени в его собственной жизни и в жизни других людей. Это не ощущение себя как безгласного, безвольного и ничтожного винтика социальной машины — это возможность дышать полной грудью, стремительно действовать, лететь во весь дух, скакать во весь опор, быть в гуще событий вместе с товарищами, чувствовать их поддержку, замирать от радости при мыслях о будущем, которое творится собственными усилиями.
Вот этого самоощущения живой жизни, а не потребительской мертвечины — вот этого самоощущения себя Человеком и не хватает мальчишкам. Лучшим из них.
Кинул взор вперёд себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что ещё пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло...
Не гасите огонь мальчишеских сердец, дайте ему гореть, пусть будет горячий и пылкий нрав, энергия и полнота жизни, сила стремлений и желаний, душевный подъём, пусть рождаются возвышенные мечты! Пусть маленький человек станет Человеком.
