Аннушка. Глава 14.
Тихие сумерки опустились на Елошное, в редких окнах показались огоньки, мало кто полуночничал в это время, на улицах не слышны были девичьи голоса, не пела гармошка, слишком неспокойное время наступило. К тому же часть жителей, недовольных постоем в селе красногвардейцев ушли на болота, окружавшие село и увели с собой скот, чтобы сохранить его на жухлой осенней траве от посягательств кого бы то ни было. Точно также поступали они, если в деревне появлялись колчаковские отряды, всем военным нужны были еда, лошади, сено, разве ж на всех напасешься?
Отсиживались и в урочище Березовый Рям, расположенном в пяти километрах, в месте, где осенью елошевцы собирали клюкву. Болото это расположилось на торфяной залежах, заросло осокой и березой пушистой, окаймлённое плотным ивняком. Это было особенное болото, появившееся на месте бывшего озера, поросшее кустами багульника, молодыми березками да соснами. Время от времени спрятавшиеся на болотах люди посылали в село детишек, разведать обстановку, да принести еды, в надежде, что в деревне чужих нет.
Родители Анны, в силу своего возраста оставались дома, да и брать у них собственно было уже нечего. Коровушке попустились еще раньше, а лошадей забрали лихие люди в первые же дни лихолетья. Егор Васильевич сильно сдал после этого, да и годы тяжелого труда брали своё и тело, поддерживаемое лишь настоями дочери, отказывалось жить. Люба с тревогой смотрела на то, как он угасает, но что она могла сделать? Детей разбросало по свету, дочери оставались рядом, в Елошном и соседних сёлах, а вот сыновей и зятьёв жизнь поделила на два лагеря, одни поддержали новую власть, другие, не смерившись присоединились к белым. Отчаянно молилась Люба и за тех, и за других, прося у Бога вразумления людям и скорейшего окончания войны. Так и жили они тихонько, не высовываясь особо, опасаясь потерять единственное, что осталось –свой дом, собственными руками выстроенный и выпестованный, ладный пятистенок в центре села.
В доме Анны было тихо. Потрескивала керосиновая лампа, в закрытое ставнями окно стучался ветер, раскачивая куст сирени возле дома. Нюрку она отправила с Васей к родителям, ни к чему дитям видеть смерть, Макар сидел возле брата, впавшего в незабытье, а она, вглядываясь в темное окно, думала о том, как коротка человеческая жизнь, иной раз уходит словно песок сквозь пальцы и с этим ничего нельзя поделать. Вспоминала Аннушка, как началось её услужение Повилики в этом доме, как определила она силу её.
-Быть тебе ведуньей-сказала она тогда, снимая с пояса мешочек с завязками и передавая его девушке, -носи не снимая, береги от чужого взгляда и рук, да и сама в него не заглядывай, рано тебе ещё, придёт его час и время. С тех пор хранился её дар под крышей бани в родительском подворье и следуя её наказу она так и не открыла его.
-И как я пойму, когда придёт время, чтобы посмотреть, что в нём –подумала она и подышала на окно. В туманной дымке, появившейся на стекле, мелькнул огонек, как отблеск от лампы и проскакали кони, топча ногами человека и зажглась вдруг звезда в тёмном небе. Анна отпряла от окна и оглянулась, Макар не шелохнулся, неотрывно глядя на Семёна.
-А ведь это знак и есть,-вдруг поняла она и поднявшись на ноги, прихватив с крючка у двери старенькую плюшевую душегрею заспешила в дом родителей. В темной бане нащупала свечу, зажгла и с нею, подвинув скамью, заглянула в темное пространство подкрышья. Мешочек был там же, где оставила она его последний раз. Развязав тугие завязки увидела Анна иконку с пол-ладони, темную от времени с ликом, казалось живым при свете свечи. Мудрые глаза смотрели на неё как будто утешая, давая надежду и говоря: «Иди и делай, я с тобой!».
-Вот оно что-подумала она, -вот где сила моя!
Бережно спрятала она иконку обратно в мешочек, прицепив его к поясу юбки.
-Теперь посмотри, смертушка, кто кого –прошептала она, задувая свечу.
Толстая, вальяжная луна, помощница ведуний, залила светом тропинку, по которой торопно шла Анна, спеша домой, теперь она знала, что делать и как помочь умирающему Семёну.
-Помоги мне,-попросила она Макара, зайдя в избу и бросив душегрею у порога.
-Что? Что делать? -растерялся он, уже смирившийся с уходом брата.
-Раздень его донага, положи на пол и принеси воды, много воды-Анна и сама не заметила, как перешла на «ты» с гостем,-поспеши, времени совсем мало осталось, если он сегодняшнюю ночь переживёт, жить ему долго, только бы успеть-сказала она, разворачивая на столе тряпку с инструментами и раскладывая пузырьки и баночки. Она была не уверена в том, что состав трав, который она хотела использовать поможет, но и просто ждать смерть, после того, как она увидела лик на иконе, она не могла.
К утру, уставшие от ночного бдения возле раненого они задремали, он на табурете, она на скамье возле стола. Синие тени полукружьем легли под её глазами, щеки ввалились, а лоб был потным от постоянного обтирания тела больного травяным настоем.
Первый робкий луч пробился сквозь плотную, серую пелену туч, закрытые ставни, прогулялся по щелястому полу, коснулся щеки Семена, дыхание которого выровнялось, щеки порозовели, смерть отступила, сдалась и черным дымом уползла в подпол, решив, что время парня ещё не пришло.
Первым от дремоты очнулся Макар, встряхнул головой, отгоняя остатки сна и не поверил глазам, глядя на брата. Сам он в Бога давно не верил, с тех самых пор, как прошлась по его селу проклятая оспа, забравшая с собой всю семью: родителей, жен, детишек малых. В ту пору работали они с братом в Кургане, на железной дороге, клали шпалы, болезнь их миновала, а вот в Боге он изверился, но сейчас по давней привычке перекрестил лоб и прошептал: «Спасибо, Господи!». Оглянувшись увидел он Анну, замер, луч солнца высветил над головой девушки нимб, словно корону надел.
-Должник я твой, милая, до гроба помнить буду милость твою-прошептал он, готовый отдать всё, что у него есть, даже жизнь, лишь бы она улыбалась. Никто не знает, как появляется любовь, откуда она приходит, заставляет вдруг сердце биться чаще, не даёт дышать и делает тебя счастливым. Иные ждут её всю жизнь, не замечая тех, кто находится рядом, другие, потеряв, не надеются встретить вновь. Макар очерствел сердцем, когда, вернувшись из города увидел земельные холмики, оставшиеся от тех, кого он так любил.
Жена его была тихой, незаметной. Просватанные родителями они так и не смогли полюбить друг друга, жили, как чужие, растили детей, строили дом. Привычка и долг держали их сильнее всяких узд и здесь, на кладбище, он не сдерживал слёз, понимая, что лишился сейчас даже иллюзии семьи, которая у него была. Он и брат, вот и всё, что осталось от большого кода-то семейства, переселившихся за Урал из центральной России. Именно тогда он отрёкся от Бога, запретив себе думать о том, что может быть ещё счастлив.
Анна смешно сморщила нос во сне, внезапно щемящая душу нежность вошла в его сердце, затопила до края, скрывая под собой боль от утраты родных. Он осторожно встал, стараясь не скрипеть, подобрал у порога, брошенную Анной душегрею, чтобы укрыть её и вышел во двор. Солнце спряталось за тучи, серое, промозглое утро расползалось по тихому Елошному. Не лаяли собаки, не мычали коровы и не слышался щелкающий звук кнута пастуха, собирающего коров на пастушню.
-Не к добру такая тишина, -подумал Макар, спеша навестить своих товарищей, расположившихся в разных домах деревни.
Отряд красногвардейцев, расквартировавшихся в Елошном был небольшой, человек сорок, не больше. Двигались они по тракту для воссоединения с основой армией, но здесь пришлось задержаться и принять бой. Затишье было временным, командир отряда это знал, но силы солдат были на исходе, поэтому он принял решение остановиться здесь ненадолго, чтобы позволить им всем отдохнуть.
-Как думаешь, Яков, надолго мы здесь? -спросил Макар своего однослуживца, встретив того у дома его родителей.
-Сдается мне, что нет-ответил он, сплевывая на землю кожу от семечек, белые совсем рядом, местные бают, что в соседнем селе, верст десять отсюда будет, так что погонят нас дальше, словно стадо коров на случку.
-Дочь здесь оставишь? –спросил собеседник, которому не понравились его последние слова.
-Да кому она нужна, докука? Разве что ж жене подкинуть.
-Постой, она вроде как умерла у тебя.
-Машка-то? Не жена она мне, так, миловались, сами не заметили, как дитё появилось. Таскалась за мной, как кошка шелудивая, покоя не знала.
-А жена что ж, молчала?
-На то она и жена, чтобы молчать! –схохотнул Яков, -уходить будем, девку ей оставлю, пущай кормит, хотя, говорят, пока меня не было она тоже родила, девку, Нюркой вроде назвали.
-Нюркой? -переспросил Макар, догадываясь уже о ком идёт речь, -так Анна, к которой мы вчера за помощью обратились и есть твоя жена? А Вася? Он чей ребенок?
-Моя –ответил Яков, -а мальчонка сын купца Дозморова, служили мы как –то у них, сказывали люди, что приехала она в село с ним из Кургана, но ничего, доберусь до неё и разберусь, за всё ответит.
-Дурак ты, Яшка-в сердцах ответил ему Макар, чувствуя, как растет отвращение к собеседнику, -такую бабу на кошку блудливую променял!
-А ты никак глаз на зазнобу мою положил? На-ко, выкуси! –взбеленился Яшка, я может быть жизнь на колченогую положил, так что шагай подобру-поздорову куда шёл!
-А ты не петушись, не петушись передо мной-сказал Макар, -я не таких ещё видывал, муштровал да место своё указывал. Ты жену при мне оцыганил, а она людей лечит да спасает, грош цена тебе за это и не друг ты мне больше! - мужчина развернулся и широко шагая поспешил прочь от Якова, ругая себя за то, что не вмазал он по его сытой, самодовольной роже.