Вот еще один Новый год ступает на землю. Новый сорок пятый год. Любка сидела с матерью за столом. Ради праздника Фрося потушила картошку, в которую добавила куриную ножку. Мясной дух расплывался по избе. Мяса давно они не видывали. Корову со двора свели, как проводили Ивана на войну. Из всей скотины остались в хозяйстве куры. Летом они сами себе корм находили, зимой приходилось подкармливать. Зерна конечно им не доставалось. Фрося варила им очистки картофельные, запаривала сено, да мелко рубила в корыте вместе с очистками.
Мать пододвинула блюдо с картошкой к дочери поближе.
- Ешь давай, бери мясо-то.
- Ешь, мама, сама. Не хочу я.
- Дитятко, нельзя так. Третий год пошел, как похоронку принесли, а ты все не успокоишься. И ничего-то тебя не радует. Нельзя так. Ты молодая. Жить надо. Смотри, сколько баб в деревне вдовами стали. Куда деваться. Все живут.
Сильно Фрося переживала за Любку Сколько времени прошло, а все оклематься девка не может, исхудала совсем, сгорбилась, как старушонка. Смеяться совсем разучилась. Замечать правда стала Фрося, что порой, как бы оттаивала девка, блеск в глазах появлялся. А от чего так случалось, понять мать не могла.
Еще когда Фирка приходила, с ней становилась Любка веселее. Хоть от Фиркиных рассказов не то что веселиться, реветь охота было. Девке двадцать годков с небольшим, а она как заправский мужик на быке возчиком. работает. Бык племенной, здоровый, к нему и мужики-то по одному боялись раньше подходить. А тут девка.
Долго она его к себе приручала. Бывало, что и на рога бык ее подбрасывал, а один раз чуть до смерти не затоптал. Долго после этого она лежала, не вставала. Потом ничего, выходилась. Как бы все дальше было, если бы не голод на ферме. Кормить скотину нечем было, а до весны еще далеко. Коровы на ногах стоять не могли, подвязывать их приходилось, чтоб не падали.
Бык совсем отощал. Фирка приходила на ферму, смотрела на своего подопечного. и слезы у нее текли от жалости. От такой махины кожа да кости остались. Пошла по овражкам, нарубила веточек еловых. Стала дома их запаривать, привозила на салазках кадушечку распаренных веток, посыпала фуражем, который выдавали быку по норме. Стал бычок к Фирке тянуться, ждал ее, когда придет. А как появились проталинки, выводить его стала. Сначала так, а потом хомут надевала. Так и приучила к нему, а потом и пахать ее бык стал.
Сегодня Фирка пришла к Любке. Опять не было конца ее побасенкам про своего быка. Смотрит Фрося, а Любка-то вроде даже улыбается в ответ на россказни Фиркины. А потом и говорит она.
- Скоро ведь Крещенье. Тетка Фрося, ты умеешь гадать. Хоть бы погадала мне, чего ждет меня. Неужели так и буду я всю жизнь одна.
Фрося даже испугалась, что Любка то скажет. А та тоже вдруг вскинулась.
- И мне охота погадать. Неужели так и горевать мне всю жизнь.
- Ох, девки, гадать то я не умею. Но уведу вас на Крещенье к одной бабеночке. Пока не скажу к кому. Раньше-то она гадала, а потом отступилась. Упрошу ее для вас. Только никому не говорите. А то рассердится.
На том и расстались подружки. А Фрося на другой день пошла к старушке, живущей на краю деревни. Еще по молодости ходила она к ней, когда с Егором гуляла. Хотела узнать, когда лучше свадьбу им делать. А та и огорошила Фросю, что свадьбы никакой не будет, а судьба ее совсем другой человек. Она еще не знает про это, но уж не долго ждать. Вот за него и замуж пойдет.
Фрося тогда рассердилась, убежала, сказала, что не правда все это. Даже дверью хлопнула. А оказалось-то все, как сказала ворожея. Сейчас она уж старая совсем, не слышно, чтоб к ней ходили с этим. Но Фрося попросит, ради дочери просить будет.
Взяла Фрося с собой картошки да луку немного, зашла в избу. Бабушка Олья лежала на печи. В избе было холодно, будто и не топлено.
- Кто это - раздался старческий голос.
- Бабушка Олья, это я Ефросинья. У меня к тебе нужда большая есть.
Фрося рассказала ей про свою беду, попросила, чтоб погадала старушка девкам.
- Да я уж и не вижу почти ничего. Да и давно уж не гадала никому. Люди-то про меня забыли. Никто давно не ходит.
Но разве могла мать оставить просьбу дочери не выполненной. Хоть какое-то желание у девки появилось. Конечно она уговорила Олью.
- Ладно, приводи ужо на Крещенье своих девок. Раскину карты, чай не забыла.
- Только ты, бабушка Олья, Любке если чего-то худое выпадет, не говори. Скажи, что не видно ничего. Она и так только-только дышать начинает.
- Ладно. Пусть приходят.
Домой Фрося пришла довольная. Вечером рассказала все Любке, как сходила, как уговорила бабушку погадать.
- Мама, а ты то про нее откуда знаешь. Сама говоришь, что к ней не ходит никто.
- Знаю. - Только и сказала Фрося. Ей не хотелось, что Фирка узнала об этом. А Любка вдруг подружке расскажет.
На Крещенье ударили морозы. Небо выяснило, звезды мелким бисером по нему рассыпаны. Месяц висит над деревней, дорогу освещает. И снег на морозе под его сиянием искрится, да переливается.
- Ой, Любка, смотри, как будто в сказке мы. - Фирка от такой красоты даже остановилась. Только вот стоять нельзя. Мороз сразу почуял слабинку, попытался пробраться под пальтецо.
- Бежим скорее, а то сейчас сами в сосульки превратимся. - Только вот быстро бежать у Любки не получалось. Скрип-скрииип, скрип-скрииип, скрипел снег под ее подшитыми валенками. И как тут отца не вспомнить. Это ведь он подшивал их, да нахваливал нитки. Сколько ж зим Любка их носит, а им сносу так и нет.
Наконец добежали до дома, про который рассказала им Фрося. Они не то что в дому, в конце-то этом почти никогда не бывали. Улочка уходила в сторону и пряталась в заросших кустах. Перед домом даже оробели, но потом Фирка решительно дернула ворота за ручку. Они открылись.
Подруги зашли во двор, потом в избу, поздоровались. Олья сидела у стола, словно поджидала их, в валенках, закутанная в большую шаль. Но столе стояла маленькая лампа и лежали карты, старые, замусоленные.
- Ну давайте, которая вперед.
Подруги замялись, каждая боялась быть первой.
- Да ладно, чего уж теперь раз пришли. Я пойду.
Любка решительно подошла к столу. Олья велела ей сесть на табуретку напротив и молчать, ничего не говорить. Фирке же приказала отойти подальше от стола и не слушать, чего она будет сказывать. Она раскидывала карты, внимательно присматривалась, снова раскидывала и снова будто читала в них. Олья велела Любке склониться поближе и тихим шепотом что-то говорила.
Фирка стояла у самого порога. Даже если бы она захотела подслушать, то ничего бы не услышала, так тихо говорила старушка. Потом Олья собрала все карты в кучу. Гадание на этом закончилось. Пришла Фиркина очередь и все повторилось. Подружки только взглянули друг на друга ошарашенными глазами, положили на стол гостинцы, которые принесли, попрощались и бросились за дверь.
Выскочив за ворота, они перевели друг и в один голос спросили
- Чего она тебе сказала?
Обе рассмеялись. Эх, не видела Фрося, не слышала, как звонким колокольчиком разливался смех ее любимицы. То-то бы она порадовалась. Но мороз даже посмеяться не давал. Погнал их скорее домой.
Фрося даже не закрывала ворота. Ждала дочку с гадания. Но в избу они ввалились вдвоем, платки в инее, ресницы белые. Скинули свои пальтишки, прижались обе к печке. Только когда немного отогрелись, заговорили. Первой начала Люба.
- Сказала она, что судьба моя еще по белу свету ходит, но встречу я ее все равно. Не очень скоро это случится, но случится. Только ждать надо и на судьбу не роптать, чтоб не спугнуть ее..
Фирке не терпелось рассказать про себя. Ее гадание было более оптимистичным.
- А я скоро свою судьбу встречу, только удивит она меня сильно. Даже страшно мне будет. Но бояться не надо. И случится это совсем скоро.
Они потом еще долго, перебивая друг друга, вспоминали, что говорила Олья, какими словами их встретила, какими проводила. А Фрося глядела на свою Любку, и не могла наглядеться. Что это такое с ней сделала бабушка Олья, плечи у девки распрямились, суровинки с лица ушли, глазки светятся.
- Дай то Бог, - думала мать, глядя на свое дитя. - Дай то Бог, чтоб все, что нагадала Олья, сбылось. Хотя даже то, что она поверила в судьбу, которая впереди, и то уже хорошо.
После этого гадания, Люба потихоньку начала оживать. Нет, не сразу, шажок за шажочком. Даже на работе бабы заметили, что Любка изменилась. Шушукались потихоньку, уж не завела ли она кого. Но потом резонно решили, кого она заведет, в деревне то и мужиков почти нет, а те что есть, так перелом да вывих. С фронта возвращались после ранений, те которые уже не могли воевать, изувеченные, больные. Им пока самим до себя только. Решили женщины, видно пора пришла, не будет баба молодая всю жизнь оплакивать мужика. Да и прожили-то они с ним меньше месяца.
Еще радостнее стало в этой маленькой семье, когда получили долгожданное письмо от Ивана. Давно уж никакой весточки от него не было и Фрося потихоньку, чтобы Любка не услышала, поплакивала ночами в подушку. Писал Иван, что воюет он в Восточной Пруссии, гонит немца, не жалея своих сил. Хоть и упирается фашист, как зверь, да конец ему скоро придет. Только теперь, в сорок пятом, можно сказать, что скоро конец всем фашистам.
Люба читала письмо, а Фрося утирала слезы и слушала. Ох, скорей бы уж эта война закончилась. Устали бабы работать в колхозе и за мужиков, и за себя. Сил уж больше никаких нет. Хоть вздохнуть бы.
Любка читала письмо по третьему разу, как в избу вошла Фирка. Взгляд ее был испуганный, она переводила его то на Любу, то на Фросю и ничего не могла сказать.
- Глашка, ты чего? Чего сделалось то? - обеспокоенно спросила Фрося девушку.
Фирка, не раздеваясь, села на скамейку.
- Ой, не знаю чего. С мамой у меня чего-то неладно. Вчера на работу ходила, а сегодня с утра не пошла, сказала, что-то неможется ей. А я вечером пришла с работы, смотрю, как лежала, так и лежит. Ладно девчонки все дела приделали.
Спрашиваю, чего у нее болит, говорит, что ничего. А встать не может. Я ей велела встать попробовать, она кое как поднялась и упала. Ноги у нее отнялись, не держат.
- Так за медичкой надо.
- Бегала я, приходила. Пощупала всю. Сказала, что в город везти надо. Пойду завтра к председателю. Может в город чего надо, Так я бы на своем быке съездила, да и маму в больницу увезла. А так даже и не знаю, чего делать.
- Вот напасть. Жалко Верку-то. Вези в больницу. Может застудилась. Там врачи скажут. - Фросе и в самом деле было жалко Верку. Вот ведь как получается. Жалеет теперь она бывшую соперницу.
Фирка долго не сидела. Подскочила, побежала домой. Фрося ей наказала, чтоб поясницу матери теплым платком завязала. После ее ухода Фрося подошла к иконам, начала молиться. Сначала просила Бога, чтобы сохранил он Ивана от пули и взрывов, потом помолилась за Любку, попросила и себе здоровья. А потом еще долго стояла у икон и просила здоровья для своей соперницы.