Собравшиеся в горнице мужчины сперва не обратили внимания на Гриневского, занятые всецело отцом Петром, продолжавшего напряженно прислушиваться к чему-то. Глаза батюшки как будто остекленели, лицо еще более побледнело и покрылось капельками пота. Он стоял недвижно, словно превратился в соляной столб наподобие жены ветхозаветного праведника Лота. Гриневский меж тем, пошатываясь, подошел к двери и с силой толкнул ее. Низенькая дверь отворилась с тягучим скрипом, впустив в избу большое облако морозного воздуха. Это словно разбудило батюшку Петра. С невнятным криком он бросился за следователем и, вцепившись ему в рукав, остановил с силой, неожиданной в таком хилом и старом человеке:
– Стойте, господин Гриневский, ради бога! Остановитесь! Куда вы направились?
– Неужто не слышите? Зовут там меня! Пустите! Да пустите же!!
Гриневский с силой рванулся, но отец Петр вцепился в него наподобие бульдога. Однако следователь продолжал рваться из его рук так, что трещала одежда, и священнику не оставалось ничего другого, как позвать на помощь. Он закричал. На истошный крик батюшки первыми подскочили доктор и Тараканов, уездный следователь.
– Держите его крепче, господа, – белыми губами твердил отец Петр – У меня уж сил нет! Господин Тараканов, не отпускайте его ни в коем случае! Пропадет ни за грош человек!
Гриневский отбивался от всех руками и ногами, как безумный. У дверей завязалась борьба, раздались ругательства и стоны, но оторопевшие поначалу помощники, поняв, что с приезжим сыскарем происходит что-то неладное, подскочили на помощь. Общими усилиями Гриневского оттащили от двери и усадили на лавку. Он еще некоторое время пытался вскакивать, приходя в возбуждение с какой-то странной периодичностью. Грубо отталкивающий людей, глядящий словно сквозь них затуманенными, пустыми глазами, Гриневский внушал почти суеверный страх. Прошло около получаса, прежде чем он стал успокаиваться. В избе было жутко. Зимняя ночь глядела черными провалами заледенелых окон на людей, сбившихся в кучку вокруг трепещущего огонька лампы. Лампа чадила, как будто керосин в ней заканчивался, хотя доктор сам видел, что совсем недавно старик, отец старосты, заправлял ее. Все молчали, только полушепот священника, дрожащими губами читавшего 90-й псалом, нарушал тишину:
«...не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое...»
Он дочитал псалом до конца и начал «Отче наш». Его монотонный голос и знакомые с детства древние слова успокаивали.
Гриневский наконец очнулся. Взгляд его стал осмысленным. Он расслабился, попросил пить, потом, похоже, окончательно придя в себя, слабым голосом поинтересовался, что, собственно, происходит, почему его держат. По всей видимости, он не помнил, что было с ним до этого момента.
Александр Михайлович коснулся его лба и проверил пульс. Пульс частил и был слаб, но ритмичен. Жара не было.
– Пойдемте, дорогой Павел Петрович, я помогу вам лечь, – сказал Александр Михайлович. – Вам было отчего-то нехорошо. Сейчас вам нужно прилечь, отдохнуть. Я капель бромистых накапал, выпейте, пожалуйста.
Гриневский покорно выпил капли и дал уложить себя на лавку. Его укрыли теплым овчинным одеялом, и он вскоре уснул. Остальные пятеро мужчин расселись вокруг стола и долго молчали, глядя на мерцающий в лампе огонь.
– Что это было? – заговорил наконец Тараканов, обращаясь к священнику. – Что на него нашло? Уж не вы ли, батюшка, напугали нашего начальника, вскочивши с вытаращенными-то глазами?
– Окститесь, Иван Митрич! Я сам чуть от ужаса несказанного не помер, когда Он нас «позвал»!
– Кто это "Он"? Разве кто-то звал нас? Я ничего не слышал.
– И ничего не почувствовали?
– Да глядя на вас, я почувствовал только, что у меня мурашки по спине бегут и волосья на голове шевелятся! Вид у вас был такой, как будто вы черта с рогами увидели!
– Не поминайте ради бога врага рода человеческого! – сказал священник сердитым шепотом и перекрестился.
– О ком вы говорили, отец Петр? Хоть намекните, кто этот загадочный «Он»? Где прячется?
– Откуда ж мне знать? Может, здесь, под окном, стоит. Я знаю только, что вот именно так начинает Он призывать к себе людей. И они идут, не в силах противиться зову, и пропадают навеки...
– Вы считаете, что Гриневского кто-то « призывал»? А почему не вас? Не доктора? Не меня?
– Он просто зовет. Не адресуясь конкретно к кому-либо. На разных людей его зов действует по-разному. По крайней мере, здешние знающие старики так говорят. Я его тоже чувствую. Только молитва Отцу нашему небесному помогла мне не пойти сейчас к нему тупо, как кролик идет в разверстую пасть удава... Вы-то покрепче меня и господина Гриневского будете... Но давайте-ка укладываться спать. Уже полночь вот-вот наступит...
На самом деле, настенные часы с висящими на длинной цепочке гирьками вскоре начали бить полночь.
Собеседники разошлись по своим местам, но заснуть им было не суждено, потому что под окнами раздались встревоженные мужские голоса, скрип снега и громкий стук в дверь и окна избы.
– Свят, свят! – закрестилась поспешно пришедшая из задней избы старуха. – Да кого же это в таку-то пору нелегкая принесла? Отпереть,чо ли? Али не надо?
– Погодь-ка, старая, – сказал Тараканов, слезая с полатей. – Я револьвер заряжу! И вы свои доставайте! – скомандовал он остальным. – Доктор, вы оружие какое-нибудь имеете? Если нет, я вам дам.
– Благодарю! У меня есть свой револьвер, – ответствовал Александр Михайлович. – Но в кого вы стрелять собираетесь?
– А вот сейчас поглядим! Иди, старая, отворяй быстрее!
Было слышно, что старуха в сенях, ворча, откидывает железный крюк с двери. Не успела она отворить, как по лестнице послышались мягкие шаги людей, обутых в валенки, и в горницу ввалились двое рослых мужиков в нагольных тулупах и мохнатых шапках. В руках у обоих были длинноствольные берданки дедовских еще времен.
Они, спеша и перебивая друг друга, заговорили оба сразу, так что сперва было трудно разобрать, что им надобно. Наконец Тараканов понял, что где-то поблизости идет сущее побоище со смертоубийством, и кинулся будить Гриневского. Тот, вопреки опасениям доктора, проснулся легко и, мгновенно сориентировавшись в происходящем, через пару минут был готов к выходу. Александр Михайлович и священник, немного растерявшиеся сначала, глядя на него, тоже быстро оделись и вышли из избы вместе со всеми...
***
Изображение сгенерировано в сети Leonardo.ai