На страшных ночных гостей этой осени незнакомец не был похож. Его лицо, впрочем, довольно обыкновенное, было красно с мороза. Брови и усы заиндевели. Небольшая русая бородка, какие часто бывают у врачей, придавала ему солидность, но живые, блестящие карие глаза говорили о том, что их обладатель, должно быть, еще довольно молод. При виде Анны ночной гость снял с головы заснеженную шапку и, держа ее в руках, неловко поклонился:
– Простите, сударыня, что обеспокоил вас! Я - Василий Буков, студент медицинского факультета. Мы близко знакомы с Александром, учились в одной Альма-матер. Я приехал, чтобы встретиться с ним. Вы, вероятно, жена Саши? Он писал друзьям, что собирается жениться.
– Увы, пока не жена. Нашу свадьбу пришлось отложить. Мое имя Анна. Я вынуждена огорчить вас: Александр Михайлович в отъезде и вернется дня через два-три, не раньше.
– Какая жалость! Я не могу уехать, не повидавшись с ним. Не могли бы вы подсказать мне, где в вашем городке можно остановиться? Недорогая маленькая гостиница или пансион меня бы вполне устроили.
Буков беспомощно, по-детски улыбнулся и вопросительно посмотрел на Анну. По каким-то неуловимым признакам она чувствовала, что он не только раздосадован, но и раздражен, даже порядком растерян или напуган, словно человек, которому угрожает опасность.
– Вы можете остановиться у нас. В квартире есть свободная комната, меня вы не стесните. Я буду рада принять друга Александра.
– Спасибо, сударыня! Я вам чрезвычайно признателен! Только, – он замялся, – я был бы вам очень благодарен, если бы о моем приезде не распространялись. Вы понимаете меня? Прислуга, простите, у вас надежная?
– Во мне вы можете быть уверены, я не из болтливых. Что касается прислуги, то я позабочусь о том, чтобы она молчала, – спокойно глядя на него, ответила Анна. – Я скажу сейчас, чтобы Марфа накормила вас и устроила на ночлег. Спите, а утром поговорим...
Она позвала Марфу, сделала нужные распоряжения и поднялась к себе. До нее еще некоторое время долетали голоса гостя и прислуги, потом все стихло. Анна потушила свет, легла в постель, но еще долго не могла уснуть, прислушиваясь к чуть уловимым скрипам и шорохам, которые часты ночами в старых домах
***
Вечер этого же дня Александр Михайлович проводил в Черногузовке, в обществе следователей, губернского и уездного, их помощников и отца Петра, священника, доставленного по приказу Гриневского из соседней деревни Ивановки уже под вечер. С ним уже побеседовали, но возвращаться домой по темноте он наотрез отказался. Их всех разместили в просторной избе сидящего в кутузке старосты. Родители старосты, его маленький сын и пятилетняя дочка ушли в старую, заднюю, избу. Оттуда порой доносились до приезжих голоса детей, топот босых ног и сердитый голос старухи, унимавшей шалунов. За окном было темно, падал густой снег, с улицы не доносилось ни звука. Остальные полицейские устроились на другой стороне улицы, в избе напротив. Следователям и их помощникам постелили на полатях и на печи. Но там было жарко, и они вскоре спустились вниз, к священнику и доктору, решившим спать на лавках. Теперь все сидели за столом, под темными иконами в старинных окладах, и разговаривали.
Отец Петр, высокий худой старик с длинной белой бородой, изрядно напуганный вниманием к своей особе господина губернского следователя, долго не запирался и сразу по приезде выложил Гриневскому в основных чертах все, чему был свидетелем и участником. Теперь, прихлебывая чай, уже успокоясь, он повторял свой рассказ, уснащая его подробностями.
– Можете не верить мне, господа, но как было, так и рассказываю. Лгать мне, прости, Господи, не с чего, да и не для чего. Началось это у нас в конце лета. Прибежал как-то ко мне Михайло Семичев, царство ему небесное, и просит приехать, дом освятить и подворье.
«Ладно, – говорю, – завтра приеду». А он в ноги пал: «Батюшка, сегодня надоть!»
Подивился я, с чего такая спешность, дескать? Случилось что?
Он и рассказал, что накануне ночью к их двору человек пришел, который и не человек вовсе, да и на зверя не похож. В окно и в ворота стучал. Не открыли ему, так он всю ночь вокруг избы и двора бродил. Все там следами истоптано, и следы-то не человечьи и не звериные!
«Что за сказки?» – думаю. Но поехал, поглядел. В самом деле, третьева-то дни дождь лил, земля сырая, а на ней следы непонятные, не человечьи, и на звериные не похожи! Страшные! Глядишь – волоса на голове шевелятся!
Подивился я, но сделал то, зачем звали. Освятил дом и подворье. Только закончил, усадили меня Семичевы откушать, и тут сынок их, Сергей, из города воротился, да и давай насмехаться. Дескать, вряд ли святая вода поможет, но отчего батюшку не покормить?
«Отощал, – говорит, – ты, батя! Редко на требы зовут, видно? Ты кушай, кушай!»
Мать на него заругалась, а он ей говорит, что точно знает, чье это дело! Парни, дескать, деревенские шуткуют!
«Если опять эти ночные гости припожалуют, – грозится, – я их оглоблей встречу!»
Я и смекаю: Сергей – парень видный, к нему девки, как мухи на мед, льнут, с ума по нему сходят! Может, и правда, пошутковать кто из парней хотел, приревновавши? Драться-то с таким, как он, опасно, не каждый решится.
Промолчал я, ничего не ответил. Домой меня Михайло отвез. Он вроде как успокоился. К ним больше никто после не приходил, но в других деревнях ночами страшно стало. Так страшно, что люди боялись ночью во двор выходить, потому - ходил кто-то вокруг домов. Старики, что старое время помнили, сказали , будто это упыри-кровососы бродят. Потревожил их кто-то, вот они и припожаловали. Было уж такое на их памяти. Посоветовали они пули серебряные отлить. Мужики так и сделали, с ружьями караулили недели две – вроде затихло все... А потом с Сергеем-то и случись! И - пошло-поехало!
Отец Петр вдруг сделал страшные глаза и прислушался. Все, кроме задремавшего было Гриневского, тоже привстали и насторожились, глядя на него.
– Что это? – тревожно спросил батюшка. – Слышали?
Гриневский, которого нечаянно кто-то толкнул, неожиданно встал и, накинув на плечи шубу, пошел вон из избы...
***