Предыдущая глава
Алла немилосердно жгла сцепление и бензин. Буханка тащилась на второй передаче. И то – хлеб.
- Здесь где-то я видела табличку, гляди в оба, Гена, - скомандовала она.
Гена крутил головой на триста шестьдесят градусов, не забывая посмотреть в салон уазика на валявшегося Василька. То и дело, Гена сверялся с картой, но никак не мог определиться, где же они находятся. И тут около развилки мелькнуло желтое пятно – указатель! Алла остановила машину на хорошо укатанном колесами внедорожников пятачке. Здесь, судя по всему, частенько останавливались люди. Да и не мудрено – по правую руку сияло серебристой рябью огромное озеро.
Генка выскочил из машины и прочитал:
Охотничий заказник «Ефимовский».
Лицо Генки посветлело. Он мгновенно развернул карту и закричал:
- Вот оно! Вот! Нашел, Алка! Нашел! Вот этот заказник тут, - он ткнул пальцем в место на карте, - а вот оно, Куш-озеро!
- И чего? – Алла, нахмурив брови, осматривала рану на голове Василька. Ткань была сухая, под мхом нагноений не обнаружилось. Василек не спал – смотрел на Аллу вполне осмысленно. Даже злобно.
- А то, что отшельник живет в метрах двухстах от стоянки. А мы сейчас – на стоянке!
- Мы этого не можем оставить так просто. Надо его напоить хоть, - сказала Алла, снова схватив жестяную консервную банку.
Пологий песчаный берег лизала серебристая озерная волна. Алла припала к ней и начала жадно пить. Она вдруг почувствовала, как невероятно устала, как страдает от жажды и голода. Умыв лицо, вновь наклонилась к ласковой воде. Вдруг откуда-то сбоку раздался протяжный крик. Алла вздрогнула и подскочила, как ужаленная. Крик повторился: звонкий, победительный и вместе с тем тоскующий. Кричал журавль, потревоженный людьми, подзывал, сердешный, свою супругу.
- Люди, милая, люди! И тут нам нет покоя!
Алла увидела, как пара журавлей, поднявшихся на крыло, тяжело взмыла в небо. Они кричали и кричали испуганно, пока не скрылись за каемкой древнего Вепсского леса, синеющего на другом краю чудесного озера. Тут же, вслед за журавлями, вдруг затрепетал, зашумел дальний островок, возвышавшийся над водой. И –р-р-аз - остров превратился в белоснежное облако, сверкающее в солнечных лучах. Алла взвизгнула от восхищения. Лебеди. Гордые и свободные лебеди, которых она никогда не видела вот так, вживую, на вольной воле, а не в зоопарке. Ей так стало хорошо и легко, и вместе с тем, такая боль сдавила юную Аллочкину грудь, что слезы сами собой, негодные, полились из глаз ручьями…
- Чего расшумелась, нахалка бессовестная, - вдруг раздался мужской голос за спиной.
- Я не нахалка, я – мальчик, - по привычке ответила Алла, обернувшись.
Перед ней стоял невысокий мужчина, одетый в куртку-афганку и высокие сапоги с разрезанными голенищами. Он был седой, как лунь, с выступающими скулами на исхудавшем лице. Мужчина смотрел на Аллу через щёлочки ехидных глаз и улыбался.
- Мальчик… Как же… Девка ты. Хоть и стриженая, а самая настоящая девка!
- Вы отшельник, да? Который людей насквозь видит? – Алла восхитилась прозорливостью мужчины.
Тот наклонился, ударил руками по коленям и захохотал в голос!
- Ой, девка! Ой, дуреха! Насмешила! Куртку застегни, чучелка – прибереги добро для кавалеров! – смеялся отшельник.
Конечно же отшельник. Это был именно он.
***
Позже они сидели втроем у костра. В землянку отшельник Михаил ребят не приглашал: тесно там, и делать нечего. Да те и не просились – очень хорошо и спокойно было отдыхать на расстеленных еловых ветвях. Комары, злые по теплой погоде, недовольно звеня, роились на приличном расстоянии – мешал дым. На перекладине закипал черный, как трубочист, пузатый чайник. В огромном, литров на семь, котелке побулькивал кулеш: пшеная каша, в которую Михаил щедро отвалил свиной тушенки. Алла прилегла – от усталости у нее закрывались глаза. Хотелось спать. Но это был не больной, давящий на мозг дурман, как случилось у Гали, а хороший, здоровый, крепкий сон, какой бывает только у хорошо поработавших людей. И только любопытство не давало Алле смежить усталые веки.
- Ну. Что молчишь? Не просто так мимо проходил, знаю ведь, - сказал Михаил Генке.
- Да-а-а-а… Считай, мимо проходил. Удача просто улыбнулась, - застеснялся Гена.
- Знаю я твою удачу. Дальше можешь не рассказывать, - Михаил ловко подхватил из огня веточку и прикурил от нее. Выпустив колечко дыма, вздохнул, - до чего вы наивный народ, все вам хочется, чтобы по щучьему велению, да по вашему хотению происходило… Неизлечимо больна она, слышишь? Неизлечимо! Какого кляпа сюда переться? Я не старец, я алкаш! Белочку словил по пьянке, да и бежал, куда глаза глядят, от чертей. Здесь они меня и потеряли! Потому и сижу тут, ибо боюсь за границу этого места заходить.
- А страшные черти? – встрепенулась вдруг Аллочка.
- Тебе лучше не видеть! – улыбнулся Михаил. - Штаны обмочишь. Это тебе не мужиков обрезками трубы по башкам хреначить. Да не бледней, не бледней, не добила, еще поживет злодей ваш. Немного.
Он хлопнул по плечу расстроенного Генку.
- Чего раскис? Давайте кашу рубать, да чай пить. Эй, вояка, поднимайся! – крикнул он Алле.
Сам же налил литровую кружку чаю, щедро насыпав в нее сахару и ушел к уазику – поить раненого. Алла с Генкой, оголодавшие до невозможности, набросились на еду с волчьей жадностью. Каша отлично пропарилась, по поверхности котелка плавали лужицы янтарного жира, а мясо таяло на языке. Чай с необычным привкусом брусничного листа, весь пропахший дымком, в прикуску с хлебом, щедро намазанным той же свиной тушенкой, был лучше всех напитков в мире. Алла прямо решила, что теперь всегда будет пить только брусничный чай. В прикуску с черным хлебом, только так, и никак иначе!
А потом сон победил, и она с легким вздохом упала на хвою, отдавшись милосердному божьему дару – утешительному забвению тела и души. Генка смотрел на наметившуюся скорбную морщинку между дугами девичьих бровей, на детские пухлые губы, на блики пламени игравших на ее щеках и думал о том, что никогда не бросит Алку. Если только она сама не пошлет его куда подальше, как только выберется отсюда. И она выберется – с ним или без него – обязательно! Порода! Крепкая косточка, созданная вести за собой народ, а не плестись следом в толпе неудачников!
- Не спишь? – черствая, как сухая деревяшка ладонь Михаила легла Генке на плечо.
Тот вздрогнул от неожиданности.
- Вы чего, дядя Михаил?
- Пошли. И, - отшельник сурово посмотрел на него, - ни слова!
Мужчина уверенно шагал по тропинке, прекрасно ориентируясь в белой мгле северной ночи. Где-то страшно ухали, ведьмински хихикали и вздыхали ночные птицы. Ветер наносил от озера ночную прохладу. Невидимый ворон где-то разговаривал сам с собой спросонья: Кры, Кру, Кра! Далеко, в глубине тайги гулко трещали ветви под тяжелым, неповоротливым зверем. И совсем рядом раздраженно мявкала сердитая рысь.
- Там Алка одна, - рассеянно пробормотал Генка, - ей ничего не сделается?
- Ничего ей не сделается. Таким, как она – ничего не делается. И огонь, и вода, и медные трубы пройдут – только крепче будут. И она, и мать ее, и бабка ее, и бабкина бабка, и весь род их до седьмого колена – не тонет и не горит. Дьявольское семя, бабская порода, чертовы дочери – чур меня, чур меня! – Михаил хихикал и плевался, то и дело хватая пальцами ухо.
«Да он же пьяный» - страшная догадка охватила все существо Генки.
А Михаил вдруг обрел вихляющуюся походку. Он начал спотыкаться и размахивать руками, пританцовывая на ходу.
«Господи, когда он нализаться успел?» - думал Гена. Отчего-то ему совсем не хотелось, чтобы отшельник оборачивался. Отчего-то ему казалось, что если Михаил обернется, Гена увидит совсем не человеческое лицо. Мурашки побежали по коже, а между лопатками тело прожгла соляной кислотой холодная струйка пота. Он упрямо шел след в след за отшельником, видел как тот крутится и подпевает, и молился: «Не оборачивайся, пожалуйста! Не надо!»
Туман сгустился плотным облаком. Стало ужасно холодно. Спина Михаила скрылась из виду. Гене показалось, что он остался совсем один. Один на всем белом свете. Он растерялся. Сколько Гена не вглядывался в молочную мглу – никого не мог увидеть. Михаил пропал. Растворился в облаке, словно мираж, словно нечистая сила. А… может быть, он и есть – нечистая сила? Схватила, поди, несчастного алкоголика там, у машины, да и прибила совсем, чтобы сейчас явиться к Генке в образе Миши и загубить его с концами?
Генке стало страшно. Так страшно, что горло сжалось в больном спазме, как тогда, когда Василек затягивал на его шее веревку. Он хотел закричать, но не успел…
- Сынок… - прошептал кто-то позади его.
Генка вздрогнул, к голове его прилила горячая кровь…
- Па-па?
В шею дохнула горячим теплом:
- Сын-о-о-о-к…
- Отец, ты живой? Батя? Батя?
- Живи, - прошептал ему в ухо отцовский голос, теплый, близкий, надежный и спокойный голос, будто рядом он был, и никогда не уходил ни от Генки, ни от мамы.
Слезы побежали по щеке. Истосковавшееся сердце взломала невиданная огненная лава и прожгла все внутри.
- Папа, - плакал Генка. Он плакал беззвучно, радуясь и утешаясь тому, что все, рано или поздно будет хорошо. И разлука с отцом – это вовсе не навсегда. И все разлучаются с родными, оказывается, не насовсем, а временно. Просто ушедшие раньше ждут своих у огромных ворот в вечность. И эта вечность существует на самом деле, а не в сказках, и смерть – всего лишь ключ, пропуск в эти ворота…
Мощный удар толкнул Генку в белый туман. И он упал в холодную воду. Обжигающе холодную и чистую. Генке казалось, что он тонет прямо посередине озера, потому что ноги не чуяли дна. В панике он вдруг раскрыл рот, но… не услышал своего крика, беззвучно, как рыба хватал воздух и… тонул.
Вдруг из мглистой массы к нему протянулась рука. Генка судорожно схватился за нее, и был выдернут с жестокой силой…
В белую ночь, кишевшую комарами. Он стоял абсолютно сухой перед серебряным озером. А перед ним стоял Михаил. Стоял прямо, без дьявольских ужимок и ухмылок, смотрел на него строгими сухими глазами.
- Бери бутылку и набирай воду, - сказал Генке отшельник, протянув ему чистую пластиковую посудину.
Генка послушно наклонился над водой и наполнил бутылку.
- Каждый день давай ей по рюмочке. Не будет пить – лицо протри, губы. Но все равно, старайся, чтобы она выпила хотя бы рюмку. Каждый день. Слышишь?
- Слышу, дядя Миша. Спасибо. Только…
- Что? – блеснул глазами отшельник.
- Это папа мой был, да?
Михаил покачал головой.
- Господи, как вы мне все надоели, дураки! Напридумывают себе черт-те чего, и ходят потом, воображают, ходят и ходят, ходят и ходят…
Он, бормоча и жалуясь на «всяких придурков» пошел к своему лагерю, уверенно ступая по едва видимой тропке.
***
Алле казалось, что она спала целую вечность. И спала бы еще, если бы ей не мешали! Кто-то ее настойчиво будил. Тряс за плечо, тормошил, тискал, целовал в макушку… Плакал?
Она с трудом разлепила припухший от укусов комаров глаз. И ахнула. Ее крепко обнимал Вячеслав Анатольевич. Его глаза тоже были красные, набрякшие, обведенные черной окантовкой. Ноздри Аллочки почуяли знакомый до боли запах любимого одеколона Лебедева.
- Дядя Слава! Дядя Слава! – закричала она и крепко обвила шею мужчины.
- Девочка моя, ох, ты, головушка бедовая, - приговаривал Вячеслав, проводя жилистой рукой по Алкиной стриженой макушке, - нашли, слава богу! Нашли!
Автор: Анна Лебедева