IX
От усталости Уинстон превратился в студень.
Оно пришло ему в голову неожиданно.
Казалось, если поднять ладонь, она будет просвечивать.
Но теперь аврал кончился, делать было нечего — совсем никакой партийной работы до завтрашнего утра.
Шесть часов он мог провести в убежище и еще девять — в своей постели.
Тяжелый портфель стукал по колену при каждом шаге, и удары легким покалыванием отдавались по всей ноге.
Война идет с Остазией.
Евразия — союзник.
Ни о какой перемене, естественно, и речи не было.
Просто стало известно — вдруг и всюду разом, — что враг — Остазия, а не Евразия.
На площади стояло несколько тысяч человек, среди них — примерно тысяча школьников, одной группой, в форме разведчиков.
Речь продолжалась уже минут двадцать, как вдруг на трибуну взбежал курьер и подсунул оратору бумажку.
На половине из них совсем не те лица!
Ненависть продолжалась как ни в чем не бывало — только предмет стал другим.
Он рассеянно принял портфель и ничего не ответил.
Едва кончилась демонстрация, он пошел в министерство правды, хотя время было — без чего-то двадцать три.
Океания воюет с Остазией: Океания всегда воевала с Остазией.
Большая часть всей политической литературы последних пяти лет устарела.
Работы было невпроворот, тем более что процедуры, с ней связанные, нельзя было называть своими именами.
В отделе документации трудились по восемнадцать часов в сутки с двумя трехчасовыми перерывами для сна.
Чтобы только перенести войну из одной части света в другую, и то нужны были немалые географические познания.
За полчаса на стол не выпало ни одной трубочки; потом одна — и опять ничего.
С книгой в портфеле (во время работы он держал его между ног, а когда спал — под собой) Уинстон пришел домой, побрился и едва не уснул в ванне, хотя вода была чуть теплая.
Джулия скоро придет, а пока — книга.
Уинстон начал читать:
Цели этих трех групп совершенно несовместимы…
Уинстон прервал чтение — главным образом для того, чтобы еще раз почувствовать: он читает спокойно и с удобствами.
Издалека тихо доносились крики детей; в самой же комнате — ни звука, только часы стрекотали, как сверчок.
Он стал читать:
В том или ином сочетании три сверхдержавы постоянно ведут войну, которая длится уже двадцать пять лет.
Война, однако, уже не то отчаянное, смертельное противоборство, каким она была в первой половине XX века.
Это военные действия с ограниченными целями, причем противники не в состоянии уничтожить друг друга, материально в войне не заинтересованы и не противостоят друг другу идеологически.
Война, в сущности, изменила свой характер.
Ни одна из трех сверхдержав не может быть завоевана даже объединенными армиями двух других.
Евразия защищена своими необозримыми пространствами, Океания — шириной Атлантического и Тихого океанов, Остазия — плодовитостью и трудолюбием ее населения.
С образованием самодостаточных экономических систем борьба за рынки — главная причина прошлых войн — прекратилась, соперничество из-за сырьевых баз перестало быть жизненно важным.
А если уж говорить о чисто экономических целях войны, то это война за рабочую силу.
Надо отметить, что боевые действия всегда ведутся в основном на окраинах спорных территорий.
Рубежи Евразии перемещаются взад и вперед между Конго и северным побережьем Средиземного моря; острова в Индийском и Тихом океанах захватывает то Океания, то Остазия; в Монголии линия раздела между Евразией и Остазией непостоянна; в Арктике все три державы претендуют на громадные территории — по большей части не заселенные и не исследованные; однако приблизительное равновесие сил всегда сохраняется, и метрополии всегда неприступны.
Они ничем не обогащают мир, ибо все, что там производится, идет на войну, а задача войны — подготовить лучшую позицию для новой войны.
Вопрос, как быть с излишками потребительских товаров в индустриальном обществе, подспудно назрел еще в конце XIX века.
Тем не менее опасности, которые несет с собой машина, никуда не делись.
С того момента, когда машина заявила о себе, всем мыслящим людям стало ясно, что исчезла необходимость в черной работе — а значит, и главная предпосылка человеческого неравенства.
Но на деле такое общество не может долго быть устойчивым.
В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве.
Вернуться к сельскому образу жизни, как мечтали некоторые мыслители в начале XX века, — выход нереальный.
Не оправдал себя и другой способ: держать массы в нищете, ограничив производство товаров.
Сущность войны — уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда.
По меркам начала XX века даже член внутренней партии ведет аскетическую и многотрудную жизнь.
Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно, опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным, необходимым условием выживания.
Дело тут не в моральном состоянии масс — их настроения роли не играют, покуда массы приставлены к работе, — а в моральном состоянии самой партии.
Другими словами, его ментальность должна соответствовать состоянию войны.
Неважно, идет ли война на самом деле, и, поскольку решительной победы быть не может, неважно, хорошо идут дела на фронте или худо.
Нужно одно: находиться в состоянии войны.
Именно во внутренней партии сильнее всего военная истерия и ненависть к врагу.
Как администратор, член внутренней партии нередко должен знать, что та или иная военная сводка не соответствует истине, нередко ему известно, что вся война — фальшивка и либо вообще не ведется, либо ведется совсем не с той целью, которую декларируют; но такое знание легко нейтрализуется методом двоемыслия.
Для всех членов внутренней партии эта грядущая победа — догмат веры.
На новоязе нет слова «наука».
Поэтому она озабочена двумя проблемами.
Таковы суть предметы, которыми занимается оставшаяся наука.
Этим объясняется и неопределенность некоторых границ между сверхдержавами.
Евразии, например, нетрудно было бы захватить Британские острова, географически принадлежащие Европе; с другой стороны, и Океания могла бы отодвинуть свои границы к Рейну и даже Висле.
Если не считать пленных, гражданин Океании никогда не видит граждан Евразии и Остазии, и знать иностранные языки ему запрещено.
Отсюда следует, что три державы не только не могут покорить одна другую, но и не получили бы от этого никакой выгоды.
Они посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем понимают, что война должна длиться постоянно, без победы.
Здесь надо повторить сказанное ранее: став постоянной, война изменила свой характер.
В прошлом война, можно сказать, по определению была чем-то, что рано или поздно кончалось — как правило, несомненной победой или поражением.
Кроме того, в прошлом война была одним из главных инструментов, не дававших обществу оторваться от физической действительности.
Нельзя игнорировать физические факты.
Кроме того, чтобы быть дееспособным, необходимо умение учиться на уроках прошлого, а для этого надо более или менее точно знать, что происходило в прошлом.
Но когда война становится буквально бесконечной, она перестает быть опасной.
Когда война бесконечна, такого понятия, как военная необходимость, нет.
В Океании все плохо действует, кроме полиции мыслей.
Между жизнью и смертью, между физическим удовольствием и физической болью разница все-таки есть — но и только.
Таким образом, война, если подходить к ней с мерками прошлых войн, — мошенничество.
В наши дни они друг с другом не воюют.
Войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны — не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй.
Мы, вероятно, не погрешим против истины, если скажем, что, сделавшись постоянной, война перестала быть войной.
То особое давление, которое она оказывала на человечество со времен неолита и до начала XX века, исчезло и сменилось чем-то совсем другим.
Постоянный мир был бы то же самое, что постоянная война.
Уинстон перестал читать.
Она говорила то, что он сам бы мог сказать, если бы сумел привести в порядок отрывочные мысли.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.
Он хотел вернуться к первой главе, но тут услышал на лестнице шаги Джулии и встал, чтобы ее встретить.
— Книга у меня, — объявил Уинстон, когда они отпустили друг друга.
Он поднял книгу, лежавшую на полу, и сел к изголовью.
Все, кто в Братстве, должны ее прочесть.
Часы показывали шесть, то есть 18.
Оставалось еще часа три-четыре.
Он положил книгу на колени и начал читать:
— спросил Уинстон.
Цель высших — остаться там, где они есть.
Цель средних — поменяться местами с высшими; цель низших — когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, — отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны.
Долгое время высшие как будто бы прочно удерживают власть, но рано или поздно наступает момент, когда они теряют либо веру в себя, либо способность управлять эффективно, либо и то и другое.
Из трех групп только низшим никогда не удается достичь своих целей, даже на время.
Даже сегодня, в период упадка, обыкновенный человек материально живет лучше, чем несколько веков назад.
Но никакой рост благосостояния, никакое смягчение нравов, никакие революции и реформы не приблизили человеческое равенство ни на миллиметр.
Тогда возникли учения, толкующие историю как циклический процесс и доказывающие, что неравенство есть неизменный закон человеческой жизни.
Необходимость иерархического строя прежде была доктриной высших.
Средние, пока боролись за власть, всегда прибегали к помощи таких слов, как свобода, справедливость и братство.
Новые движения, возникшие в середине века, — ангсоц в Океании, необольшевизм в Евразии и культ смерти, как его принято называть, в Остазии ставили себе целью увековечение несвободы и неравенства.
Эти новые движения родились, конечно, из прежних, сохранили их названия и на словах оставались верными их идеологии, но целью их было в нужный момент остановить развитие и заморозить историю.
Возникновение этих новых доктрин отчасти объясняется накоплением исторических знаний и ростом исторического мышления, до XIX века находившегося в зачаточном состоянии.
Но основная, глубинная предпосылка заключалась в том, что уже в начале XX века равенство людей стало технически осуществимо.
Но с развитием машинного производства ситуация изменилась.
Поэтому с точки зрения новых групп, готовившихся захватить власть, равенство людей стало уже не идеалом, к которому надо стремиться, а опасностью, которую надо предотвратить.
Впервые появилась возможность добиться не только полного подчинения воле государства, но и полного единства мнений по всем вопросам.
Коллективно партия владеет в Океании всем, потому что она всем управляет и распоряжается продуктами так, как считает нужным.
Правящая группа теряет власть по четырем причинам.
Либо ее победил внешний враг, либо она правит так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править.
В конечном счете решающим фактором является психическое состояние самого правящего класса.
В середине нынешнего века первая опасность фактически исчезла.
Вторая опасность — тоже всего лишь теоретическая.
Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать.
Таким образом, с точки зрения наших нынешних правителей, подлинные опасности — это образование новой группы способных, не полностью занятых, рвущихся к власти людей и рост либерализма и скептицизма в их собственных рядах.
Иначе говоря, проблема стоит воспитательная.
Это проблема непрерывной формовки сознания направляющей группы и более многочисленной исполнительной группы, которая помещается непосредственно под ней.
Из сказанного выше нетрудно вывести — если бы кто не знал ее — общую структуру государства Океания.
Каждое достижение, каждый успех, каждая победа, каждое научное открытие, все познания, вся мудрость, все счастье, вся доблесть — непосредственно проистекают из его руководства и им вдохновлены.
Старшего Брата никто не видел.
Его лицо — на плакатах, его голос — в телекране.
Под Старшим Братом — внутренняя партия; численность ее ограничена шестью миллионами — это чуть меньше двух процентов населения Океании.
Под внутренней партией — внешняя партия; если внутреннюю уподобить мозгу государства, то внешнюю можно назвать руками.
В принципе принадлежность к одной из этих трех групп не является наследственной.
Ребенок членов внутренней партии не принадлежит к ней по праву рождения.
Партия — не класс в старом смысле слова.
Правящая группа — до тех пор правящая группа, пока она в состоянии назначать наследников.
Кто облечен властью — не важно, лишь бы иерархический строй сохранялся неизменным.
Предоставленные самим себе, они из поколения в поколение, из века в век будут все так же работать, плодиться и умирать, не только не покушаясь на бунт, но даже не представляя себе, что жизнь может быть другой.
Член партии с рождения до смерти живет на глазах у полиции мыслей.
Не только поступок, но любое, пусть самое невинное чудачество, любая новая привычка и нервный жест, которые могут оказаться признаками внутренней неурядицы, непременно будут замечены.
В Океании нет закона.
Но в любом случае тщательная умственная тренировка в детстве, основанная на новоязовских словах самостоп, белочерный и двоемыслие, отбивает у него охоту глубоко задумываться над какими бы то ни было вопросами.
Партийцу не положено иметь никаких личных чувств и никаких перерывов в энтузиазме.
Короче говоря, самостоп означает спасительную глупость.
В конечном счете строй зиждется на том убеждении, что Старший Брат всемогущ, а партия непогрешима.
Как и многие слова новояза, оно обладает двумя противоположными значениями.
В применении к члену партии — благонамеренную готовность назвать черное белым, если того требует партийная дисциплина.
Но не только назвать: еще и верить, что черное — это белое, больше того, знать, что черное — это белое, и забыть, что когда-то ты думал иначе.
Для этого требуется непрерывная переделка прошлого, которую позволяет осуществлять система мышления, по сути охватывающая все остальные и именуемая на новоязе двоемыслием.
Переделка прошлого нужна по двум причинам.
Одна из них, второстепенная и, так сказать, профилактическая, заключается в следующем.
Партиец, как и пролетарий, терпит нынешние условия отчасти потому, что ему не с чем сравнивать.
Мало того: нельзя признавать никаких перемен в доктрине и политической линии.
Ибо изменить воззрения или хотя бы политику — это значит признаться в слабости.
Если, например, сегодня враг — Евразия (или Остазия, неважно, кто), значит, она всегда была врагом.
А если факты говорят обратное, тогда факты надо изменить.
Так непрерывно переписывается история.
А поскольку партия полностью распоряжается документами и умами своих членов, прошлое таково, каким его желает сделать партия.
Ибо если оно воссоздано в том виде, какой сейчас надобен, значит, эта новая версия и есть прошлое и никакого другого прошлого быть не могло.
Привести все документы в соответствие с требованиями дня — дело чисто механическое.
Но ведь необходимо и помнить, что события происходили так, как требуется.
А если необходимо переиначить воспоминания и подделать документы, значит, необходимо забыть, что это сделано.
Этому фокусу можно научиться так же, как любому методу умственной работы.
На староязе это прямо называют «покорением действительности».
На новоязе — двоемыслием, хотя двоемыслие включает в себя и многое другое.
Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений.
Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, сознает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна.
Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины.
Даже пользуясь словом «двоемыслие», необходимо прибегать к двоемыслию.
В конечном счете именно благодаря двоемыслию партии удалось (и кто знает, еще тысячи лет может удаваться) остановить ход истории.
Излишне говорить, что тоньше всех владеют двоемыслием те, кто изобрел двоемыслие и понимает его как грандиозную систему умственного надувательства.
В общем, чем больше понимания, тем сильнее иллюзии: чем умнее, тем безумнее.
Наиболее разумное отношение к войне — у покоренных народов на спорных территориях.
Подлинный военный энтузиазм мы наблюдаем в рядах партии, особенно внутренней партии.
В завоевание мира больше всех верят те, кто знает, что оно невозможно.
Министерство мира занимается войной, министерство правды — ложью, министерство любви — пытками, министерство изобилия морит голодом.
Почему надо сделать невозможным равенство людей?
Как мы уже видели, мистический ореол вокруг партии, и прежде всего внутренней партии, обусловлен двоемыслием.
Но под этим кроется исходный мотив, неисследованный инстинкт, который привел сперва к захвату власти, а затем породил и двоемыслие, и полицию мыслей, и постоянную войну, и прочие обязательные принадлежности строя.
Ему показалось, что Джулия давно не шевелится.
Она просто привела его знания в систему.
Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен.
Уинстон закрыл глаза.
