У эпохи женское лицо, - читаю я крупный заголовок на афише..
Сколько же этих лиц вокруг! А также ног, рук и спин. Людской поток несётся прямо на меня, вот-вот подхватит и смоет, как щепку малую, как лодочку, вырезанную папиным ножичком из коры и тогда я уже буду не я, потому что растворяюсь в этом людском океане.
- А-а-а,
Это оказывается кричу я, а ведь даже не подозревала, что могу издавать такие истошные звуки.
- Что с тобой? - испуганно спрашивает мама.
- Надоели мне эти люди-и-и
Меня подхватывают сильные папины руки. Теперь я над толпой и мне уже не так страшно.
Из чёрного зева пещеры выныривает огромный железный змей со светящимися глазищами. Каждый глаз размером с тарелку.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция Фили.
О, Фили! Это же, наверное, в честь Фили из Спокойной ночи малыши?
Мы ныряем в брюхо змея, вместе с остальными людьми и двери, действительно, закрываются, и железный питон утаскивает нас в свою нору.
За чёрными оконцами что-то посвистывает, внизу постукивает. Папа сказал - колёса. Но разве колёса могут стучать? Они ведь круглые! Внезапно свет гаснет и сердце у меня проваливается в живот. Ох, раздавит нас проклятый зверь!
Не раздавил. Вынырнул на улицу и в окнах поплыли дома: красивые и ровные, как домино.
И тут наша станция. Целыми и невридимыми выбрались мы на поверхность. Папа и мама тянут меня за обе руки, а идти не хочется. Капризничаю, мне обещают мороженое. Очень большое!
За домом, другой дом, а там ещё и ещё, нет конца домам, нет конца Москве. Я уже совсем было собралась заревать в голос, как вдруг словно из-под земли вырос киоск и тётя с лицом доброй феи из фильма Золушка протягивает эскимо на палочке. Настоящее!
В нашем посёлке такого днём с огнём не купишь.
Потом мы долго сидели на скамейке у подъезда и я медленно ела это эскимо, однако ж таяло оно всё-таки быстрей, создавая для мамы проблему.
Мы ждали Дядю Игоря - маминого брата и его жену, но они всё не шли. Сотовых в то время ещё не изобрели и бедные провинциалы торчали у подъезда целых часа три.
Потом, конечно, нас пустили.
На следующий день состоялось ещё более длительное путешествие в клинику имени Гельмгольца. Как она выглядела снаружи, не помню, а внутри сплошные двери, а у тех дверей сидят и стоят люди, детей много, а мимо ходят врачи в белоснежных халатах, некоторые в очках.
Отстояв огромную очередь, попадаем в святилище Медицины. За столом в тёмной комнате (окна закрыты чёрными шторами) сидит жрец, во лбу у него светится медалька.
Толстые губы жреца шевелятся произнося непонятные мне фразы. Меня крутят и вертят, заставляют зачем-то глядеть на ухо жреца, а тем временем вонзают в глаза яркий болючий свет. И вот звучит приговор
- Операция невозможна!
Мама что-то ещё выясняет дрожащим голосом. Жрец между тем пишет свою бумажку и красивая медсестра -богиня выпроваживает нас из кабинета. Вот и всё, и ради этого столько ехали!
Мне опять покупают эскимо, ведут в зоопарк, а на следующий день электричка увозит нас домой. Ура!
Дома ждёт меня дедушка и мой щенок Тузя, которого папа принёс накануне нашего путешествия в Москву. Дедушка считает меня совершенством, ему не важно какое у меня зрение. И сильно ли я отличаюсь от прочих детей. Главное, что я - есть!
Это я потом уже поняла, как важно иметь на заре жизни такого человека, чтоб любил тебя просто так, без всяких условий.
В детстве ты купаешься в любви, как росток в лучах солнца. Не согрелся вовремя - потом сколько не свети, всё мало. Маме всегда некогда, она молода и занята делом. Папа появляется дома поздно вечером. Бабушка тоже всегда в хлопотах и заботах, остаётся дед. Он ещё вовсе не стар и продолжает работать сельским ветеринаром, но почему-то у него всегда находится для меня время. И никогда он не устаёт слушать мою болтовню, и вырезает из картона для меня лошадок, и водит в старый, полуразвалившийся графинин дом. Который притягивает меня, как магнит.
Этот дом стоял отдельно от всех прочих домов в посёлке и был как бы сам по себе. Давно лишившийся хозяев и штукатурки и даже стёкол в окнах, тем не менее он сохранял последнее, что остаётся в таких случаях - ауру таинственности, однако о тайнах, известных лишь ему одному гордо молчал.
Ощущая тепло дедовой ладони, я храбро топаю вверх по полуразвалившейся, местами выщербленной лестнице, и вот уже нас поглощает тёмный, пропитанный сыростью и гулкими звуками коридор. Трудно поверить, что когда-то здесь жили люди, звенели голоса молоденьких горничных, нежные мазурки и шорох тяжёлых атласных подолов.
- Деда, а где теперь эта графиня?
- Умерла, поди...
- Как это?
Мне пока не ясно, как можно жить-жить и вдруг перестать...
- Деда, а если ты умрёшь прямо сейчас, то это как будет?
- Ну, упаду, - пожимает плечами дед.
- И всё?
- Всё.
Но мне не верится, что такое возможно. Сколько раз я падала, но всегда ведь поднималась на ноги, даже тогда, когда из колена текла ручьём кровь.
- Деда, а как умерла та графиня?
- На север её сослали на самый лесоповал, там, говорят, и сгинула,
-, За что?
- Ох, Дашенька, милая ты моя, да порой и повод не нужен, чтоб избавиться от неугодного, - дед говорит непонятно и смотрит поверх моей головы.
Мы обходим комнаты - горницы, как их называет дед по старинке. Тут - столовая, там - спальня, библиотека, кабинет. Я представляю себя графиней.
Дом имеет смежную планировку, двустворчатые двери со львиными головами ведут не в коридор, а в следующую комнату. Потолки высоченные, а на полу обрывки обоев, мусор и куски битой штукатурки, никого нет, одни только сквозняки обитают в старом графинином доме.
- Деда, а приведения здесь водятся?
- Может и водятся..
- Ой, - я крепче сжимаю дедову руку
- А клады?
- Кто ж их знает, сами то Шихматовы-Ширинские, богатые люди были , чем только не владели. Да всё прахом пошло, - дедова рука описывает в воздухе круг, словно подводя итог бренности человеческих желаний.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!
