Это давняя история. Я услышал ее от одного подростка в далеком ауле. Теперь он, должно быть, уже взрослый мужчина.. Если я в своем рассказе что-то напутаю, заранее извиняюсь перед ним и перед вами.
* * *
Ямиль еще прошлым летом, когда перешел в шестой класс, поднялся на комбайн, поработал помощником комбайнера. И нынешним летом перед началом жатвы его двоюродный дядя по имени Урал, живущий на противоположной стороне улицы, сказал ему:
— Айда опять вместе поработаем.
Мальчишка с радостью согласился, тем более что и мать с отцом не возражали. Впрочем, называть Ямиля мальчишкой как-то неловко. Вон некоторые его ровесники день-деньской пинают воздух на улице. Ямиль же вместе со взрослыми убирает в поле урожай. Если надо — может смазать-отладить узлы комбайна.
Но вот беда: только-только разгорелась жатва — испортилась погода. Как говорят в народе, тяжело вздыхая, самое время греметь громам. Зачастили дожди.
И сегодня пришлось ждать, пока валки скошенной пшеницы подсохнут и можно будет их обмолотить. А время не ждет, уже полдень наступил. Из-за того, видать, что дорога раскисла и машина могла застрять на ней, бригадная стряпуха привезла обед дежурившим на полевом стане механизаторам в конной повозке. Лошадь попалась ей строптивая, артачилась, и механизаторы развеселились, глядя, как молодушка «воюет» с ней. За повозкой прибежала собачонка, вся мокрая, измазанная грязью.
— Ха-ай, сестренка, серьезная у тебя охранница! — пошутил дядя Урал. — Где это ты нашла такую зверюгу?
У стряпухи язычок тоже острый.
— Смейся, смейся, езнэкей!* Вот полакает она молочка да как цапнет тебя за штанину, тогда будет не до смеха, — отозвалась молодушка и добавила, посерьезнев: — Увязалась за мной у моста через овраг. Я пожалела ее, кинула кусочек хлеба, так теперь не отстает, уж и не знаю, что с ней делать.
Мужчины принялись высказывать разные предположения о собачке:
— Наверно, отстала от каких-нибудь туристов, у нас в ауле таких бродяжек вроде не было.
— А может, нарочно ее бросили или забыли...
— Или сама погналась за какой-нибудь пичугой и заблудилась во время давешнего дождя. Похоже, совсем еще молодая, только-только со щенячьим возрастом простилась.
— А уши у нее торчком — должно быть, охотничьей она породы...
Как бы там ни было, Ямиль, забыв про обед, занялся собачкой. Сказал ей что-то ласковое, стал, легонько посвистывая, подзывать к себе. И собачка тут же прониклась доверием к мальчишке. Ямиль посвистел, отойдя к деревцу на краю поля, она побежала к нему. Он вернулся на стан, и она за ним.
——————
* Езнэ — муж старшей родственницы (башк.). Езнэкей — уменьшительно-ласкательная форма этого слова.
Старшие, ополаскивая руки перед обедом, продолжали разговор о ней.
— Не поймешь, какая у нее масть. Белая она или черная?
— Уши вообще-то черные.
— Ну вот, Ямиль, обзавелся ты подружкой.
— Придется тебе поделиться с ней обедом.
— А это она или он? А-а, оказывается, кобелек. Как ты его назовешь?
Все примолкли, когда заговорил самый старший из механизаторов:
— Ты ему, сынок, дай башкирскую кличку. А то и собакам, и лошадям, и прочим животным дают иностранные клички, слышать их уже надоело.
Ямиль совет принял. Задумался, перебирая в уме собачьи клички. Он уже чувствовал себя хозяином этого остроухого существа непонятной масти. Вроде окрас у него местами темный, местами белесый. Ладно, искупать надо его, тогда все станет ясно. «Как же его назвать?» — задумался Ямиль.
— Подуй ему в ухо и скажи три раза: Табылдык. Это будет самое верное решение, — сказал старый механизатор. — Ну-ка, поднесу я твоему дружку гостинец, мне самому такая еда не по зубам...
Поднявшись из-за сколоченного из необструганных досок стола, старик подошел к кобельку, положил перед ним необглоданную кость и отошел проверить, не подсохли ли валки. Пока его не было, стряпуха обратилась, посмеиваясь, к Ямилю:
— Слышал, что сказал умный человек? Только не вздумай назвать кобелька Уралом. А то покличешь: «Мах-мах, Урал!» — и вместо него к тебе с другой стороны улицы прибежит Урал-езнэ...
Сидевшие за столом покатились со смеху.
Табылдык, если сказать по-русски, — «найденыш». Что ж, пусть будет Табылдык, решил Ямиль и, как посоветовал старик, подув в собачкино ухо, три раза громко произнес кличку.
— Айда-ка, братишка, садись и ты, еда стынет, — отставив шутки в сторону, сказала стряпуха Ямилю. — Не бойся, и Табылдыку твоему дам поесть.
Так появился у Ямиля четвероногий дружок. С разрешения, нет, по распоряжению дяди Урала Ямиль сел в повозку стряпухи и отвез Табылдыка к себе домой, в аул. Приспособил на огороде ящик от старого пчелиного улья под временную конуру, нашел подходящую жестянку, налил в нее катыку, положил рядом кусочки хлеба, попросил прихворнувшего, а потому сидевшего дома отца присматривать за собачкой и поспешил в поле. Небо прояснилось, веял теплый ветерок, наверно, он подсушил валки. Издали доносился гул моторов. Комбайнеры будут работать дотемна, а потом и всю ночь, до утренней росы. Дядя Урал, конечно, отправит Ямиля на ночь домой, но, пока не отправит, надо побыть там, старшим может понадобиться помощь...
* * *
Хлеб убрали, золотую осень неторопливо сменило черное предзимье. Птицы, которые остаются у нас, остались, те, которые должны были улететь, улетели. Снег, правда, толком еще не выпал, лишь слегка припорошил землю.
Для заметно подросшего Табылдыка Ямиль сколотил ладную, утепленную конуру. Она теперь стояла не на огороде, а во дворе. Молодой хозяин изредка прицеплял к сшитому из сыромятной кожи ошейнику пса блескучую цепь, — старший хозяин, то есть отец Ямиля, привез ее из Стерлитамака, — и Табылдык, звеня этой цепью, бегал вдоль проволоки, протянутой через двор. Он не обижался на то, что его сажают на цепь, не скулил. Что поделаешь, такая уж у собак судьба, надо привыкать к сторожевой службе.
Зато, спущенный с цепи, он мог вдоволь наиграться с Ямилем. Пока было тепло, они успели раза два-три искупаться в пруду, бегали наперегонки в ближний лес или даже до осинника на краю поля, на котором Ямиль работал летом. Ах, как завидовали некоторые ребята Ямилю! Собака у него и шустрая, и веселая, и сообразительная. Понимает слово «нельзя». Если Ямиль понарошку «забудет» свой портфель на улице, Табылдык тут же хватает его зубами за ручку и доставляет хозяину. Если хозяин разрешит, Табылдык провожает его до самой школы и приходит встретить после уроков.
Однажды дядя Урал, увидев возвращавшегося из школы Ямиля, вышел на улицу и предупредил его:
— Говорят, сегодня из райцентра приедет специальная бригада по отстрелу бродячих собак. Как бы с Табылдыком чего не случилось. Будь настороже, держи его на привязи.
Ямиль уже знал об этом, прочитал сообщение в районной газете — отец ее выписывает. Оказывается, в районе возле некоторых птицеферм появлялись бешеные лисицы. Нападая на них, заражались бешенством и собаки. Поэтому начали уничтожать бродячих собак, чтобы они не покусали и не заразили страшной болезнью людей. Но Табылдыку вроде бы не должна грозить опасность. У него спокойный характер, он умен, все понимает, только разговаривать по-человечески не умеет.
Торопливо пообедав, Ямиль вышел во двор. Неожиданно с другого конца аула донесся звук ружейного выстрела. Выходит, приехала та самая бригада, скоро доберется и до этого конца. В ауле несколько десятков собак. Есть среди них и ничьи, то есть бродячие. В том, что у четвероногих бедняжек нет хозяев, виновны не они сами, а люди. Хоть собаки и не виноваты, а все равно их перестреляют, потому что неизвестно, которая из них здорова, а которая, может быть, уже заразная. Страшная болезнь сначала протекает незаметно. Если человека укусит даже здоровая на вид собака, врачи назначают ему на всякий случай уколы от бешенства.
В собак, сидящих на привязи, не должны стрелять. И все же Ямиль заволновался. А вдруг во всех подряд будут стрелять? И родителей дома нет. Отец опять расхворался, его положили в больницу в соседнем поселке, мама пошла проведать его.
Ямиль быстренько примкнул цепь к ошейнику беспечно игравшего рядом с ним Табылдыка. В это время снова послышался выстрел. Тревога Ямиля усилилась. И Табылдык забеспокоился, начал рваться к воротам. Потому, видимо, что во всем ауле собаки разлаялись, будто сообщали друг дружке о грозящей им опасности. Ямилю пришла мысль: если он посадит пса в конуру и сам туда залезет, то уж точно в них стрелять не станут.
Он попробовал залезть в конуру, но попытка не удалась, лаз оказался для него маловат. Понял, что застрянет, если даже снимет свою теплую куртку. Подрос он за минувшее лето и в плечах раздался. Может быть, спрятать собаку в коровьем хлеву? Нет, нельзя, там заперт и двухлетний бычок. Почему-то не ладит он с Табылдыком, норовит забодать его, дескать, вот какой я сильный. Что же делать? Думай, Ямиль, думай быстрей! Придумал: они спрячутся под стожком сена, сложенным на картофельном огороде.
Сначала он сделал углубление в стожке, потом притащил выцветший кусок брезента, которым была накрыта поленница, и устроил уютное гнездо. Сейчас, сейчас, осталось только подгрести надерганное сено, чтобы закрыть за собой лаз, замаскироваться.
Уф, успел! Когда перед воротами остановилась бортовая машина, Ямиль уже сидел в гнезде под стожком, зажав Табылдыка между коленями. Тишина. Только сердце его громко билось в груди, да Табылдык легонько поскуливал, не понимая, зачем хозяин затащил его в эту темноту. Пыль от сена и запах прели, видно, щекотали и его ноздри. Ямиль, прикрыв рот и нос отворотом куртки, негромко чихнул. Затем осторожно поворошил сено перед собой, и ему стал виден двор.
Там о чем-то спорили несколько человек, у одного, в полувоенной одежде, висело на плече ружье. Ямиль расслышал только сердитый женский голос. Это его тетушка, жена дяди Урала, разносила в пух и прах вошедших во двор мужчин. Надо думать, пришла по какой-нибудь житейской надобности. Или, узнав о приезде «охотников», захотела защитить Табылдыка. Мужчина, одетый в замызганный халат, раскрыв кожаную папку, тыкал пальцем в какую-то бумагу, а хитрая тетушка кричала, смешивая правду с выдумкой:
— Их нет дома, они всей семьей уехали в Стерлитамак, я своими глазами видела, как садились в машину. И собаки у них теперь нет — волки, говорят, ее съели. Бросьте, не ходите тут, не навлекайте на себя собачьи проклятия!..
А тем куда деться — ходят, раз сверху приказ получили. Другой мужчина, с жирным красным лицом, решительно застегнул свой бушлат цвета недозрелой дыни на все пуговицы и, взяв ружье наизготовку, пинком распахнул калитку огорода. Зыркнул глазами туда-сюда. Увидев на двери бани замок, сделал несколько шагов в сторону стожка. Остановился, разглядывая следы на припорошенной снегом земле. А там кто только не наследил: и гуси ходили, и овцы, и корова свои лепешки оставила...
У собак чутье тонкое, чужаков чуют издалека. Учуял и Табылдык — и зарычал тихонько. Услышал, нет ли его «охотник», а может, просто случайно подошел к стожку и встал как раз напротив места, где сено было разворошено. И тут уж Табылдык не выдержал, гавкнул. «Охотник» вздрогнул, попятился и, вскинув стволы ружья повыше, приказал:
— А ну-ка, кто там есть, вылезай!
Табылдык, словно только этого и ожидал, вырвался из укрытия под стожком и, яростно лая, запрыгал из стороны в сторону перед человеком с ружьем. Так охотничья собака ведет себя в лесу при встрече со зверем, стараясь задержать его, пока к добыче не подоспеет хозяин. Но хозяин запоздал… Крик Ямиля: «Не стреляй!» потонул в громе выстрела.
Ямиль, тоже выбравшийся из-под стожка, увидел, как раненый Табылдык, отчаянно взвизгнув, упал, зацарапал когтями мерзлую землю. И тут же — откуда только силы у него взялись? — напрягся, вскочил и, оскалив зубы, прыгнул, как рысь, на своего врага. Не допрыгнул. Шмякнулся на мерзлую кучку навоза. Побелевший с испугу истребитель собак всадил в бессознательно дергавшегося пса заряд из второго ствола двустволки.
— Фашист! — только и смог выкрикнуть потрясенный случившимся Ямиль. Он не запомнил, как оказался возле бани и обессиленно опустился на ее крыльцо.
Появились с носилками еще двое из спецбригады. Человек в замызганном халате обернулся к Ямилю, сказал то ли ему в утешение, то ли в свое оправдание:
— Сам виноват. Если бы собака была привязана, осталась бы жива. Я — ветеринар, только кровь у нее взял бы на анализ. Думаешь, нам их не жалко?
— Сдох. Можно оттащить труп в машину, — сказал жирнолицый и нервно закурил.
— Куда вы его? — вскинулся Ямиль.
— Куда надо. Там закопают или, если заразный, сожгут.
— Он не заразный! Оставьте, я сам... — Ямиль слышал, что любимых собак хоронят как родных.
— Нельзя...
На выстрелы прибежали несколько человек из окрестных дворов. В их числе — та стряпуха, благодаря которой Ямиль обрел Табылдыка.
— Герои! — сказала она презрительно. — Справились с умной собачкой умного парнишки.
— У нее паспорта не было, — попытался оправдаться ветеринар.
— И бегала свободно, — добавил жирнолицый. — Нам сообщили, что она подралась с другой собакой. Могла и заразиться. Если бы от ее укуса умер ребенок, вы не распускали бы тут свои языки.
— Паспорта у собаки не было! — фыркнул кто-то. — И колхозникам-то паспорта давно ли начали выдавать!
— Наш Ямиль не то что вы, собаку любил и берег. Он всю осень на комбайне работал, вот он какой! — не совсем кстати сказала стряпуха.
Тут она глянула на окровавленный труп Табылдыка, и ей стало дурно. Прикрыв рот уголком пуховой шали, она торопливо, чтобы люди не увидели, как ее стошнит, ушла во двор.
— Нам сообщили, что она подралась с другой собакой, — сказал человек с ружьем, и Ямиль вспомнил: да, было дело. Неделю назад подростки и увязавшаяся за ними мелюзга ради забавы разожгли на берегу пруда костер. Рядом с ними крутились собаки, обнюхивали друг дружку. Одному нахальному псу почему-то не понравился Табылдык — все норовил напасть на него. В конце концов они сцепились под высоким осокорем. И тут Табылдык показал, что он может постоять за себя: сбил нахала с ног и чуть не загрыз. Ямиль насилу разнял их. Нахальный пес, припадая на переднюю правую лапу, убежал в кустарник. Про таких вот люди и говорят: молодец против овец, а против молодца сам овца.
Из кустарника пес, о котором шла слава, будто он хорош на охоте и ловко поднимает с лежки зайцев, заковылял в сторону своего двора. Мокроносый мальчонка в толстой зимней одежде, крикнув Ямилю: «Я на тебя дедушке пожалуюсь!», — побежал вслед за псом. Наверно, в самом деле пожаловался. А дед его — тот самый старый комбайнер, что на полевом стане положил перед приблудным песиком необглоданную кость и посоветовал назвать его Табылдыком. Вообще-то он добрый старик, но сегодня, может быть, сам же и науськал истребителей собак на Ямилева дружка. В отместку за своего покусанного пса...
Труп Табылдыка утащили в кузов стоявшей на улице машины. Двор опустел. Только воробьи суетились перед пустой собачьей конурой. Из-за ворот послышался шум мотора. Ямиль вскочил и стремглав кинулся на улицу, еще не зная зачем. Нет, знал: надо выпросить Табылдыка — сам его похоронит. Но машина уже тронулась с места. Ямиль побежал за ней. Сидевший в кузове жирнолицый дядька насмешливо помахал ему рукавицей. Это только раззадорило Ямиля, он побежал быстрей. Споткнулся о кочку, упал, но тут же вскочил и опять погнался за машиной.
За околицей аула, перед мостом через овраг, машина сбавила ход, и Ямиль, даже не особо запыхавшись догнал ее. Уцепился за дребезжащий борт. Пока машина медленно шла по мосту, он нашел упор для ноги и уперся в борт подбородком. У дядьки, сидевшего на поперечной доске возле кабины, округлились глаза. Он вскинул ногу в подшитом валенке, будто пиная мяч: дескать, отцепись, а не то... Но Ямиль и не подумал отцепиться. Напротив, подтянулся и лег на борт животом. Дядька стукнул два раза по крыше кабины и, обходя лежавшие посреди кузова собачьи трупы, цепляясь одной рукой за боковой борт, а в другой держа ружье, направился к нему. Не то хотел затащить в кузов, не то столкнуть.
Тут машина, одолев пологий подъем, остановилась.
— А ну слазь! — прошипел дядька. — А то я сейчас пальцы тебе прикладом размозжу!
Тем временем у заднего борта появился шофер. Этот был, похоже, почеловечней. Закричал, но без особой злости:
— Слезай, братишка, не балуйся! Мог ведь покалечиться и подвести меня под суд... — И, обращаясь к дядьке с ружьем, добавил: — Отдайте ему пса... Сволочью я буду, если еще раз поеду на такое дело.
Из кабины высунулся ветеринар:
— Можно отдать. Я кровь на анализ взял. Только пусть в поле закопает, в аул не тащит.
Услышав это, Ямиль спрыгнул на землю. Дядька кинул на обочину дороги труп Табылдыка. Ямиль оттащил его, взяв за ошейник, в сторонку, присыпал набранной у края поля соломой и, съежившись, словно озяб, пошагал в аул. Не тело — душа у него озябла.
Мать еще не вернулась домой. Посмотрев, все ли дома в порядке, задав корм дворовой живности, Ямиль взял железную лопату и направился на пригорок, где лежал Табылдык. Вскоре догнал его дядя Урал с ломом на плече и старым мешком под мышкой. Решил, оказывается, помочь племяшу. Земля-то подмерзла, одной лопатой мерзлый слой не пробить. Перекинувшись парой слов, договорились похоронить Табылдыка примерно в двух километрах от аула, возле осинника на краю поля — там, где впервые его увидели.
Дошли дотуда, неся труп в мешке поочередно. Выкопали глубокую могилу, постелили на дно этот же мешок, уложили Табылдыка поаккуратнее. Когда засыпали его землей, дядя Урал сказал, как при похоронах человека:
— Он никому в этом светлом мире не причинил вреда.
Ямиль кивнул несколько раз, безмолвно подтвердил его слова.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Сабир Шарипов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.