2 Услышав, что её окликнули, Федора мысленно ругнулась, но не обернулась и не сбавила шаг. "Вот прицепился! Ясно же сказала - отстань! До чего же настырный!".
— Федора-Феодора, ну подожди ты! Куда летишь-то? - быстро шёл за ней мужчина, улыбаясь на все тридцать два (а точнее, тридцать один - один зуб он выбил, упав по пьяни на гусеницу стоящего трактора). Слева от них белели толстенные, шириною в метр-полтора, рулоны будущих обоев. Обои должны были пройти последнюю стадию обработки - колористику. Пока что они представляли из себя белые с налётом желтизны заготовки, накрученные на втулки мощных фабричных механизмов. Бумажная фабрика "Ляскеля" шумела, шуршала и клацала, и глухим эхом отбивался от потолка этот шум, перемешанный с голосами рабочих. Владимир догнал Федору и одарил её лучезарной, полной жизнерадостности улыбкой. "Славный малый" - так думала о нём Федора.
— Куда же ты постоянно убежать пытаешься? Я же провожаю тебя, не забыла?
— А я тебя разве об этом прошу? - невозмутимо отвечала Федора, - я тебе уже тыщу раз сказала, Вов, что ничего у нас с тобою не выйдет. Переключи своё внимание на другую девушку, например, на Свету, соседку мою, разве она не милая? И нравишься ты ей, она мне сама говорила.
— А мне, Федора, ты в душу запала, - отворял перед нею мощные двери цеха Владимир.
— Да ну?
— Ага.
Навстречу им в свете тускло-жёлтого освещения коридора шли двое товарищей по труду.
— Ребят, ещё не домой? – спросил их Владимир.
— Нет, ещё не закончили, - дружелюбно хлопнул по плечу Владимира один из них. - Новая партия сырья, будь она не ладна, брака много в ней. А вы что же… - лукаво стрельнул он глазками в сторону Федоры, - тру-лю-лю?
— Да ну тебя…- смутился Владимир. - Провожаю девушку. Темень на дворе, а у нас тут, сам знаешь, медведи…
— Медведи в нашем посёлке? – испугался другой товарищ, но быстро смекнул и глаза его увлажнились задором: - ах, медведи! Ну, конечно! Они свирепые, девушка, ох какие свирепые! Без мужчины в наших краях никак!
Все трое давились смешками. Федора сделала нетерпеливый жест и Владимир его заметил.
— Ладно, пойдём мы.
— Моё почтение, мадмуазель… - отвесил Федоре поклон один из шутников.
— До свиданья, - сдержанно сказала Федора.
К недовольству Федоры, Владимир первым отыскал на вешалках её пальто помог ей одеться.
— Я и сама могу.
— Ну хватит вредничать!
Всю дорогу к рабочим баракам Владимир пытался развлечь Федору и, надо сказать, ему это удавалось – временами спадала с Федоры маска серьёзности и она смеялась, откидывая назад голову, и тонкий шарфик на её шее подпрыгивал, оголяя белую кожу. Тёплый, старый, весь излохмаченный ей было стыдно теперь носить. Владимир заботливо поправлял ей шарф и говорил:
— Тонковат у тебя шарфик, Федора, простынешь. Температура-то в минус. Поплотнее есть что-нибудь?
Федора отстранялась и опять напускала на себя серьёзности.
— Разберусь как-нибудь. Куплю с зарплаты.
Часть заработка Федора отправляла матери, не хотела, чтобы та брала переработки, гробила и без того слабое здоровье. К тому же дом их разваливался, постоянно требовался мелкий ремонт.
— Да зачем же покупать? У меня мама пуховые платки знаешь какие вяжет? Оооо! Песня!
— Не надо! Вова, не смей её просить! Я не хочу быть кому-то обязанной! – разозлилась Федора.
— Да ей не…
— Послушай! – заметалась Федора по снегу. – Я тебе раньше не говорила, думала, ты и так поймёшь… Дело вот в чём. Я люблю другого. Навек. Навсегда. Моё сердце уничтожено и разбито этой любовью и нет в нём места для кого-то ещё. Сюда я приехала работать и только работать, мне не нужна ни семья, ни муж, я не могу о подобном и думать! Я тут восемь месяцев и шесть из них ты не даёшь мне покоя, а Светка вздыхает по тебе и смотрит на меня косо, хоть и подруги мы. Пожалуйста, женись на ней, а от меня отстань!
Владимир поковырял сапогом твёрдо утоптанный снег. Федора сделала шаг, чтобы уйти. Она устала.
— Постой! – схватил её за руку Владимир.- Он здесь живёт?
— Нет! Он далеко… и женат.
Владимир поднял брови.
— Тогда это глупо, Федора.
— Ты ничего не понимаешь и не знаешь обо мне! Он предал меня не по своей воле, он… он…
Тут она заплакала, закрыла ладонями лицо и убежала в барак.
Не мил был для Федоры этот холодный край. И дня не проходило, чтобы не занимал Илья её мысли. Как он там живёт? В письмах к матери она ничего о нём не спрашивала. В первом же письме запретила ей давать Илье свой новый адрес. Стонала, болела, переворачивалась душа Федоры... Работа очень хорошо отвлекала - Федора была контролёром целлюлозно-бумажного производства. И Владимир этот вцепился, как клещ... Нет, он хороший, славный мужчина, на четыре года старше Федоры, но... Ничего она к нему не чувствует. В ней вообще словно и не осталось этой способности - чувствовать, да и любовь к Илье ещё слишком сильна.
Через два дня Владимир преподнёс Федоре пуховый платок.
— У матери был уже связанный! Приглашает тебя в гости! - расползался в улыбке Владимир.
Федора ни платок, ни приглашение не приняла.
Прошёл ещё год. Ни разу за это время Федора не съездила домой, до того боялась она встретить Илью, страшилась новой вспышки бессмысленной любви. К Владимиру она привыкла. Он стал её верным и надёжным другом и Федора даже ловила себя на мысли, что скучает по нему на выходных, если он был на работе и у них не совпадали графики. Владимир был местным - по молодости его отец и мать приехали трудиться на эту самую фабрику, да здесь и остались, здесь и родили детей.
— Совсем не мил я тебе, Федора? Относишься ко мне, как к другу?
— Отчего же... Мил.
—Но не любишь, как я тебя? Как того своего не полюбишь?
— Всех по-разному любят. Тебя я тоже по-своему люблю.
— Правда?
— Правда, - не соврала Федора.
Она успела его полюбить мягко, нежно и спокойно, полюбить так, как любят горячую ванну с пышной пеной и запахом цветов. В ней хорошо - в такой ванне: уютно, комфортно и приятно... Но и без неё жить можно. Это не так, как с Ильёй. Это не воздух, который необходим для дыхания, это не свет, без которого загибается жизнь, это не яд, проникающий в каждую клетку бренного тела и находящий отпечаток на бессмертной душе. Нет, это не яд, не свет и не пронзающий насквозь магнит... Это обычная, без надрыва и крика, без замирания и выстрела в грудь наповал, самая обычная жизнь. Это всё то, что ещё осталось в Федоре после ядерной и слишком сильной любви.
— Я люблю тебя! Я так люблю тебя, Федорушка!
— Не называй меня так, пожалуйста.
Только Илья так её назвал!
— Хорошо. Выходи за меня замуж, Федора! Женатым выделяют своё жильё от фабрики - заживём!
— Выйду, - улыбнулась Федора, позволив себе почувствовать лёгкую радость.
— Так дай же я тебя поцелую, наконец!
И Федора поцеловала его сама.
Зажили молодые вполне счастливо. Когда им выделили своё жилье, в гости к Федоре приехали мать и брат, пробыли с недельку.
— Ох, как я рада за тебя, Федора! Домик-то хорош, почти новенький! И муж у тебя человек прекрасный. Услышал Господь мои молитвы, забыла ты про этого Илью… Выглядит он скверно, Федора. Всё худее и худее день ото дня, а жена его – во! – круглыя вся, как бочка.
— Не хочу о нём, мама, хватит.
Как же больно слышать ей об Илье! Не отпускает время, не лечит!
Через год у Федоры родилась дочка. Привыкла она и к долгой зиме, и к воздуху обжигающему, кристально чистому. Густые, поросшие елями холмы полюбила Федора всем сердцем, и реку буйную, на которой стоял их посёлок, тоже полюбила. Какими глыбами порой обмерзала река! Словно штормовые волны заледеневали на ней за один миг. И народ тут добрый, простой, работяги всё, и муж у Федоры хороший. Да всё хорошо! Только пусто внутри! Вот так выйди ночью к реке, посмотри на чёрные ели предгорий, и вой, вой, скули, кричи, рви на части грудь свою, разрывай! Ау-у-у! Ау-у-у-у! Ау… «Помереть бы уже, Господи…- думает Федора в минуты отчаяния. - Прибери ты меня к себе.»
Так и прошло десять лет с той поры, как покинула она отчий дом. Ни разу не приезжала туда из-за Ильи, из-за жены его… Но всё изменилось в один момент. Пришло письмо от матери, обычное письмо, если не считать приписки внизу.
«Ох, Федора, чуть не забыла рассказать тебе историю. Илья (ну тот, твой-то) один остался с дитём! Жена его Алевтина пошла в лес с подругой по грибы, заблудились, забрели в чащу жуткую, а ты же знаешь какие у нас тут водятся чащи… Ночью напали на них волки. Подруга её на дерево влезть успела – там и просидела, пока не нашли её следующим днём, а Алевтину волки разодрали в клочья. Жуть, что делается! В прошлом месяце это было. Вот такие дочка дела…»
Пометавшись и поразмыслив, Федора дождалась отпуска и решила съездить с дочкой в родные края.