Забыв про гусей, Федора сошла с тропы и замерла в нерешительности. Прислушалась. За изгородью Илья, её Илья, спорил с молодой женой. До Федоры доносились обрывки фраз. Одного звука его голоса хватило для того, чтобы сердце Федоры замерло с больным перестуком и чтобы дыхание, сбившись, застряло в глотке, как ватный ком. Федоре во что бы то ни стало захотелось увидеть любимого. "Не делай этого!" - говорил разум, "Только одним глазком..." - стонала душа. Отодвигая хворостиной подсохшую крапиву, она спустилась к изгороди и припала лбом к деревянным, во мху, перекладинам. Тем временем гуси её, устало гогоча, продолжали идти вперёд.
Илья сидел на корточках и гладил собаку. Над ним с упертыми в бока руками стояла жена. Синий платок, зажатый в её расплюснутой ладони, свисал до земли и за бахрому цеплялась палая листва. Илья говорил:
— А все-таки нехорошо ты, Алевтина, поступила, и меня во грех втянула. Не по-христиански это, не по-божески.
— Да что ты прицепился ко мне, репей колхозный, с этим дедом! - кипятилась Алевтина и перекинула платок на другое плечо, - буду я ещё всяким алкашам раздавать продукты!
— А вдруг и правда он обычный нищий и голодный.
— Да хоть бы и так! Пусть идёт работает! Буду я испечённый для сестры каравай портить, ломая, ради какого-то нищего деда! Я с ним полдня возилась, как с холерой! Другие, небось, подали ему, не горюй.
— Или он так и помер в дороге, идти-то не мог от изнеможения.
— От пьянки он идти не мог!
— Злая ты, Алевтина, ох и недобрая у тебя душа... И есть ли душа в тебе? Ты зачем меня приворожила?
— Кто тебя приворожил, не неси околесицу! - повысила голос Алевтина, - сам за мной бегал!
Илья встал и прямо посмотрел на жену. Собака тоже вскочила на ноги и, откинув розовый язык, заглядывала в рот хозяину.
— Ох, неправда! Всё наоборот: ты бегала, а я убегал. С Федорой я был, её любил и люблю, а на тебе как жениться успел? Всё как в тумане помню: поцелуи наши, сватовство, свадьбу. Словно и не я это был, а как за руку вёл кто-то, словно сон это был, до сих пор не могу его стряхнуть с себя, туман-туманище в голове, а Федора далеко-далеко в моих мыслях стала, словно что-то сидит во мне и запрещает о ней думать...
— А-ах! - вырвалось у Федоры.
— Кто здесь? - всполошилась Алевтина и резко повернулась к забору. Илья тоже напрягся, вытянулся вперёд.
— Гав! - пролаял пёс и подбежал к изгороди. Унюхав Федору, он завилял хвостом - узнал.
А Федора присела пониже, да неудачно, в самую крапиву, голые ноги под юбкой обожгло. Она зажала рот ладонью, смотрит через щель - Алевтина идёт к изгороди! Поползла Федора на коленях по жгучей крапиве: быстрей! быстрей! Увидела Алевтина, как зашевелились верхушки трав.
— Кто там?! Выходи!
— Да собака небось шустрит по кущерям, - предположил Илья.
А Федора уже на тропу выползла, и также на карачках, скрываясь от Алевтины густым крапивным забором, прочь уползла, в канаву ручейную юркнула... Сидит, отдышаться не может, ноги от крапивы горят, а сердце бух-бух, нет ему покоя, окаянному! Возвела Федора зелёные глаза к предвечернему небу, тронутому дымкой усталости, прошептала:
— Господи! Что делать-то? Как жить дальше без него? Сил моих нет, Господи!
Отдышавшись, вышла Федора на тропу и поплелась к дому, превозмогая резкое бессилие. Еле шла она, еле дышала, воздух казался тяжёлым, осязаемым, и Федора словно прорывалась сквозь него, как через паутинную завесу. Найдя своих гусей, столпившихся у ворот, она отворила калитку и при помощи хворостины загнала птицу во двор.
Если я скажу вам, что между Ильёй и Федорой была просто любовь, то совру безбожно и не будет мне прощения за такие слова. Нет... Они чувствовали друг друга так, словно были вымешаны из одного теста. Илья начинал говорить, а Федора заканчивала за него предложения. Они молчали, а потом одновременно начинали говорить одну и ту же мысль. Или так:
— Я тут подумала...
— И дальше они заканчивали вдвоём слово в слово:
— Как хорошо было бы построить нам домик прямо здесь - и лес рядом, и река, и весь простор открывается с этого пригорка.
Мысли в унисон их уже не удивляли. Фёдора опускала голову на плечо Ильи, переплетались их пошерхлые, натруженные с детства руки, и смотрели они, как рассеивается постепенно утреннее марево, как туман оседает прозрачными каплями на траве, и капли эти такие же чистые, как помыслы их, и трели скрытых за ветвями птиц такие же щемяще-робкие, как чувства их... Солнце ползло по долине, раздвигало еловые тени, прогоняло ночных привидений, загоняло их под пни и мягкие настилы мха. Замолкали птицы, успокаивались, враз стихали их песни под натиском света. Тишина наступала.
— Петь мне хочется от счастья, Федора, оттого, что рядом ты! - говорил Илья.
— Пой, Илюша, выливай свою раненую душу на мои ладони! Я сберегу её от всех невзгод, от всех потерь, я её зацелую и исцелю каждую трещинку, я её залатаю и верну тебе обновлённую, цельную.
— Не возвращай, оставь себе, - целовал Илья её волосы в русой косе. - Мы одно целое.
— Нет... Ты не раб мой. Ты любовь моя. Ничего не хочу у тебя забирать, только давать, давать, наполнять тебя.
— Ах, Федорушка! Да чем же я заслужил тебя такую открытую и честную!
— Тем, что и сам такой. С одного поля мы ягоды, с одного куста, с одной веточки... Один раз в году бывает май, когда всё зацветает, и только единожды в жизни любят так, как я люблю тебя, и что бы дальше не случилось в жизни, мы должны быть благодарны небу, что смогли подобное испытать.
— Новую песню недавно слышал, - сказал расчувствованный Илья и Федора приоткрыла рот, чтобы они запели её вместе:
"За то, что только раз в году бывает май,
За блеклую зарю ненастного дня
Кого угодно ты на свете обвиняй,
Но только не меня, прошу, не меня...
Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной...."
После короткого утреннего свидания влюблённые расходились по своим делам - Илья на работы в колхозе, Федора в техникум на пары ходила, каждый будний день преодолевала три километра пешком туда и обратно, экономила на проезде, а потом тоже в колхоз, помогала матери управляться в коровниках.
Рубаха-парень был Илья. Со всеми добрый, приветливый и ласковый, он никогда никому не отказывал, даже если понимал, что ему ничего не вернут. Занять денег? Помочь по хозяйству? Потратить целый день на поездку и грузить стройматериалы для соседа, а потом и разгружать? Да пожалуйста! Купить бутылочку для местного пьяницы, потому что бедняга ажно опух с бодуна? Ну как же не помочь горемычному! Жалко ведь! В любой компании Илья был своим, с душой нараспашку, посвящал всех, кто спросит, в свои планы и сердечные дела.
Сколько фильмов не смотрела Федора, сколько не рассматривала в книгах картин, никогда она не видела таких красивых, добрых и открытых лиц. И была она такой не одна. Бегали девчонки за Ильёй, а самой настырной среди них была Алевтина. Имела она козырь среди остальных - отец её был председателем колхоза, жили не бедно в отличие от Федоры. У Федоры только мать была, простая работница, да два брата: один старший, уже женившийся, и другой младший, школьник. Отца не стало, когда Федоре было пятнадцать.
Отбрыкивался Илья от Алевтины, отшучивался как только мог, а она всё поначалу купить его пыталась, да только Илья не из продажных.
— Зачем мне дом от твоего отца? Мы с Федорой сами себе построим, своими силами. Отлепись от меня ради Бога! Не мила ты мне!
А потом вдруг пропал Илья на несколько дней, не приходил на утренние свидания с Федорой. Узнала Федора через подруг, что с Алевтиной он закрутил... Не поверила! Вскоре убедилась... Илья, как под гипнозом, перестал её замечать, смотрел не холодно, а отстранённо, словно и не видел. Быстро сосватался он к Алевтине. Быстро сыграли и свадьбу. Федора убивалась от горя, красным пламенем выжигала боль её сердце. Были у Федоры подозрения, что нечистый дух здесь замешан, пыталась она поговорить с Ильёй, но не слышал он её слов.
Так прошло полгода. Осунулся Илья, побледнел, как-то потускнела его красота. Стала замечать Федора, что повадился Илья выпивать за магазином вместе с пьяницами. Не успокаивалось сердце Федоры, орошала она по вечерам слезами подушку... Однажды, проводя время за таким занятием, услышала она странный звук - словно мелкие камушки бьются об окно. Вышла. Илья стоит за забором! Столь стремительно полетела она к нему по снегу в широких отцовских калошах, что потеряла их по пути... Босиком, босиком по снегу к любимому! И даже не чувствовала холода!
— Федорушка! - крикнул отчаянно Илья и обнял её крепко-крепко, - счастье моё любимое, душа моя...
А Федора на нём так и повисла.
Впервые видела Федора обильные мужские слёзы, душили они её больше собственных. Все-все эти слёзы собрала она своими губами. Трясло обоих так сильно, что и говорить не могли толком. Зубы стучали, но не от холода. Федора стояла на носках его сапог, утыкалась жадным носом в его рубаху, нюхала любимого и не могла нанюхаться, а Илья всё плакал, рыдания из груди вырывались со всхлипами, гладил он распущенные на сон волосы Федоры, целовал макушку, оставляя слёзы на ней... А потом словно остекленел он весь, руки деревянными сделались и опустились. Глаза опять отрешёнными стали, не его, не Илюшкины!
— Мне идти надо, Федора.
Отцепил он её от себя, как вцепившуюся в дерево кошку, и ушёл. Каждую ночь он стал приходить к ней подобным образом. Говорил, что что-то держит его рядом с Алевтиной, что он как кукла тряпичная, безвольная, что в её власти он. С великой болью замечала Федора, как уходит из Ильи красота, как тускнеют его некогда ясные глазоньки. Ещё больше, чем прежде, пылала она к нему любовью. Всё сердце её было изъедено, вся душа пережёвана и выплюнута. Так продолжалось до самого выпуска Федоры из техникума. Жена Ильи на тот момент была уже беременна.
В суровой край дали направление Федоре по работе - в Карелию.
— Попроси в другое место, дочь! Ну чего ж далеко так! Ты же хорошо училась, за что тебя так наказывать! - сокрушалась мать.
— Нет, я поеду, - твёрдо сказала Федора.
Она решила это сразу, как только получила направление. Сил больше нет у неё терпеть эту душевную боль. Будет работать там, будет как-то жить... Кто знает, может, со временем и покроются коркой её чувства, перестанут так громко выть.
Ничего не рассказала Федора Илье о своём отъезде - не было сил сказать. Ранним утром она взяла дорожную сумку со сложенными туда вещицами, попрощалась с матерью и приказала брату во всём слушаться матушку. Она села на самый ранний автобус и отправилась в новую жизнь. Оставалась позади родная долина с рекой, пышным лесом и пригорками. На примыкающем к их деревне пригорке они мечтали с Ильёй построить себе дом... Но что поделать, если...
И Федора мысленно продолжила петь ту песню, которую они иногда исполняли вместе по утрам:
"Придумано не мной, что мчится день за днём,
То радость, то печаль кому-то неся,
А мир устроен так, что всё возможно в нём,
Но после ничего исправить нельзя...
Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной...."
"Как жаль, что он придуман не мной! В моём мире мы никогда бы с тобой, Илюшка, не разлучились."