Он не выглядел на десять лет старше. Он выглядел старше на все двадцать пять. Замерла Федора, глазам своим не верила, даже веки протёрла и прислонила ладонь козырьком ко лбу... Он! Илья! Вновь, как когда-то давно, остановилось сердце Федоры, острой болью пронзило грудь. Опущенные плечи, сухая, болезненная фигура, серое с желтизной лицо и присущая пьяницам одутловатость... Глаза его казались запавшими из-за образовавшейся под веками темноты... На нём почему-то была начисто выглаженная парадная одежда. В таком виде Федора признала его издалека, по походке, по тому, как держал он голову, и по размашистому жесту, с которым срывал он высокие стебли полевой травы.
Она встала от земли и ждала, когда он подойдёт к ней. Она стояла на том самом месте, где они встречались каждое утро в далёком-далёком прошлом: милые сердцу пригорки, стены белоствольных берёз в низинах долины и извилистая река... Их река! Сколько слышала она, сколько помнила и знала! Течение несётся по ней, как года, но есть песчинки, которые, как память, остаются у берега, на дне. Песчинки, хранящие отпечатки их украденного счастья.
Они обнялись. И словно не было этих прожитых порознь лет! И словно забылась вся та боль, все те глубокие шрамы на Федориной душе.
— Как ты узнал, что я здесь буду? Тебе рассказали, что я приехала? Я ведь и не видела ещё никого, ночью прибыли...
— Я не знал. Я чувствовал, что сегодня тебя увижу. Потому и нарядился так - видишь?
Как же он опустился...
— Я ждал тебя все эти годы.
— Зачем? У тебя же была жена.
— Жена? Помнишь я ходил к тебе по ночам? Я так хотел, чтобы ты спасла меня, нашла нужные слова, ты же их всегда находила, но что-то заставляло меня молчать. Это были короткие просветления, а потом – бах! – и опять туман.
— Ты же мог обратиться за помощью…
— К бабке? Слышал я, что если снять приворот, то тот, кто наложил его, погибнет. То есть я бы освободился, а сын остался без матери? Но, видишь ли, Бог всё равно покарал Алевтину. И теперь, дорогая моя Федорушка… - тяжело вздохнул Илья, - теперь она тянет меня за собой. Недолго мне осталось на свете.
— Да что ты говоришь такое! Живи, живи!
— Нет. Ты же видишь, во что я превратился. Я разваливаюсь, как труха. Пьянку бросить не могу, она моё спасение от мыслей, внутри гнилой весь и врачи только разводят руками, не помогает никакое лечение. Утешь меня напоследок, Федорушка! Утешь, как ты умеешь. Ты всегда умела находить нужные слова. И расскажи мне как ты живёшь, как дела у тебя. Мужа как зовут?
— Володя. Владимир.
— Хорошее имя. Дети есть?
— Да, дочка.
— Очень рад за тебя. Ты счастлива? Пожалуйста, скажи, что ты счастлива! Ничего другого я не хочу слышать!
— Я счастлива, - сказала дрожащими губами Федора.
Илья поднёс её руки к своим губам и, покрывая поцелуями, говорил:
— Я рад, я так рад! Я человек пропащий, Федорушка, но ты должна быть счастлива, Федорушка. Пообещай мне, что ты будешь жить долго и счастливо, пообещай это для того, чтобы моя душа была спокойна и на этом свете, и на том! Береги себя, мужа, ребёнка, будущих детей. Пообещай мне.
Федора уже ревела.
— Обещаю.
Они рассказали друг другу всё-всё, все свои секреты и самые потаённые мысли. Сердца раскрывались, слова вырывались сами собой, они, как и прежде, заканчивали друг за друга предложения и понимали то, что говорит другой, с полуслова. И не подозревала Федора как много в ней всего накопилось!
То самое место на склоне холма… Такая же трава, хоть и другая… Кусты сирени позади… На том, соседнем пригорке, уже давно должен был стоять дом, который они мечтали себе построить… И только этот день был у них, единственный и последний день, в котором им казалось, что ничего они не потеряли, и только одна мысль жгла их души – что ничего общего нет у них впереди.
— Я тебя никогда не забуду, - сказала Федора, сжимая его ладонь.
— Я тебя не посмею забыть, - ответил Илья. – Снишься ты мне, Федора, каждую ночь.
— Я и думаю о тебе каждую ночь.
— Не терзайся, прошу! Отпусти. Мы не можем ничего вернуть… Вставай!
— Зачем?
— Потанцуем с тобой.
Они встали. Илья обнял её и начал шептать на ухо Федоре песню, обжигая её столь близким дыханием. Они затоптались на одном месте, делая слабый круг.
«Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь…»
Федора подхватила сдавленным голосом. Запели вместе: тихо и скромно, чтобы даже птицы не смогли их услышать, чтобы никто не мог подсмотреть и украсть у них хотя бы этот момент.
«Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: Боже Всевышний!
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу…»
— Знаешь, Федорушка, вот теперь мне не страшно умирать, - сказал Илья, когда они прощались.
Федора плакала навзрыд, Илья опять целовал её руки и утирал свои слёзы. – Помни, что ты мне обещала: будь счастлива. Позволь себе это!
Больше они не встречались. Это было слишком тяжело для обоих… Федора погостила у матери всего неделю и отправилась в обратный путь.
Отпустило Федору. Всё-таки необходима была ей эта встреча, чтобы дальше спокойно жить безо всяких фантазий и надежд. На шестой месяц её пребывания дома, стали происходить странные вещи. Федоре начал слышаться голос Ильи.
— Федора!.. – звучало словно из стены или из другой комнаты.
Федора вздрогнет, оглянется, побежит то двери отворять, то ухом к стене прижмётся…
— Илья?
Тихо…
На улице и фабрике тоже такое бывало.
— Федора! Федорушка!
А голос-то его! Его! Как из трубы, как из колодца. Она узнает его из тысячи!
Через две недели она получила письмо от матери: умер Илья, схоронили его.
Начал Илья сниться ей каждую ночь. Приходил, разговаривал, улыбался грустно и печально, жаловался, что плохо ему в могиле, неудобно, ворочается он, не может спокойно заснуть. И голос этот, голос преследовал Федору повсюду в самый неожиданный момент.
Федора дождалась лета, дождалась отпуска и вновь поехала к матери. Навестила она могилу Ильи. Жалким был его ушедший под землю холмик с простым деревянным крестом. Родителей его уже не было на свете, рядом лежали, сестра далеко обитала, а тестям не было никакого дела до Ильи, заполучили себе внука и рады. Высокая трава разрослась по холмику, мусор налетел - видно, что никто за ним не приглядывал. Рыдая, вырвала Федора траву, убрала мусор, откинула лишние камни... Странно и жутко было думать, что он там, под землёй, не встанет больше, не пойдёт никуда, не попытается ничего изменить, стать счастливым, живым, весёлым и открытым, таким, каким помнила его с юности Федора.
Федора положила на его могилу цветы, достала рюмку из кармана и открыла бутылку водки. Одну рюмку она вылила прямо на могилу, а другую оставила наполненной у креста.
— Спи спокойно, милый Илюшка. Я всегда буду помнить о тебе.
Он перестал её звать и ни разу с тех пор не приснился. Успокоилась его душа. Федора сдержала своё обещание и позволила себе быть счастливой. Новыми, свежими красками заиграл их с Владимиром брак. Любовь к мужу раскрылась в Федоре, но ту, первую любовь, самую чистую, в которой они были половинками одной души, без которой всё пусто, безрадостно и невыносимо, никогда не забыть Федоре. Эта любовь продолжала жить и занимать своё место в мире. Любовь стала бабочкой, которую на пике красоты прокололи цыганской иглой. Прокололи и вонзили остриём иглы в самое сердце Федоры. Не сочится более кровь из сердца, не капает. Крылья высохшей бабочки не трепещут. Остался только ноющий на жизненную пургу рубец.