Читаю книгу современного историка — и чувствую, как сердце кровью обливается. У автора!
Представьте себе: мальчик Петр Мартьянов остается сиротою с братом и сестрой. Опеку над сиротками принял стряпчий (адвокат) Гавриил Глазов. Он отдал подопечным четырехкомнатный флигель своей московской усадьбы, приставил няню и учителей, несколько раз в день (несмотря на занятость) проведывал сирот, а для гуляния и игр дал им просторный сад с фонтаном. Сам экзаменовал детей, щедро одаривал за успехи в учебе.
Так мальчик, не тужа, дожил до тринадцати лет. В этот момент (дело было в 1830-х) Москву в очередной раз посетил Николай I. Подросток, полный верноподданнических чувств, хотел взглянуть на императора, но не сумел согласовать это решение с учителем. Петр Константинович отправился один и занял пост у памятника Минину и Пожарскому, а чтобы лучше видеть въезд царя, влез на скамейку.
Когда коляска с государем появилась, народ с криками «ура» хлынул навстречу. Подростка сшибли со скамьи и чуть не затоптали, но его спас какой-то купец.
Домой Петр Мартьянов возвратился в синяках. Преподаватель отругал его в таких словах:
— Благодари Бога, что голова осталась цела. Впрочем, это тебе на будущее время урок.
На другой день они пошли смотреть на императора вдвоем, педагог выбрал более удачное место. А потом Петр Мартьянов вырос, описал все это в мемуарах…
Какой вывод из этого сюжета делает историк, изучающий дворянское детство?
По мнению историка, это очередное свидетельство приниженного, угнетенного положения ребенка в императорской России. Ребенок, постулирует историк, находился «на периферии эмоциональной жизни взрослых». Короче говоря, детей не очень-то любили, и дворянам XIX века было на них плевать. Потому чад не очень берегли — отсюда высокая смертность и травматизм.
В случае с «нежно любимым» Петром Мартьяновым — было примерно так же. Детей, по обычаю, отселили в отдельный флигель, под начало нянь и педагогов. Поэтому за чадами так трудно было уследить.
Вина опекуна, по мнению историка, заключается, во-первых, в том, что Петр Константинович сумел убежать со двора на улицу (плохо глядели!) и во-вторых, в том, что подростку не втолковывали: ходить по городу в одиночку (тринадцатилетнему лбу!) — опасно.
Автор монографии (написала книгу молодая дама) пытается из меня выжать слепую мужскую слезу.
А что думаю я?
Создательница книги исходила из своего центрального тезиса: ребенок находился «на периферии эмоциональной жизни» семьи. Как автор на странице монографии обосновывает это положение? Отвечу одним словом: плохо. Впрочем, давайте допустим, что оно обосновано очень надежно. Значит ли это, что пример с набившим синяки Петром Мартьяновым может корректно этот тезис иллюстрировать?
Допустим, дама-историк (как многие и сегодняшние родители) не выпустит ребенка одного гулять, будь ему хоть тринадцать лет — а всех, кто ведет себя иначе, уличит в «безответственности». Но автор книги, вероятно, помнит, что еще в 1990-х (умолчу об СССР)норма была — совсем другая? Можно ль сказать, что дети находились «на периферии эмоциональной жизни семьи» — в это памятное многим из нас время? Я думаю, нет.
Тут мы подходим к очень грустному моменту.
История, в принципе, существует для того, чтобы расширить и обогатить наш кругозор, чтоб научиться созерцать мир людей — широко, исторически.
А что на практике? Ну, защищен диплом и кандидатская, и, вроде, «ремесло историка» освоено: умение читать источник, изучать историографию. Пишет солидно, наукообразненько, справочный аппарат в порядке. А почитаешь книгу — понимаешь: автор видит фигу «с высоты куриного полета».