Из воспоминаний Дмитрия Васильевича Бартенева
В начале августа месяца 1878 года я приехал из Систова в главную квартиру (здесь действующей армии), расположенную в деревне Горном Студне, и явился к князю Владимиру Александровичу Черкасскому, как секретарь "Красного Креста", для передачи ему важных донесений по делам "Общества Красного Креста". Его сиятельство принял меня очень ласково, как старого знакомого, и спросил: "Что же вы, молодой человек, оставили ваше безрассудное намерение поступить в военную службу, или нет?"
Я ответил, что "не только не бросаю намерения, но теперь же убедительно прошу его об увольнении меня от службы "Красного Креста". Главноуполномоченный "Красного Креста" остался очень недоволен моим упрямством, как он выразился, прибавив с досадою:
"Вы желаете, вероятно, быть пушечным мясом, или получить в награду деревянный или железный крест? Ну, как хотите: это ваше дело. Я умываю себе руки, потому что всё мною сделано, чтобы остановить вас и побороть ваше упрямство, тем более, что люди в вашем возрасте не любят слушать советов стариков".
Получив этими словами, что называется, отпускную, я направился к маркитанту М.-Аз обедать, а там, на свободе, обсудить что мне дальше делать, т. е. что предпринять и куда нужно подать просьбу о моем поступлении в один из полков действующей армии. Подхожу к маркитанту, взошел и вижу там массу народа, всё больше военный элемент.
Сажусь, спрашиваю себе обед, состоявший из весьма скромного меню: бульона да бёф-бризе (здесь жареное мясо); кажется, весьма немного и очень скромно, но цена невозможно безобразная - двадцать франков. Целый полуимпериал! Да это уж просто, что называется, грабеж.
Оглядываюсь, а сосед мой справа, артиллерийский офицер, пьет себе чай: глядя на него, и я соблазнился и тоже спросил себе чаю. "Что же теперь делать? К кому обратиться с просьбой?", - задавал я себе постоянно мучительный вопрос. Уже стало темнеть, и в лагерях пробили "повестку к заре". Надо же было и мне озаботиться о ночлеге, да и лошадь моя оставалась все время без корма на дворе у главноуполномоченного "Красного Креста".
Расплатившись, вышел я от маркитанта и посмотрел в свой кошелек, который заметно облегчился, быв и без того не особенно полным. "Надо быть поэкономнее, - мелькало у меня в голове, а то может быть плохо, если останусь без денег один на чужой стороне, без знакомых и родных. Где же тогда взять, в случае нужды? Негде"!
С превеликим ужасом я заметил, спустя неделю после моего приезда в главную квартиру, что если трата будет продолжаться всё так же и в том же духе, как до сих пор, то я скоро останусь без крова и куска хлеба.
Отправляюсь в Главный Штаб и заявляю о своем желании поступить вольноопределяющимся в один из полков, но в ответ получаю сухой отказ, что этого допустить никак нельзя, так как поступить в полк возможно лишь из запасного батальона какого-либо из действующих полков, а все запасные батальоны на квартирах расположены в пределах России; поступление же прямо на позицию зависит исключительно от воли самого Государя Императора (Александр II).
Что же мне делать? Не могу же я по мановению духа, в одно мгновенье, очутиться в пределах России. Положение мое становилось отчаянно-безысходным. Разве обратиться к Государю? Но на память приходит одна из русских пословиц: "Что до Бога высоко, а до Государя далеко! " и разом, что называется, заставляет меня бросить эту мысль, как непригодную в данный момент.
Что же делать, повторяю я себе с тоскою, что же мне делать? На другой день пробую еще раз обратиться в Главный Штаб, выставив всю безысходность своего положения; но все тщетно. Все один и тот же холодный отказ, приводящий в ужас: - нельзя!
Моя неудача так на меня тяжело подействовала, что я отправился за черту района главной квартиры, хоть сколько-нибудь привести свои расстроенные мысли и нервы в порядок. Наступила тихая, теплая ночь, южная ночь: безоблачное небо темно-синим шатром раскинулось над погруженною во мрак главной квартирой; бесчисленные ярко блестящие звезды обливали землю своим мягким и мерцающим сиянием; изредка падали блестящие звёздочки с невообразимой быстротой.
Кругом меня царила мертвая тишина, нарушаемая лишь отзвуками из главной квартиры, разобрать которых, за дальностью расстояния, не было никакой возможности. Повторяю, хотя кругом меня было тихо, но во мне самом бушевала ужасная буря.
Мысль за мыслью, как волны, набегут и, разбиваясь, уходят, одна другой быстрее. Я тоскую, мне страшно хотелось бы прижаться к груди любимой матери и высказать ей все свое горе, свою неудачу и свою тоску; но ее здесь нет, мне не с кем облегчить свое исстрадавшееся бедное сердце.
Я просто задыхался. "Где же тут патриотизм? Его не признают! Хочу поступить солдатом и лечь костьми на поле брани за братьев Славян, а тут мое поступление в полк обставляют какими-то рамками и в виде каких-то запасных батальонов", как, по крайней мере мне казалось в то время и с точки зрения 18-летнего юноши. О, как билось мое сердце, когда последняя надежда на поступление в полк улетучивалась!
У меня нет более желаний. Надо умереть. Вернуться в Россию и встретить насмешки... Ни за что! Все для меня кончено и, как тогда казалось, навсегда. Со службой в "Красном Кресте" все покончено, и возврата нет и не может быть. Во мне все замерло: я не принадлежу уже более к обществу живых людей, я один, покинутый, затерянный в толпе и на чужой стороне, забытый Богом, оставленный людьми...
Мысль, что мне надо покончить с собой, как-то сразу уняла все бушующие во мне страсти, и я совершенно спокойно и как-то особенно равнодушно достал из кармана револьвер системы бульдог, взвел курок и уже готов был приложить его к виску, чтобы его спустить; но мысль о Боге, о том, что "Государь не без милости", ведь я не испытал этого последнего средства, а потом о матери, о родных отрезвила меня, и я пришел в ужас от того, что хотел над собою совершить.
Я зарыдал и плакал, как малый ребенок, долго-долго, пока слезы не облегчили меня. Напряженные нервы не выдержали, и реакция выразилась обильными слезами. Мысль о том, что "Государь не без милости" доставляла отраду моему наболевшему сердцу. Не помню уже как, но я тут же заснул на сырой траве, которая своей свежестью успокоительно подействовала на мои возбужденные нервы.
Когда я проснулся от холода и сырого воздуха, уже было около четырех часов утра, и в воздухе стоял сильный и густой туман, а восточный край неба чуть зарделся, и мерцал слабый свет пробуждающегося утра. Наступил новый день. Я пошел по направлению главной квартиры. Еще прошло немного, и из-за горизонта начало подыматься солнце, пронизывая туман и бросая свои ослепительно ярые лучи на окружающую местность.
Деревушка Горный Студень, в которой расположилась наша главная квартира, тогда представляла собою сплошной военный лагерь грандиозных размеров, с целым рядом белых холщовых и войлочных кибиток.
По всем направлениям двигались различные части войск; там и сям скакали то казак, то какой-нибудь драгун или гусар с разными приказаниями: множество офицерских денщиков, мчащихся из стороны в сторону; все дворы болгарских хат заполнены нагруженными повозками и экипажами; где-то слышатся и долетают до меня отрывистый слова команды; издалека доносятся гром и грохот орудий и трескотня ружейных выстрелов, - это канонада!
Одним словом, куда ни посмотришь, всюду так и кипит самая оживленная и какая-то лихорадочно-кипучая деятельность.
Прошло еще несколько дней, а отзыва на мою просьбу, поданную на высочайшее имя, нет и нет. Деньги, от продажи моей верховой лошади, со всем снаряжением, окончательно иссякли, и я остался положительно без всяких средств к существованию. Но, правда, гласит "одна из святых истин", что "Бог не без милости". И мне, несчастному, явился покровитель, и в лице кого же вы бы думали? Ни за что не отгадаете!
В лице негра, доброго малого, находившегося в услужении у маркитанта М.-Аз. Где без денег поместиться, как устроиться? Сообразительный негр Фабиан предлагает в мое распоряжение крышу от походного фургона, и я располагаюсь в ней: немного сена и мой гуттаперчевый плащ составляют весь инвентарь моего убогого хозяйства, и я уподобляюсь Диогену с "его бочкой", но только далеко не по доброй воле.
Хоть и не особенно удобно, а вопрос с квартирой решен для меня в благоприятном смысле; но как же насчет самого главного, т. е. пищи и питья? По долгому обоюдному размышлению, и этот вопрос решен и окончен для меня.
По вечерам негр Фабиан отправлялся накачивать воду из фонтана для кухни маркитанта; но так как бочка велика, а подъем в гору крут, и одному ему очень трудно с ней управиться, то я предложить ему свои услуги. За мой труд я получал от него ломоть хлеба, с совершенно окаменелым куском голландского или швейцарского сыра.
Можете ли вы себе представить то душевное состояние "интеллигентного" человека, когда он накачивает воду из фонтана и помогает лошади вести бочку, и только ради своего собственного пропитания? Не думаю. Чем подобное положение лучше набивания мостовой булыжником?
Сознавать, что в данный момент ты не на что более не годен, да и достать себе другой работы не можешь, более чем прискорбно. И все это после службы в "Красном Кресте". Пусть было бы только одно это физическое мучение, а то еще плюс нравственное. Все мои усиленные хлопоты о поступлении в полк "волонтером" кажутся мне более и более призрачными.
Невольно ропщешь на Бога и проклинаешь людей и все людское, становясь "каким-то субъектом, озлобленным на всех и на вся". Больше же всего было обидно и досадно до слез на самого себя, на свою глупость и легкий взгляд на положение существующих вещей, в особенности в военное время. Вера в людей и во все людское на корню подорвана и чуть не навсегда.
Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не воспоследовал неожиданный результат, какого я и не смел ожидать. Иду себе в главную квартиру попытать последний раз счастья, иду, а у самого мелькает в голове, что "из этого не выйдет ничего путного". Подхожу к палатке заведовавшего канцелярией главного штаба (полковник Кольбе?), чтобы спросить его о результате моей просьбы.
Полковник Кольбе выходит и говорит мне: "Не знаю, какому Богу вы молились, молодой человек: ведь это пример, выходящий из ряду вон. Вам разрешено Государем Императором поступить прямо на позицию; понимаете ли вы - на позицию! Вы можете поступить в какой пожелаете из действующих полков, и вот вам для выбора три пункта: Шипка, Плевна и передовой отряд генерала Гурко. Куда вы желаете поступить, молодой человек?
Я вам советую в Н-ский полк: он только что отличился. Вечером зайдете и получите бумаги о вашем зачислении в Н-ский полк. Желаю вам счастливого успеха. Прощайте!"
Я не помнил себя от радости и чувствовал, что в глазах моих стояли слезы, но не горя, а истинного счастья, и сердце мое переполнилось беспредельной и глубокой благодарностью к тому, в чей власти это было сделать. Вечная память тебе, Царь-Мученик!
