Предисловие
Случается, что человеку начинает везти, порой даже на войне. «Как? За что?» – возмутится кто-то. Бог его знает. Может, это награда Свыше за выпавшие ранее невзгоды, или легкий перекур накануне новых испытаний. Хорошая удача как вирус: тебя за горло держит и соседу нос щекочет. Не успеешь оглянуться – у товарищей слева, справа тоже понеслось, а там уже целый строй шагает белой полосой. Может, и другие замечали да помалкивали, старались не дышать на эту эфемерную субстанцию, дабы не спугнуть.
Оно и понятно – не Европа же какая, где сизари удачи под колокольный звон с ратуш стаями кидаются под ноги каждому, кто выбежал с сухарями или печенькой.
– Азия, дамы и господа. На горячем афганском ветру – и перламутровое перышко за счастье. Кошки драли - нам оставили.
Бывало, господа хорошие, мчала третья рота на БТРах по белым пыльным дорогам Нангархарской долины, ходила тихой ночной поступью по белёсым неведомым тропам.
С кого всё начиналось? С командиров, конечно. Правило про рыбу строго действовало в субтропическом климате Джелалабада.
С чего начиналась именно эта не всегда веселая история?
С главного КПП батальона, маленького одноэтажного строения с воротами и шлагбаумом в западном углу южного периметра.
В Больших и Малых театрах все стартует с вешалки, а у армейских вечно с КПП.
От контрольно-пропускного пункта под углом в девяносто градусов разбегались две стены из шестигранных колец серого бетона, высотой в три метра. Южная – за кукурузным полем в полукилометре упиралась перспективой в аллею эвкалиптов, по трассе Пешавар-Джелалабад. Западная – за пшеницей, в ста метрах с небольшим, через отсыпанную щебнем и битым кирпичом дорогу, – в кишлак Самархейль.
Нужно отдать должное военным инженерам, по расчётам стены нашего кремля могли запросто выдержать прямой выстрел из танкового орудия с этих направлений, но, слава богу, испытывать на себе не доводилось.
Бог с ней, с кукурузой, но откуда у неграмотных афганцев была отборная пшеница? Где они брали такой семенной фонд без министерств и институтов? До сих пор ума не приложу.
Западная стена на севере заканчивалась площадкой автопарка, обнесенного колючей проволокой. Южная упиралась в подножие восточной горы Роза – название такое, бойцы придумали в честь батальонного позывного.
Там за арыком в капонирах тарились две "Шилки" группы ЗАГ (зенитно- артиллерийской группы), о четырех вороненых стволах каждая. И называлось то место – вольер. Почему "вольер"? Слово красивое – вольное, а место еще лучше: деревья, арык, прохлада, и никого из отцов-командиров. Впрочем, вольер для собак-саперов там тоже был.
– Откуда, брат?
– С вольера. Загорал – борзо!
– Ха! Я тоже там вчера тащился! - типичный разговор двух дембелей в отряде.
Всякого, попавшего волею судеб за шлагбаум нашего отдельного батальона, встречали три многообещающие постройки. Справа - беседка под масксетью с красным крестом во лбу, над входом; три шага влево – предбанник зеленого фанерного модуля с вывеской "Медпункт", а напротив, через дорогу, ну, как дорогу – сплошное море пыли, местами выше щиколотки, слева – земляной накат с потемневшей деревянной дверью и небрежной надписью, сделанной красной краской, – "Зиндан" (тюрьма, перс.), батальонная гауптвахта.
А если считать с севера, оно и лучше – от родимой стороны:
Третьим рядом за казармами, в соседстве с зеленым бараком, офицерским общежитием (он же – модуль фанерный, он же – медпункт с торца), врос по пояс в землю гигантский тубус. Из-под свода его гофрированной крыши постоянно раздавались удары, скрежет по металлу, гул. Без сомнений, чужак со стороны принимал этот ангар за секретный цех, где пришельцы клепали и трижды в день испытывали турбокосмолёты. Но для бойцов Джелалабадского спецназа на окраине Самархейля это был самый желанный "монстр-циклоп – гигантский червь".
Тупоносая голова циклопа с прямоугольным красным глазом, на котором золотой сетчаткой проступал романский шрифт: «Солдатская столовая в/ч п/п 35651», трижды в день распахивала двухстворчатую пасть и заглатывала в один присест семь коробок личного состава.
Нет, в той таре были не белые и пушистые кролики, упиравшиеся перед пастью удава, – то были рэксы (напомню: разведчики экстра класса) масти хаки с подпалинами на боках и спине. Раздирая пасть чудовищу, они врывались внутрь, сметая все съестное на своем пути, подзадоривая собратьев, и огрызаясь на конкурентов из соседних рот.
Бедолага циклоп страдал хроническим несварением желудка и с натужным иканием извергал из себя обратно отяжелевшую живую массу в берцах. А умиротворенные громилы, зная, что монстр на несколько часов повержен, былинными героями – по трое, вальяжно - руки в брюки, выходили на свободу под фанфары цикад, трубивших с ветвей стоящих рядом эвкалиптов. На ходу победители демонстративно снимали ремни, ослабляли их и опоясывались уже на уровне ватерлиний, соответствующих срокам службы.
Многие нечищеные бляхи (Джелалабад вам – не Союз, блестеть там было не модно) по второму году службы свисали очень низко. Видимо, им было так удобней придаваться грезам: как каждая из них однажды, отшлифованная тонкой иголкой, встретит сказочного принца Паста Гои, зелёного до жути, и на зависть молодым подругам засверкает золотистым светом.
Ах! Пусть то будет вспышка, миг, бутон священного цветка, который распускается один раз в жизни, в ночь под Дембель. Второй раз? Боже упаси!
А пока, владельцы медных блях на выходе из столовой лениво вешали на них свои усталые ладони, за большие пальцы к животу, и с вожделением предвкушали, как в тени деревьев они еще успеют затянуться дымком самой желанной сигареты - одной из трех в день, посланных в награду со статутом: «За службу, тяготы, невзгоды - в молодые годы, пока прапорщик не разлучит и ни поставит в строй».
Дверь в офицерскую столовую располагалась сбоку, посередине ангара, напротив фанерно-зеленого общежития. И хотя ей тоже приходилось не сладко (часто хлопать), но сравниться с диким стрессом своей двухстворчатой сестрицы из торца, она, конечно, не могла.
На сём высокий штиль былинного повествования заканчивается, и начинается проза жизни.
Ч. 1. Если завтра в бой
Как раз в обед, 24 июня 1987 года, старший (не только по званию) прапорщик Борис Голубовский привел коробку третьей роты к солдатской столовой. Тут он заметил краем глаза, что компания из семи офицеров, ставших ему родными за последние пару лет, покинула курилку перед модулем и направилась бодрым шагом по бетонной дорожке к входу в офицерскую столовую. Будучи давно военным человеком, он мгновенно принял решение: делегировать часть неограниченной монаршей власти, в отдельно взятой роте, кому-то из командиров срочной службы.
– Старшина Хоменко!
– В армию забрали, - недовольно отвернулся тот из середины строя.
И это вместо бодрого «я!» на правом фланге во главе шеренги. Подумаешь, на месяц задержался дембель.
– Хага, – ухмыльнулся Борис Сергеевич, бывалый десантник с загорелым морщинистым лицом, приглаживая пальцами седеющие усы.
– Объясняю один раз, для непонятливых! Тебя, Хоменко, в проекте не было, когда за одну эту фразу я отправлял сержантов домой ефрейторами. Или хочешь до августа со мной механиков-водителей пасти? Твоего же призыва!
– Да Вас, товарищ старший прапорщик, заменщик ждет в Кабуле на пересылке, что, не так?! – съязвил Хома.
Рота загудела. Всем понравилась перепалка двух старшин, сорокалетнего прапорщика, отслужившего в Афгане полных два года, и двадцатилетнего, единственного в роте старшины, чей призыв, за исключением водителей, уже был дома. Ничто не поднимает так аппетит бойцов, как словесная дуэль ближайших командиров.
– Ты смотри-ка! – повеселел старший прапорщик. – Все-то они знают, только на горшок не просятся. Понадобиться, Хоменко? Я тебя из Чирчика достану и всё, что надо, проинспектирую! – сказал он с отеческой заботой.
Бойцы в строю улыбались, духи* тоже. Все помнили учебку в Чирчике и свой личный камень, из которых после марш-броска сложили гору на полигоне. А старшина роты теперь вот возвращается туда домой, в этот городок под Ташкентом. Он, явно, пребывал в хорошем настроении, а значит, построение с матрацами после обеда отменяется.
– Слушай сюда, Склифасовский! – сказал Борис Сергеевич самому высокому в роте
Стасу Хоменко. – С обеда приведешь роту без меня! Запускай рэксов в колонну по одному!
– Есть! Товарищ старш-прап-щик! Всё будет чики, – нагло ответил тот, посчитав себя Наполеоном под Бородино, отдав должное Кутузову-Голубовскому - тот не проиграл сражения.
А Борис Сергеевич с чувством выполненного долга, походкой «руки в брюки клеш», направился к колонне офицеров перехватывающим курсом.
– Не в ногу идете, товарищи! – на ходу сделал политическое замечание старый коммунист.
Командир роты капитан Пахомов ухмыльнулся такой наглости старшины, но внял наставлениям партийца и дал счет: «Ррраз…Ррраз…Ррраз, два три!» Офицеры, идущие за ним, заулыбались и дружно взяли ногу.
Борис Сергеевич, видя такое уважение к своей персоне, не вынимая рук из карманов(!), побежал трусцой вперед , учтиво придержал дверь в столовую носком правого ботинка и замер по стойке «смирно». Душой-то он был уже в Ташкенте у ресторана «Зарафшан» и там давал на чай полковникам в ливреях. Те благоговели, кланялись и били от счастья каблуком.
Шагов за пять до подхода старшины ротный дал команду:
- Головные уборы-ы – Снять! Равнение на-а – Право!
Офицеры дружно скинули экспериментальные кепки левой рукой за козырек, подняли тот же локоток, лихо вытянули подбородки в сторону старшины и за командиром, как русский танцевальный ансамбль «Березка», пригибая головы по очереди, стали по одному нырять в предбанник офицерской столовой.
Внутри их обнял кондиционированный воздух. На ходу Пахомов по привычке окинул взглядом полукруглый свод помещения, выбрал стол, правый дальний из шести возможных (два в левом ряду и четыре в правом), он же единственный свободный, и ехидно бросил.
– Приветствую! Всем приятного аппетита! Что так хлоркой несёт? Мух травили перед обедом?
– Дихлофос нормальный кончился!
– Хватит издеваться! Откуда в жару аппетит? – понеслись реплики с разных столов от бывалых офицеров и прапорщиков. – Не дождетесь!
–А что, мухи не мясо? – усмехнулся Борис Сергеевич, третья рота усаживалась за стол.
Пахомов с Голубовским выбрали дальний край, свои обычные места ближе к кухне и раздаче, друг напротив друга: ротный к выходу задом, а старшина передом. «Давай, давай, сюда!» – стали они призывать молодых сослуживцев двигаться к ним ближе.
Пахомов окинул довольным взглядом своих архаровцев, потом столешницу и застыл с диким выражением.
– Это что за картина Малевича? Кто это здесь кого перед обедом?
По количеству обеденных принадлежностей всё было по нормативам. Стол был сервирован восемью салфетками. На каждом белом квадрате лежали по две невзрачные таблетки. Но сами фрагменты натюрморта, достойные кисти художника, включая красные пластиковые стаканы, отдельно для ложек, ножей и вилок, располагались в таком хаотичном порядке, что фантазия командира сработала, как и положено в жарком климате.
– Думаю, это Тоня с Томой (официантка с поварихой), – усмехнулся старшина Голубовский, сдвинув к центру пластмассовую посуду, – резались тут перед обедом в наперстки , а страшный прапорщик Баев (начальник столовой) застукал их, и дабы прекратить безобразие, возглавил.
Тоня, дама приятной и не тонкой наружности, в белом фартуке и колпаке в этот момент подкатила тележку для раздачи пищи со стороны Пахомова и Голубовского. Большим половником она бойко разливала дымящееся первое блюдо, ставила наполненные тарелки на край стола, а командир роты и старшина передавали их дальше.
– Кушайте, кушайте! Приятного аппетита! - весело приговаривала доброжелательная официантка. – Вот и сметанки ещё положу.
– Спасибо, спасибо! – улыбались офицеры
– Тоня, это что - борщ? – хитро спросил Николай Пахомов.
– Борщ, - томно подтвердила дамочка лет тридцати.
– А где же пампушки? – захохотал ротный.
– Ой, не понимаю! О чем это Вы, Николай Васильевич? - кокетничала Тоня журчащим голоском. Она скинула колпак, встряхнула волнистыми каштановыми волосами и побежала за телегой в поле (толкнула разноску к следующему столу).
Офицеры, как по команде, вздохнули и принялись за борщ. Зам командира Боровцов, сидевший по левую руку от Пахомова, в сердцах сорвался на салфетку с таблетками, которые мешали ему поставить перед собой тарелку с борщом.
– Вот как так можно?! На целый батальон всего две официантки. Достали эти месячники вакцинаций: тиндурин, тавегил (от малярии и аллергии). Как пить дать, кисель с бромом! Опять взялся за своё великий и ужасный Ляйзер.
– Пардон! Кто великий и ужасный? – заинтересовался маленький упитанный Смирнов, замполит только что из Союза.
– О-о! Это страшный прапор! - ухмыльнулся Борис Сергеевич в усы, пристально посмотрев на ротного. – Эскулап- костолом, хранитель спирта, он же – Папа Гена Ляйзер и главарь аптеки.
– Ну, ясно, ясно, у него длинные руки. Мне плевать! Зачем колеса?! Лично я предпочитаю шнапс! – визгливо заявил замполит.
– Быть иль не быть?! – захихикал Давыдов (он же Сан Саныч), крепкий командир второй группы, тянувший лямку службы в Афгане к концу второго года, протирая салфеткой ложку в непосредственной близости от лица замполита, сидевшего справа.
– Можно, конечно, на таблетки забить, – продолжил Голубовский со своим ташкентским «а», - если кишка как шланг резиновый. Есть люди, у которых кожа дубленая - их слепень не берет, а малярийный комар - как брат.
– Одно обидно: от потницы шнапс не помогает, - поделился Давыдов опытом, пережевывая хлеб на ухо замполиту, - Эх! Вот бы мне такую кожу!
– Бросьте, мужики, все эти страшилки для курсисток. Я - свой! Зовите меня просто – Палыч.
– Зови меня просто – Хозяин, – вспомнил фразу из фильма Бурлаков, командир третьей группы, сидевший за столом с краю, напротив Давыдова.
– Кого колоть? – Все бедра в шрамах! (возможно, фраза звучала резче, и глагол был не литературный), - развязным тоном ответил замполит, давая понять, что он еще и бывалый. - Вот завтра, забьем банденку. Впишем наши имена золотыми буквами на кумаче (толи в душе, толи в ленинской комнате)... И каждому на грудь – по боевой медали. Командиру – орден! – я постараюсь, за мной не станет, – открыл истинное лицо лев-замполит, два дня скрывавшийся под маской бедной овцы.
Офицеры чуть не подавились: кто крякнул, кто гыкнул, но безразличных за столом не осталось. Все покосились на Палыча, решившего так умело прибрать к рукам права подачи представлений на награды.
Пахомов, не моргая, уставился на Голубовского. Тот с сочувствием смотрел на командира.
– Где-то я слышал этот боевой задор! – очнулся рядом со старшиной переводчик Авдеев, воодушевленный чудесным приобретением в лице нового замполита роты.
– Что правда, то правда – были у нас рембы, – пришел в восторг Сан Саныч.
– Там пафос был другой: «Вижу – духи. Я по ним – с колена с «Утеса», – процитировал своего предшественника по кличке Рембо сидевший напротив замполита командир четвертой группы лейтенант Сорокин. (Профессиональное: у крупнокалиберного пулемета «Утес» сильная отдача, стрельба с колена, мягко скажем, – вымысел).
– Тоня, голубушка, мне – макароны с курицей, – нетерпеливо, на весь зал, напомнил о себе тридцатилетний черноволосый сотник Пахомов и, глядя на старшину, находясь под впечатление от слов замполита, тихо спросил:
– Боря, что это было?!
– Думаю, командир, – это конец! – с сочувствием дал неутешительный военный прогноз заменщик Голубовский.
– Конец для нашей «легендарной» (роты)?! – все еще не верил Пахомов, что перенимает эстафету самого бородатого офицера в столь роковую минуту.
– Боюсь, что для армии (в лучшем случае только для сороковой), – неумолимо, сгущал краски старшина.
– Да! Это конец, – печально повторил Николай Васильевич, – а где же пистолет?! – вспомнил ротный анекдот про Штирлица и, окинув взглядом сидевших за столом, сжав волю в кулак (на то он и командир), обратился к офицерам с решительным суровым словом:
– Так, слушай мою команду! Таблетки пить всем, строго тридцать дней – это приказ!
Пахомов замер, оценивая, какое впечатление произвёл на подчиненных. Те, позабыв замполита, в конец офонарели, второй раз за последние три минуты. Ротный продолжил.
– И еще, всем перед сном мыть ноги! Терпеть я это больше не намерен! Мне комбат рапорт подписал! (Пауза) – Еду в отпуск! – С последней фразой Пахомов не сдержал смеха и, похлопав по плечу сидящего рядом заместителя, весело добавил. – Так, что завтра, Боровцов, покажу тебе, что такое есть вид боевых действий «свободная охота в пустынной местности», сдам роту, и домой. Адью!
____________________________
*Духи – в Афгане советские бойцы первого года службы.
Ч. 2. Как откроют Кабул для нас
Пробуждение в четырех частях
Под утро Авдеев не спал. Ночные операции изрядно подточили нервы и сбили внутренние часы. Чуткий сон улетучивался мгновенно, и возвращаться, в отсутствии физического изнеможения, не спешил.
В душной комнате деревянно-фанерного модуля он лежал с открытыми глазами, уперев тощие ступни в металлическую спинку армейской койки, подоткнув под подбородок мягкий край спальника без молнии. Зеленый пуховый конверт легким движением руки превращался в одеяло.
Взгляд младшего лейтенанта уперся в стену над окном, а мысль умчалась из замученного зноем афганского июня к желанной прохладе песчано-илистых берегов реки Самарки, к пышной зелени над медленно скользящем зеркалом воды.
Там по выходным на станцию «Алексеевка» приходят электрички, и на платформу вываливает шумная толпа веселых горожан с Безымянки и пригорода Куйбышева.
Не обремененные детьми и возрастом сигают на железнодорожные пути с платформы. С насыпи, счастливые, они бегут вниз по крутому склону, по колено в траве и полевых цветах, к реке и лодкам, чтобы первыми переправиться на левый берег и занять любимые места.
Семейные с авоськами и рюкзаками спускаются неспешно, как и положено - по лестницам, подавая руку милым дамам, подхватывая на ходу детей, аккуратно переступая рельсы. Они-то знают, что второго рейса ждать не больше десяти минут, и на том берегу места хватит всем.
Местные кормчие отдают швартовые и, крикнув знаменитое: "Поехали!", выворачивают ручки газа дроссельных заслонок до отказа. Река дрожит волнами, вспаханная лодками всех мастей, мчащими наперегонки. По водной ряби скачут солнечные зайчики, и рой счастливых голосов заглушает тарахтение моторов... На вожделенном левом берегу всякий, от мала до велика, обретет свое короткое воскресное счастье, и Самарка унесет его частицу в Волгу – за правый поворот…
- Первые воспоминания из детства о счастливой и большой воде: год, эдак, 68-ой или 69-ый…
Не сумев закрепиться на выгодном плацдарме, где до воды было - рукой подать, Авдеев свалился с заоблачных высот в душную комнату офицерского модуля, сбитый предательским противозенитным храпом замполита Смирнова.
- А начиналось так душевно - с тарахтения лодочных моторов. Снова этот ансамбль расстроенных волынок из оркестровой ямы, - злился Авдеев на невинно спящего соседа.
Замполит, как порядочный, по первому требованию отворачивался на правый бок, укрывался с носом под одеяло, и даже упирался лбом в стенку под подоконником. Увы, - все эти народные ухищрения были не в силах остановить капитана шрапнельного свиста.
В отместку за возвращение в реальность воображение любителя кататься на моторных лодках стало рисовать страшную картину:
- Для тех, кто не спит, - в эфире: передача "Радиороман".
Голос, удивительно похожий на Яковлева из "Гусарской баллады" читал ехидный шарж на спящего соседа:
Во имя чистого искусства Палыч пропил душу и оказался в безжалостных руках влиятельных потусторонних сил.
"Его Величество - Непропиваемый Талант, с вечера превращал гуманоидную оболочку политработника в раздутую волынку, вырванную из прохлады шотландского охотничьего домика и брошенную в раскаленное пекло офицерского модуля под Джелалабадом.
Мастер-настройщик от Морфея добрую часть ночи тянул жилы замполита на колки, подгоняя голосовой аппарат жертвы к диапазону режущего звука.
Перед рассветом сам Шнитке (да простят меня родственники и любители этого удивительного композитора), дал согласие сыграть Первый концерт для гуманоидной волынки с оркестром.
Авдеев улыбался:
- Только высокие промили спиртовых соединений в крови талантливого автора-исполнителя позволят в кульминации достичь вершин золотого полифонического Арт-хрю с махровыми обертонами.
Сонный Палыч уловил критику в свой адрес, обиделся, шумно рыкнул и перестал дышать. Двадцать секунд прошло, тридцать - тишина. Авдеев забеспокоился:
- Ладно, ладно, Палыч, возвращайся, извини если задел - не со зла.
Замполит снисходительно откупорил клапан в горле и засопел.
- Ишь какой ранимый во сне! - усмехнулся Виктор, - ну, ты тоже вчера был хорош:
"Я с вами на один гектар не сяду...", каково это было слышать нам с зампотехом Архиповым. Мы привыкли жить дружно с твоим предшественником Серегой Мельниковым и зам.ком. роты Геной Удальцовым, жаль, что ты его не застал. Вот он был несомненным лидером и непревзойденным кулинарным ассом. С улыбкой заправского шеф-повара он демонстрировал, как должно в третьей роте жарить фирменную джелалабадскую яичницу с помидорами и луком, тушить цветную капусту на сухом молоке, варить змеиный супчик с зеленым горошком и сосисками (в сыром виде - со вкусом целлюлозы) из консервных банок.
Мельников? - Серега не скупился на "Боржоми" и югославский "Хэм" в жестяной консервной банке, напоминавшей большую каплю. Отрывать ее нужно было с боку по периметру маленьким ключом, наматывая в спираль тонкую полоску металла, предвкушая праздник живота.
Я? Что я? - Тоже помогал, чем мог: нулевая двухкомфорочная плитка из Союза, водка, овощи с базара. Мы харчевались вместе, строго - за одним столом.
Помню, Палыч, твой предшественник Серега собирал меня на первый выход в сентябре и говорил:
- На войне держись Удава! У него - талант, интуиция, звериное чутье! Он в гиблое место с литером "Ж" не заведет.
Твои перлы, Палыч, конечно тоже чего-то стоят, они без перевода понятны и таджику и латышу, но в них сквозит пошлость захудалого гарнизона, и они не к лицу афганской передовой.
Ладно! Покажу сегодня, что лежит у тебя под койкой в ящике из-под снарядов. Среди кучи трофейных электродетонаторов там не просто старинная афганская скороварка на восемь литров. Она до верху набита китайским пластитом - шикарный фугас! Не мог Серега, старый замполит, сдать трофей на склад. Достанет, бывало, свое сокровище из-под кровати и давай мечтать, как он этой неприметной кастрюлей лично подорвет с десяток главарей и останется при этом скромным замполитом третьей роты. Дело за малым - забраться в подходящий укрепрайон...
Так и улетел домой подрывник-десантник - Серега, не исполнив своей голубой мечты.
Узнав про фугас, ты, Палыч, вряд ли перестанешь сотрясать своим храпом модуль, но можешь честно записать за роту результат. Ты получил его законно - по наследству, и три ночи рисковал ... головой.
Авдеев взглянул на часы над кухонным столом: 5-40 - час до подъема.
За деревянно-фанерными стенами зеленого модуля занималось утро двадцать пятого июня 87-го года. В комнате офицеров управления третьей роты был сумрак, надежно удерживаемый светоотражающей пленкой на окнах, - напоминание о прежнем замполите капитане Мельникове, улетевшем в Союз несколько дней назад.
Виктор вспомнил вчерашний разговор за обеденным столом, открывший ближайшие планы командира Пахомова и оригинальное лицо замполита Смирнова.
"Хочу в отпуск", - как это легко, весело, а главное - точно выразил вчера Пахомов. А его рапорт удовлетворили лишь на четырнадцатом месяце службы. Зато после отпуска до дома останется только восемь. Похоже, многие стремятся в первый заход отбарабанить больше половины, чтобы после было легче коротать остаток. Когда Пахомов возвратится, заменятся все командиры групп, и зампотех и старшина! Кто-то придет на их место?!
Сорок пять календарных плюс немного на дорогу мне бы тоже не помешали.
Целая жизнь - в других координатах - мечта! Когда-нибудь и мой "горбатый" (Ил-76) зайдет на траверз посадочной полосы под Ташкентом, а после "Туполев", красивый, наверняка - "сто пятьдесят четвертый", выпустив механизацию крыла, лебедем заскользит по полированной бетонке в Курумыче, приветствуя шумным реверсом окрестности родной земли...
Сквозь тонкие перегородки зазвонил будильник - один, второй. Чей-то, с механическим колокольчиком, всегда занимался первым, следом - "петух на батарейке", скорее трещал, чем кукарекал. Но они сделали важное дело: подавили в комнате устойчивые голосовые помехи.
Слух бывшего радиотелеграфиста Авдеева снова улавливал за окном галдеж восточных птиц по утренней прохладе и гулкие буханья дверей в длинном темном коридоре сонно-фанерного общежития.
В Джелалабаде все спокойно. 6:40.
Дальше звонница, минут на двадцать, попеременно, с небольшим разрывом, катилась перекличкой девяти комнат одноэтажного строения.
- Слава Богу! Еще одну ночь прожили, - сказал Авдеев, встал с постели и натянул брюки эксперименталки, - пора писать рапорт на отпуск, глядишь, к концу лета и мне подпишут, - произнес он, обращаясь, то ли к сонным замам роты, скрипящим на своих постелях, то ли определил задачу самому себе перед вечерним боевым выходом.
На правом берегу Кабула под Шамархейлем, за бетонными блоками и колючей проволокой, просыпался советский батальон, зажаренный в конце июня пепельным афганским солнцем, утонувший по щиколотку в жирной парачинарской пыли цвета выгоревшего хаки.
Час до полудня
Сразу после завтрака третья рота копошилась на месте для чистки оружия, рядом с казармой, напротив автопарка. Ветошь трещала по швам, оружейное масло благоухало на солнце, "мясорубки" скрежетали, проворачивая патроны в пулеметные ленты, - отряд готовился к боевому выходу.
В дверях каптерки, служившей предбанником кубрика командира и старшины роты, на табурете сидел усталый старший прапорщик Борис Сергеевич Голубовский и наблюдал из тени за действиями личного состава. Место взводных было под солнцем. Они вышагивали с умным видом вдоль высоких деревянных столов с разобранным железом, вокруг которых яблоку было некуда упасть.
Авдеев подошел к командиру второй группы Давыдову:
- Сан Саныч, пригляди тут за моими, сигареты кончились, прогуляюсь до чепка.
- Давай. Я тоже скоро пойду затариваться к выходу, - ответил тот с пониманием и дружеской улыбкой.
- Ковзон! - позвал Авдеев разведчика, - идешь в дозор?
- С Вами зАраз! - радостно и дерзко ответил боец.
- Мой автомат под твою личную ответственность! - доверил Виктор.
- Хоб, товарищ лейтенант, все будет "чики-чики", ступайте с Богом, - отпустил его боец - любимец роты Леха(не дня без прикола) своим лукаво-хриплым голосом.
Военторг местного значения располагался в торце казармы второй роты рядом со штабом батальона. Авдеев открыл дверь и вошел в манящее прохладой помещение.
- Доброе утро! - начал он за здравие, но переменился в выражении лица, увидев заплаканную продавщицу Надю и озабоченную Ларису рядом.
- Какое уж тут доброе, - виновато поздоровалась первая, пытаясь взять себя в руки, платочком вытирая опухшие глаза.
- Что-то случилось, Надежда? Вы у нас всегда такая веселая, - пытался Авдеев поддержать хорошего человека, не решаясь: остаться или уйти.
- Что?! Никогда не видел женщину в расстроенных чувствах?! - бросилась грудью на защиту напарницы молодая и высокая Лариса, намекая, что все беды из-за мужиков, и их представителю лучше бы - свалить.
- Да, вот видишь, Витя, - ничего не вышло, не подписали мне рапорт, - заговорила Надежда и снова разрыдалась.
- В отпуск не отпустили? - с сочувствием предположил Авдеев.
- Какой отпуск?! - вскипела молодая, - контракт ей не продлили на новый срок, чего тут непонятного, - вот и ревет!
- Что же поделаешь, - со вздохом произнес Виктор, - может быть, вернуться домой не так уж и плохо.
- Мама моя старенькая тоже пишет, чтобы я скорее возвращалась. Как она обрадуется! Мы ведь с ней - вдвоем, - разоткровенничалась Надя, - на год всего просила, как жить дальше?! Я здесь привыкла, все - как родные, а там: опять дом-работа и зарплата - восемьдесят рублей?!
- Так! Ты за чем пришел? Видишь, - не до тебя! - пуще прежнего зашумела Лариса, опасаясь, что в таком состоянии старшая подруга поведает пацану все свои женские тайны, а заодно - и ее девичьи.
- Хотел "Яву" в мягкой пачке прикупить, - сконфузился Авдеев. В душе он еще больше уважал эту маленькую немолодую женщину, лет тридцати семи, с темно-каштановым каре, которая годилась ему в матери и всегда была добра и приветлива. Распухшее от слез глаза, лицо с разводами от темной туши имели значение лишь для ее молодой напарницы, сурово полагавшей, что перед мужиками в боевых частях женщины не должны показывать слабину, особенно в Афгане.
Виктор отвел глаза на витрину, там были расставлены сигареты "Ява" в твердой пачке другой табачной фабрики, которую брали только на безрыбье.
- Сколько тебе? - успокоившись, спросила Надежда.
- Хотя бы одну, ответил Виктор.
- Лариса, принеси три пачки! - твердым голосом попросила старшая, помня, сколько обычно брал Авдеев, и благодарно улыбнулась.
Молодая напарница в душе топнула ногой и пошла на склад, всем своим видом показывая:
- Ну, погодите у меня! Вот уйдет Надька, - вы у меня покурите в мягких пачках...
Виктор расплатился, улыбнулся:
- Все будет хорошо!
- Конечно! - Надежда на прощание кивнула ему головой.
Авдеев, под впечатлением от русских женщин, решительным шагом завернул за казарму и через каптерку направился в кубрик к командиру Пахомову.
- Разрешите, товарищ капитан? - обратился он с порога к ротному, сидевшему на своей кровати, заправленной синим армейским одеялом , а рядом на соседней - старшина Голубовский.
- Давай, Вить! - запросто встретил тот.
- Николай Василич, Вы - в отпуск, Борис Сергеич - уже заменщик. Разрешите мне написать рапорт на очередной, чтобы через пару недель после Вас убыть. К концу лета буду на месте, - пытался объяснить Авдеев целесообразность своего отпуска в летнее время.
- А почему - через пару недель? Поехали со мной! Вместе и вернемся.
- А как же согласование, требование - заранее подавать рапорта?!
- Да, брось! Главное, чтобы я подписал, или ты думаешь, что переводчикам лично комбриг утверждает отпуска?! - улыбнулся командир, - есть у тебя стандартная бумага? - заботливо спросил он Авдеева.
- В строевой (части) мигом возьму! - не верил близкому счастью Виктор.
- Свою надо иметь! - улыбался командир, понимая, что сейчас творится в душе Авдеева, - Борис Сергеич, выдадим из нашего ротного НЗ?
- А как же?! - ухмыльнулся в усы старшина, наслаждаясь величием моментом.
Он медленно выдвинули ящик прикроватной тумбочки, пару раз провел пальцами по туго набитой пачке и бережно вытянул два белых листа. Виктор как завороженный следил за этим таинством. Это напомнило ему ситуацию девятимесячной давности: с такой же любовью старшина доставал для него из закромов две новенькие тельняшки:
- На, держи!
- Разрешите...
- Беги уже, беги! - смеялся ротный.
Авдеев влетел в прохладный коридор офицерского модуля, на ходу бережно сжимая скрученные в трубочку белые листы. Из комнаты гражданских, где обитали бойлерщик и истопник, на всю общагу гремел магнитофон: звенела двенадцати струнная гитара Розенбаума, и знакомый голос пел про Амнистию и Магадан. Виктор вошел в свою комнату, сел за письменный стол и, отложив бланк путевки в отпуск, начал записывать со слуха песню в общую тетрадь, переиначивая смысл на военный лад:
Как откроют Кабул для нас, - и опять перехлест дорог.
Как последний отбойный пас, - мы в Россию летим, дружок.
Эй, начальничек, - не томи, если б знал, как родная ждет.
На, возьми у меня в займы, - я ж богатенький, да и не жмот.
Ну, кому ж наша жизнь нужна, - даже духи взять не смогли.
Мама, ты у меня одна, - вот такие вот пироги.
Слышишь, мама, не плачь, постой, - никому тебя я не отдам,
Но сроднился навек со мной трижды пр-р-р-оклятый Афганистан.
Ну, пошел на последний круг во владеньях чужих границ.
Нангархаровский наш спецназ – песня про перелетных птиц!
А ты про Родину, дружок, мне песню спой, что б слеза прошибала штык.
До свидания, Кабул седой! Мы в Россию летим, старик.
Ч. 3. Метаморфоза
Выгоревшее за день солнце застряло в кронах пыльных эвкалиптов вдоль трассы Пешавар-Джелалабад. С ветвей безмолвных исполинов оно медленно сползало в Черные горы.
Горячий воздух верещал цикадами, предвещая азиатскую ночь конца июня.
- Рота! Станови-ись! - подал команду капитан Пахомов.
Человеческая масса в серо-зеленых КаЗээСах (костюм защитный сетчатый), несколько минут назад заполнившая собой пространство батальонной аллеи у автопарка, пришла в движение и через мгновение преобразилась в строй.
- Равняйсь! Смирно! Равнение на-а лево!
Ротный обозначил три строевых шага, остановился перед командиром батальона Гилучем, за спиной которого застыли два офицера штаба, и доложил:
- Товарищ майор, рота в составе семидесяти двух человек для выполнения боевой задачи готова! Командир роты капитан Пахомов.
Офицеры, отдавая честь, одновременно повернулись лицом к строю.
- Здравствуйте, товарищи разведчики! - приветствовал роту мощный спецназовец с рыжими усами.
- Здравия-желаем-товарищ-майор!
- Вольно!
- Вольно, - подхватил команду Пахомов.
Мягкие лучи вечерней зари скользили по суровых лицам бойцов, сравнивая их с теми, кого встречали здесь раньше, и разочарованно гасли, не находя особых различий.
- Слушай Боевой Приказ! - раздался небрежно-вальяжный голос начальника штаба майора Кондратьева,
Сухощавый офицер одарил роту правым прищуром и кривой улыбкой. Бывалый вояка, прошедший путь в Афгане от командира роты до начальника штаба, снискавший в отряде солдатскую любовь и авторитет, наслаждаясь пафосом момента. Он медленно открыл красную папку, и зачитал:
- По полученным разведданным: в Пешаваре (он еще раз оглядел строй, чтобы для каждого дошел глубокий смысл) Гульбетдин Хекматьяр, непримиримый лидер афганской оппозиции, решил уничтожить представителей народно-избранной власти в уездном центре Алихейль. В ближайшие дни с этой целью из Пакистана прибудет бандгруппа его сподвижника Али Насира численностью около тридцати человек...
- Витек! - не поворачивая головы, прошептал Давыдов, обращаясь к стоящему рядом Авдееву, - чуешь метаморфозу: как "рота залетчиков" силой Приказа превращается в отряд специального назначения?!
- Ага, чую, вот только фраза "народно-избранная власть" немного режет ухо.
- Точно.
- Рота, смирно! - продолжал Кондратьев, - Приказываю:
Сто тридцатому отряду специального назначения общей численностью семьдесят два человека, командир отряда - капитан Пахомов, заместитель старший лейтенант Боровцов, в составе четырех разведгрупп, командиры лейтенанты Авдеев, Давыдов, Бурлаков, Сорокин, уничтожить бандгруппу противника в районе н.п. Шабай, шесть километров восточнее населенного пункта Алихейль. С этой целью...
Комбат Гилуч, солдатский псевдоним Латыш, и замполит Гарин, в боях за души личного состава получивший уважительное имя Череп (лысый), оценивающе всматривались в хорошо знакомые обветренные лица и скромные физиономии новичков майского пополнения. Командир роты Пахомов, гордый за своих архаровцев, улыбался в черные усы рядом с батальонным начальством.
Тяжелое вооружение, РД (рюкзаки десантников), распухшие от боеприпасов, сух пая и повышенного запаса воды, дополняли общую картину на заднем плане.
Майор Кондратьев пребывал в отличном настроении, часто отрывал глаза от раскрытой папки и скрашивал казенный текст собственными мудрыми пояснениями:
- ... выдвинуться на бронетехнике в район кишлака Ада, между 107-ой сторожевой заставой и постом царандой (на южных подступах к джелалабадскому аэродрому). Оттуда скрытно (т.е. пешим маршем) выдвинуться в район восточнее кишлака Алихейль - семь километров. По маршруту движения осуществлять разведывательно-поисковые действия (т.е. без нужды в бой с противником не вступать). На первый этап отводится двое суток.
- ... 27 июня 1987 года на тропе восточнее н. п. организовать засаду, отработать трое суток (стандартно); предотвратить проникновение банд группы (коих в том районе по три на брата) в н.п. Алихейль. Ввиду близости границы с Пакистаном рассчитывать на собственные силы (вертушек и "грачей" ждать не имеет никакого смысла)...
- ...отряду придана батарея гаубиц Д-30 из 66-ой мотострелковой бригады (в качестве особой радости, но взаимодействие отработать, как положено). Разведгруппам удаляться от брони не дальше 16-ти километров (предел дальности стрельбы гаубиц); при обнаружении противника уничтожать его огнем артиллерии, (умело корректируя огонь)...
- После выполнения задачи скрытно возвратиться к бронегруппе (т. е. пешим маршем и без потерь).
25 июня 1987 года
Командир батальона майор Гилуч В.П.
На том довольный Кондратьев красную папку закрыл, еще раз окинул взглядом строй, оценивая, какое впечатление произвели его комментарии и убрал руки за спину.
Шутка ли сказать: война в субтропиках у Белых гор в разгаре лета в семи километрах от пакистанской границы на пять дней!
Напутственное слово взял замполит батальона - капитан Гарин:
- Товарищи разведчики, боевой выход в конце июня - серьезное испытание. Обращаю внимание командиров на питьевой режим. Конечно, учебка в Чирчике готовит для нас достойное пополнение, но не забывайте, что обучение молодые солдаты проходили в зимний период, поэтому, как говорится, необходимый опыт будем нарабатывать здесь и сейчас, то есть, на месте в бою. К сожалению, выходы в других подразделениях показали, что находятся иногда кое-кто у нас порой: то на дневке в первый же день всю воду выпьют, то, не дожидаясь полудня, солнечный удар схватят.
Народ в строю приободрился, зашумел. Сержанты стали похваляться кулаками, демонстрируя их мощь по сторонам, намекая что, мол, в своей-то роте они до солнечных ударов, точно, не допустят.
- Для поддержания морального духа личного состава на должном уровне, - продолжал замполит батальона, - и проведения политико-воспитательной работы в боевой обстановке с вами вместе идут..., - но пробежавшись взглядом по первой шеренге, поправился, - с вами идет наш комсомолец батальона старший лейтенант Лесков. По любым вопросам можете смело обращаться прямо к нему. Это наш проверенный товарищ, прошу оказывать ему всяческое содействие.
На правом фланге Давыдов с Авдеевым оскалидись в уьыбку - оба оптимисты, только бы поржать:
- Добралась-таки до нашей роты "Перестройка!" - язвил Авдеев.
- Как пить дать - на себе потащим комсомольца, - скривил рот в сторону товарища Давыдов, - ставлю стакан колючки (чай), что протеже Черепа схватит солнечный удар еще до Шабая, как два пальца об асфальт, - продолжал ерничать участник многих боевых операций роты и всех ее залетов, самый опытный и веселый командир второй разведгруппы, для своих - Сан Саныч.
- У всех ли при себе имеется по три большие фляги (полтора литра каждая) и индивидуальные фильтры "Родничок"? - выразил свою заботу подчиненным капитан Гарин.
Стоявший по левую руку от комбата ротный Пахомов решил дать подсказку личному составу: скривил отвисшую челюсть вправо, схватился за нее рукой, слегка покачивая головой, намекая на хук с левой. Не дай, мол, Бог, сейчас кому-то заявить, что у него нет фильтра, фляжки, или он забыл у мамы сигареты.
- У все-ех! - простонала рота.
- Сан Саныч, ты "палочку-то для высасывания воды" взял? - шепотом поинтересовался Авдеев у Давыдова, а то вишь как замполит печется.
- Нет, конечно. Из моего персонального "Родничка" (угольный фильтр, похожий на тонкую дудочку) пока три капли воды высосешь - глаза на лоб вылезут. На первой же войне забился, сволочь, - парировал тот, - Если что, я, вон, новенький экземпляр у Сероджева возьму.
Худой маленький таджик Талиб Сероджев, боец головного дозора, он же "дед" по сроку службы, стоявший за Авдеевым и Ковзоном, сделал совершенно дикие глаза, оскалил зубы на покосившегося в его сторону Давыдова и с темпераментом горячего азиатского парня затряс головой, давая понять: - Да, чтобы у меня живого - да, что-то отобрать?! - Да, чушь! Утопия! Персидские сказки для духов!
- Отря-яд! Смирно! - подал команду ротный.
- Вольно! Действуйте, Пахомов, по плану, берегите людей, - сбавил комбат тон на последней фразе и направился в сторону штаба докладывать на ЦБУ бригады, что 130-ый оСпН вышел на боевые в назначенное время.
- Отряд! Вольно. Водители БТэРов, в парк - Бего-ом Марш! Остальные, перекурить на месте, - отдал распоряжения Пахомов, достал из нагрудного кармана сигарету и направился к Авдееву и Давыдову. Ребятам ночью прокладывать тропу к Шабаю, и на дорожку перекурить - самое время.
Коли по жизни полосу препятствий все равно бежать?! Не стоит горевать! Тем более, что на финише Пахомова с Авдеевым ждал отпуск, а Давыдову, одним махом зачеркнуть в календаре над койкой пять чисел из последних ста в Афгане, - тоже было в радость.
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/mushmula-za-kandibagom-652bd7a57ccaeb00f2347509
