ВОСПОМИНАНИЕ
Вообще-то Игорь Моисеевич Бурштейн любил кошек. Он их даже собирал. У него в коллекции было их около пяти тысяч штук.
Однажды где-то Бурштейна спросили, кажется, в клининговой компании:
— Вы держите дома животных?
— Держу. Кота. Мороженную сардину. И фигурки кошек.
Борис (ударение на о), кстати, был этим коллекционированием очень недоволен и думал, что его хозяин точно с придурью!
Так повелось, что Игорь Моисеевич всю жизнь что-то собирал, придумывал, коллекционировал и предпринимал. Сначала в школе собирал дурацкие фантики от конфет, которые складывались в конвертики и потом выигрывались в играх. Потом копил пробки, на которые играл с ребятами (особенно ценными были круглые пробки и назывались колобок). Затем коллекционировал марки, потом пивные бутылки, потом увлекся археологией и кладоискательством и еще многим другим...
Чуть позже Бурштейну захотелось собирать фигурки кошек, сначала только маленькие фигурки, потом побольше, а чуть позже и еще больше, чем побольше.
Еще до появления в жизни Бурштейна кота Бориса вся квартира Игоря Моисеевича была заставлена фигурами кошек, но, в принципе, пять тысяч штук не так уж и много, ведь в квартире стояла лишь часть из них, а остальные хранились в гараже.
Особенно ценные фигурки были выставлены на кухне, менее ценные — в зале.
До роковой встречи на помойке с маленьким Борисом, этим рыжим нахалом, Бурштейн даже не собирался заводить живого кота. Но от судьбы не уйдешь, и вот этот рыжий гад уже в квартире Бурштейна с подозрением обнюхивает маленькие разноцветные фигурки своих собратьев. Будет также уместно сказать, что не только обнюхивает, кстати.
Чуть повзрослев, котяра стал менее подозрительно к ним относиться. Радостно бегая по полкам, он скидывал бедные фигурки на пол, из-за чего Бурштейн всегда орал на кота матом. Примерно так:
— Паскуда, ты чего опять наделал?! Мало тебе, что всю ночь «мяу» орешь, так ты меня еще в квартире убираться заставляешь, скотина рыжая! — Но потом смягчался, и всегда говорил: — Ладно, иди, поглажу, больше так не делай.
На что кот всегда молчал. Игорю Моисеевичу с течением времени даже стало казаться, что это собирательство вызвало в коте деструктивный когнитивный диссонанс, повлекший резкое непонимание и желание как-то Бурштейну навредить. Видимо это была ревность, которая породила такой феномен как ссание в тапки Бурштейну. Но нужно отдать должное Борису: он ни разу не нассал на эти фигурки и даже относился к ним с определенным опасением. Вдруг они оживут и начнут мяукать, а то и вообще сожрут всю еду бедного рыжего Боориса?!
Боорис:
— Чеканутый у меня хозяин. Ему че, меня мало? Набрал хрен знает сколько фигурок разных кошек: деревянных, железных, медных, керамических, и теперь с них пыль стряхивает. Он бы еще их кормить начал, придурок...
Бурштейн, когда выпьет вечером Шираза или припрется из «Бифитера», часто Борису всякую фигню рассказывает.
— Вот смотри, Борис! Этих хрустальных кошек я из Праги привез 13 штук. Я их специально искал. Одна из Богемского стекла, другая из хрусталя, за них 400 евро отдал...
Кот на это мысленно отвечает: «Ну, что я могу сказать? Придурок! Лучше бы мне корма привез…»
— А вот эту я привез из Ниццы, куда мы с Ильичом на регату ходили, она серебряная… — продолжает Бурштейн. — А вот эти, глянь, из Марселя, где скотина Сорокин пропил все наши деньги… А этих я в Иркутске купил, они из можжевельника. Понюхай, как пахнут!
«Да что ты мне их в нос-то суёшь?! — злится кот Борис. — Я ж говорю: совсем ку-ку, и вообще часто про какого-то Сорокина мне рассказывает, говорит, что тот алкаш, но всегда как-то по-доброму. Собутыльники, наверное. А вообще наставил этих кошек по всей квартире, в том числе на полках, где мне теперь вытянуться можно? А если что, орет на меня, совсем оборзел. Вот как-нибудь выселю его, ведь квартира моя, правда, не помню, как здесь очутился, кажется, всегда здесь жил, а потом этот появился... А вообще у нас, у кошек, так заведено, мы себя везде хозяевами считаем, а люди должны нас кормить и говно убирать. В общем, будет плохо себя вести, уйду, ну, или выселю этого чудика».
Тогда Борис еще не знал, что ровно через год на фоне сложных межличностных отношений он начнет мелко Бурштейну гадить. Сначала в цветы. Потом на коврик. Потом, где придется. И, в конце концов, найдет главную болевую точку Бурштейна — тапки, после которых история примет неотвратимый оборот. А сейчас пока он этого не знает и вынужден слушать басни Бурштейна про разные города и страны.
— А вот, Борис, смотри: эта кошка с Сицилии. Гляди, какие у нее глаза.
Кот фыркает: «Глаза как глаза, почему-то желтые. Может, у нее желтуха? А ты мне ее в моду тычешь!»
— А вот этот котофей из Вены, — хвастается Игорь Моисеевич, — где моя спутница просрала загранпаспорт!
«Подумаешь, из металла, некрасивый котофей. Скажу «мяв», может, отстанет от меня, а то держит на руках и пургу всякую несет, — думает Борис. — Мол, побывал хрен знает где… Звездит, наверное. Говорит, что на двадцати регатах был, в Праге тринадцать раз, всю Европу объездил, и вообще полмира, на велосипеде катается, мотоцикле, на лошади, и сомелье дипломированный, и на горных лыжах катается, и на парашюте, не снимая лыж, летает. Достал. И чтец, и жнец, и на дуде игрец. Был бы я человеком, обязательно спросил бы: «А может, вы и рассказы пишете?»
Бурштейн настойчиво продолжал брать с полок кошек и бубнил, откуда они. Коту пришлось зевнуть, чтобы показать, что на сегодня с него хватит. Бурштейн заметил зевок и согласился, что пора спать. Но пригрозил коту пальцем:
— Смотри, скотина, если опять всю ночь будешь, как придурок, бегать по комнате и мяукать, я тебя газетой по ушам огрею.
«Подумаешь, — усмехнулся кот, — огреет он, у него и газеты-то нет. А вообще животное — всегда отражение хозяина, пусть скотина на себя в зеркало посмотрит. Как будто я таким всегда был? Заразил меня этот с иудейской фамилией. Ладно, пойду на кухню, сожру чего-нибудь, а то Бурштейн достал своими рассказами — сказочник…»
На кухне Бориса привычно ждали селедка и сухой корм.
Кот даже подумал: «Может, не буду бегать сегодня по квартире как полоумный? Пусть проспится, а то завтра опять мне про кошек из своей коллекции рассказывать будет. А она — его коллекция, не моя. Я бы лучше корм разных производителей собирал, в этом хоть какой-то практический смысл есть. Вот умотает опять на свою регату или лыжи, а мне что, с голоду подыхать?»
Наступила ночь, Борису не очень спалось. С полок на него смотрели рожи коллекционных кошек. Скупое ночное освещение кидало на них причудливые блики, которые переливались, и фигурки казались какими-то сверхъестественными существами из неведомой армии кошек со всего Мира. Были там и женские фигурки, некоторые даже симпатичные.
— Тьфу! Симпатичные?! Совсем я сдурел, — прошипел Борис. — Лучше пусть Бурштейн меня на улицу выпустит!
Сегодня фигурки почему-то смотрели прямо в глаза Бориса. Он только что дожрал селедку, закусил «вискасом» и позевывая смотрел на этих причудливых неживых тварей. И вдруг, как показалось Борису, одна из фигурок моргнула. Потом опять, причем та же.
Борис аж сам моргать перестал.
«Тьфу — мяу! Может опять случайно валерьянки облизался?!» — озадачился Борис и внимательно присмотрелся к фигурке, которая вроде как моргнула. Это была фигурка богемского стекла из Праги, как недавно трындел Бурштейн. И вдруг она заговорила! Борис чуть не обкакался со страха и только тихо пукнул, так это было внезапно.
— Здравствуйте, Борис! — Голос богемского кота был неестественным и мягким, с поучительной ноткой. — Я кот из Праги. Меня ваш хозяин купил в магазине за Карловым мостом, где он с друзьями практиковал свои безумные традиции, одна из которых называется «ПОБЕДИТЬ БАР».
Борис, преодолев первый страх, решил прервать кота и спросил тихим мяучным голосом:
— Интересно, а в чем она заключается?
— Традиция очень проста. Заходишь с друзьями в бар в Праге, и вы выпиваете по кружке чешского пива. Если оно душевно зашло, и вам здесь хорошо, то можно выпить до трех кружек и даже съесть кусок утки с капустой и картофельный кнедлик. Но одно условие! — Кот сделал паузу. — Более трех кружек НЕЕЛЬЗЯ!
Сказал он это как-то очень загадочно (возможно, чтобы не превратиться в тыкву). Бориса это озадачило, но не так, как то обстоятельство, что он беседует с фигуркой кота. Тем временем, чешский кот продолжил рассказ:
— А потом идешь в следующий. В этот день Бурштейн с друзьями победил 13 баров, и еще с ним был некто Соорокин, который все время ржал и говорил вашему Бурштейну, что меня покупать не надо, слишком дорого, зачем тебе стеклянный кот, давай все пропьем. А Бурштейн называл его скотиной, и говорил, что души у него нет.
— А как вас зовут? — тихо спросил Борис.
— Меня зовут никак! Я просто кот из Праги.
— Тогда я буду вас называть Бармалеем.
— Да мне пофиг! — сказал Бармалей. — Но ваш хозяин, сказав непонятное мне слово традиция, все-таки меня купил, чем несказанно расстроил своего друга!
— Да, мой хозяин, наверное, пьяница, — сказал Борис.
— Да, наверное, я с вами соглашусь, — подтвердил богемский кот Бармалей. — Ваш хозяин вообще часто с этим Сорокиным везде ездил.
— Вот удивительно, — ответил Борис. — А меня с собой никуда не берет… А чего вы вообще со мной заговорили?
— Скучно здесь, — выдохнул Богемский кот. — Вынужден находиться, так сказать, в стесненных полочных обстоятельствах, и вообще я, может, творческая натура.
— Ага, — протянул Борис. — Много вас таких здесь в Рязани.
— А я не рязанский, я богемских кровей, дворянин можно сказать, лучше бы в Праге на полке где-нибудь стоял, а не здесь в Приокском.
— Судьба, батенька, — съязвил Борис.
— Вот я задаю себе вопрос: «Почему я, а не кто-то другой?» — продолжил Бармалей.
— Потому! — не растерялся кот Борис, он часто слышал это слово от Бурштейна, который так кому-то по телефону говорил.
— Не понимают меня, — пожаловался Бармалей. — Только с другими фигурками удается иногда переброситься словом-другим, а так все молча стоят, не размышляют даже.
— А вы чего разговорились?
— Не знаю… Луна, может, в зените, зашло так, хочется с кем-то по душам поговорить, по-братски.
— А Бурштейн с вами тоже разговаривает?
— Этот нет! Сам с собой обычно, думаю, у него биполярочка небольшая.
Борис аж подскочил:
— Вот оно что! А я смотрю что-то с ним не так, думал, просто пьяница, но это многое для меня объясняет, спасибо. А вы, я гляжу, поговорить тоже любите, как Игорь Моисеевич.
Бармалей вздохнул.
— Да с кем тут, я один из Богемии, здесь больше моих земляков нет.
— Как нет?! — воскликнул Борис. — В зале еще стоят стеклянные кошки.
— Это из Суздаля, а я зарубежный, валютный, можно сказать.
— А я помоечный, — неуверенно признался Борис.
— Да знаю я. Помню, как вас чумазого принесли, вы, можно сказать, выросли на моих стеклянных глазах. Хорошо вам, можете рыбку сожрать, потянуться, а я стою тут уже десять лет, даже устал. Я вообще по-хорошему в замке должен стоять. А не это вот все!
— Так что же, вам здесь не нравится? — немного враждебно поинтересовался Борис.
— Не сказал бы, троллейбусы за окном в пять утра шумят, а так ничего, расчувствовался что-то, жизнь проходит. Мной могли бы любоваться посетители музеев Мира, я тут стою! Может, вы своему хозяину намяукаете, чтобы он музей открыл, а то я слышал, он любитель все собирать, пусть хоть деньги с этого получает.
— А ведь собирался он что-то такое открывать. Все открывает и открывает что-то… Он меня вообще не слушает. Сейчас какие-то колхозы собирает. Вот на фига они ему?
— Да? А что такое «колхозы»? — полюбопытствовал чешский кот.
— Не знаю, совсем ополоумел! Все бегает, то от приставов скрывается, то улетает куда-то, то по телефону какие-то указания дает. Одним словом, полоумный. Недавно какое-то слово мудреное принес: САМОКРИТИКА.
— А что это?
— Я еще не разобрался, он позже сам расскажет, говорливый очень.
Бармалей улыбнулся и промолвил:
— Как приятно поговорить с умным котом.
— Что вы, мне тоже приятно! — мяукнул Борис.
— А как вам здесь живется? — задал неожиданный вопрос хрустальный кот, чем застал собеседника слегка врасплох.
Немного подумав, Борис ответил:
— Не знаю… Наверное, нормально. Правда, один раз Бурштейн отравить меня хотел и на помойку сплавить, а так вроде ничего. И еще болтлив чересчур... Как и вы.
Чешский Бармалей усмехнулся:
— К сожалению, я все видел, так как стою на кухне уже давно. Вы, уважаемый Боорис, сами валерьянки нализались, а все валите на Бурштейна. А ведь он не такой плохой, как вы себе решили. Он за меня 400 евро отдал, несмотря на сопротивление Сорокина. Вам он каждый день кладет еду и старается вас погладить, а вы все время не очень довольно говорите «мяв». Может, у вас кризис среднего возраста?
Борис не ожидал таких разговоров, особенно ночью. Похоже этот стекляшка-кот нарывался!
— Что вы себе позволяете, уважаемый Бармалей? — прошипел Борис. — Стоите на полке и стойте. Не надо тут хвалить этого Бурштейна, я его лучше знаю.
Закончилось все тем, что Борис запрыгнул на полку и дал лапой по наглой стекляшке, задев при этом ни в чем не повинных деревянных котов. Они с оглушительным грохотом дружно упали на пол, но не разбились.
В этот момент вспыхнул свет, в кухню вошел сонный Бурштейн и с недовольным лицом сказал:
— Я тебе говорил, скотина ты рыжая, не шуми ночью? Опять размяукался, мяукаешь и мяукаешь. Я тебе таблетки, собака рыжая, от самок купил и в тебя пачку запихал, а тебе нипочем, тварь. Заткнись шкура! Мне завтра на работу.
Причем в руках у Бурштейна откуда-то взялась газета. Рыжий самоубийца, не знающий, как опасен в гневе Игорь Моисеевич, попытался бежать, но в этот раз увернуться не удалось…
А к утру Борис, выспавшись и потянувшись, пошел опять на кухню, где вчера разговаривал с Бармалеем. Чешский кот стоял на том же месте в окружении других фигурок, но был слегка повернут к стене.
— Смотри, сука! Мяу! Я тебе еще покажу, — сказал Борис, и принялся с удовольствием жрать из кем-то наполненной миски.
Пожрав и полизав лапу, решил: «Надо Бурштейну сказать, чтобы пил меньше и на меня своими парами пивными не дышал, а то вчера прижал меня к морде и давай свои байки трындеть. Остров Липари! Остров Липари! Он, видите ли, там был! Ему-то ничего, а вот надышал на меня, и у меня случились галлюцинации. И вообще, хватит ему этих кошек собирать. Я у него один единственный, и все тут!»
Теперь этот рассказ можно послушать в профессиональном исполнении!
