— Хорошо быть тихоней, Генрих?
Огромный волосатый живот дяди Марка колыхался на уровне глаз. Было видно впалый пупок и комочек свалявшегося пуха в нём. Пахло от него заплесневевшим сыром, отвратительно.
— Что же ты молчишь, Генрих?
Голос дяди раздавался откуда-то сверху вперемешку с цокающими звуками. В воздухе виднелись капельки слюны. Сегодня дядя выглядел особенно неприятно.
— Генрих! Отвечай, когда взрослые задают вопрос.
Генрих кивнул в надежде, что его оставят в покое.
Живот заколыхался снова, мазнув потной кожей по щеке мальчика. С трудом сдержав рвотный позыв, Генрих утер лицо рукавом.
— Эта бестолочь вообще говорит?
Дядя теперь недовольно кричал в сторону.
"Бестолочь" — прошептал про себя Генрих новое слово. "Говорит, " — добавил, чтобы убедиться, что еще умеет разговаривать.
— Оставь его в покое, Марк! Пусть привыкнет!
Тётя Поля разогнулась над чаном с бельём, положив ладони на поясницу. Худая,смуглая и корявая, как виноградная лоза, она была похожа на женщину с плаката в столовой, которая грозила всем пальцем.
— Он здесь уже неделю! Сколько можно привыкать? — не унимался дядя.
— Он же отсталый, — устало ответила тётя. — Дурачок. Сам же такого хотел, чтобы денег побольше. Хорошо хоть слюни не пускает и ходить может.
— Да лучше бы безногий был, но разговаривал. Есть там безногие?
Генрих вспомнил Павлика. Ноги у него были, только не двигались. На миг стало интересно, посчитает ли дядя Марк такого безногим? Он даже открыл рот спросить, но сразу закрыл его. Говорить ни с кем нельзя, от этого всегда всё становится хуже.
— Сам езжай и смотри! — огрызнулась тетя Поля, снова принимаясь за бельё.
Дядя Марк поцокал языком, выковыривая застрявший остаток колбасы, сплюнул в сторону и рыгнул. Почесал живот и ушёл в дом.
Генрих сел на землю, взял палочку и начал рисовать в пыли маму. Получалось криво, один глаз вышел больше другого, а ноги совсем короткими. Зато платье было совсем как у мамы, в горошек. Поводив пальцем по силуэту рисунка, Генрих лёг рядом и зашептал: "мама".
— Что ты делаешь?
Голос тёти Поли застал врасплох. Генрих подскочил, затирая босой ступней рисунок, уперся взглядом вниз и сомкнул губы.
Тетя Поля схватила его за руку и заставила смотреть на себя.
— Так ты говоришь? Отвечай!
Генрих помотал головой, сильнее сжав губы.
— Я же слышала!
— Что тут у вас? — дядя Марк снова вышел во двор, держа в руках банку пива.
— Ничего! — бросила тетя Поля и отпустила Генриха. Мальчик уперся спиной в стенку сарая, стараясь не смотреть на дядю Марка.
— Я же слышал! Поганец умеет говорить? Притворяется? А может, он и не дебил вовсе? А? Отвечай! — это было адресовано Генриху.
Дядя Марк вцепился ему в плечо и теперь тряс его с такой силой, что голова Генриха болталась из стороны в сторону.
— Больно, — вырвалось изо рта.
По лицу дяди Генриха поползла ухмылка, но оборвалась болезненной гримасой. Выпустив Генриха и выронив банку с пивом, он грузно упал на колени и схватился за горло.
— Б... Боль... но... — хрипел он, сильнее сжимая собственное горло, совсем как папа год назад.
— Марк! Марк! — визжала рядом тётя Поля.
Дядя Марк пустил кровавую пену изо рта и, выпучив глаза, затих.
— Марк! — рыдала тетя Поля, скользя худыми пальцами по голому мясистому торсу. Потом обернулась к Генриху.
Её глаза выглядели безумными, как у мамы тогда. Только мама смеялась, а тетя Поля злилась.
— Что ты сделал? Что! Ты! Сделал! — заорала она прямо в ухо Генриху.
Генрих зажмурился, стиснул зубы, но тётя не унималась, схватила его за руки и затрясла как дядя Марк перед этим.
— Что?...
— Ничего! Ничего-ничего-ничего! — закричал в ответ Генрих.
Тетя Поля ослабила хватку, улыбнулась и повернулась к дому.
— Ничего, — шептала она, поднимаясь по приставной лестнице на крышу.
— Ничего! — крикнула, с улыбкой шагая вниз.
— Ничего, — шептали окровавленные губы, когда Генрих подошёл к её распластанному телу.
Мальчик вздохнул. "Тихо! Надо быть тихо!" — проговорил про себя, сел у стены сарая и снова принялся рисовать маму.
