Продолжение. Предыдущая часть здесь
Начало здесь.
Самое страшное в звонке мамы 12 октября было то, что ее новость не стала для меня неожиданностью.
- Оля… - с трудом подбирая слова, выдавила она. – Кажется, у меня рак легких!
Но, хотя я ждала, что однажды услышу от нее что-то в этом роде, услышанное оглушило меня настолько, что я даже не помню, что тогда ответила. Помню только, что мама отмерила себе три месяца жизни.
Когда в дом приходит беда, испытания на прочность проходишь не только ты, но и твои друзья и знакомые. Я всегда считала себя замкнутой, малообщительной до нелюдимости. Но такую новость, как возможно скорая смерть мамы невозможно молча носить в себе, и я поделилась ею с несколькими людьми, которым очень доверяла. И неожиданно получила мощную поддержку, заставившую поверить, что еще не все потеряно, и постаралась передать эту уверенность маме.
В ближайшие выходные мы с детьми рванули в Ярославль. Обычно мама встречала нас еще на вокзале, но в этот раз у нее хватило сил лишь выйти из дома и дойти до ближайшего перекрестка.
Увидев бабушку и сын, и дочь, радостно рванули к ней и бросились ее обнимать. Сын словно почувствовал, что сейчас неудачное время показывать свой вредный характер и вел себя просто замечательно. Мелкая же наоборот, осознав, что бабушка потеплела к ней душой, стала позволять себе мелкие шалости. Но на удивление мама не сердилась, а только умилялась на ребенка.
-Знаешь, Оль, я только сейчас поняла, - сказала она, когда дети легли спать. – Мне совершенно неважно, кто из внуков мне родной, а кто нет. Я люблю их совершенно одинаково. И мне так жаль, что я не доживу даже до того момента, когда они пойдут в школу!
Я подавила приступ злости: вот кому нужно было твое упрямство, когда ты отказывалась вовремя обследоваться, хотя знала, что находишься в группе риска?
«Что будет, то и будет, - говорила мама в ответ на мои предостережения о риске заболевания из-за ее одержимого курения. – Все равно мне жить больше не для кого!»
Она даже не догадывалась, как меня обидели тогда ее слова. То есть ни я, ни ее типа любимый внук – не повод держаться за жизнь? А теперь мама жалеет, что не сможет повести его в школу!?
И что заставляло тебя отвергать маленькую девочку, которая не сделала тебе ничего плохого и полюбившую тебя с первого взгляда? Ты целый год могла наслаждаться ее отношением к тебе, а вместо этого страдала всякой фигней.
Что за инфантилизм – дожить до пятидесяти семи лет – и не научиться предвидеть последствия своих поступков?
Но какой смысл злиться, если мама – такая, какая есть? Она сильно изменилась благодаря мне и внукам за последние четыре года, но когда тебя начинают воспитывать лишь в возрасте за полтинник – трудно в короткое время излечить все детские травмы.
Все выходные я убеждала ее не сдаваться, что еще есть надежда, приводила успешные примеры. Оказывается, мама даже не знала, что в наше время большинство видов онкологии - излечимы. Главное – как можно скорее установить тип рака и подобрать правильное лечение. И лучше всего для этого поехать ко мне, в Москву. Друзья уже сориентировали меня, куда обращаться, я даже созвонилась с руководителем торакально-абдоминального отделения на Каширке, и доктор выразил готовность ее принять.
-Я приеду, - сказала мама. – Но мне уже выдали направление в нашу больницу. Мне неудобно отказывать. Здешние врачи хорошо ко мне отнеслись, я думаю, они сделают все, что в их силах. А если сил окажется недостаточно – приеду в Москву.
Потом я много месяцев мучилась вопросом: могла ли я как-то изменить ситуацию, если бы настояла на мамином приезде вотпрямщаз? Смогли бы ей продлить жизнь, если бы мы не потеряли целый месяц?
Этот месяц мама пролежала в ярославской больнице, но полноценный диагноз ей так и не поставили. В середине ноября маму стали готовить к вскрытию грудной клетки. Мою ослабленную, еле дышащую маму!
Я потребовала связать меня с лечащим врачом.
-Как вы можете класть пациента под нож, если до сих пор не знаете тип рака? – заорала я.
Дело в том, что некоторые разновидности онкологии весьма агрессивны, поэтому их ни в коем случае нельзя лечить операционным путем. «Глотнув воздуха», раковые клетки начинают безудержный рост, и человек сгорает в считанные дни. Но похоже ярославские медики об этом не знали.
-Вот разрежем, извлечем опухоль - тогда и типируем, - невозмутимо ответил он.
Я убедила маму отказаться от операции, срочно выписываться и ехать ко мне.
На Каширке ее уже ждали. Безо всяких госпитализаций, вскрытий и практически бесплатно (оплатили лишь УЗИ, которого бесплатно пришлось бы ждать довольно долго) буквально за неделю маме поставили диагноз – аденокарцинома правого легкого. Установили протокол лечения, с которым хотели отправить обратно в Ярославль, так как мест у них в стационаре не было. Но мы убедили взять маму хотя бы в дневной стационар. 19 ноября ее отпустили домой, чтобы в понедельник 23 ноября приступить к лечению.
Но до понедельника мама не дотянула. На следующий день после постановки диагноза она начала задыхаться и давление рухнуло до критически низких отметок. Примчавшаяся через 10 минут скорая увезла ее в больницу на ВДНХ с подозрением на метастазы в сердце.
Прошло уже почти 14 лет, а я до сих пор не могу спокойно проходить или проезжать по той улице, где вместо помощи маму просто бросили умирать. Один из врачей даже голос не пытался понизить.
- А чего вы хотите - умирает ваша мать! – провозгласил он в ответ на мое «сделайте хоть что нибудь, чтоб она не мучилась! Дайте ей кислородную подушку!»
Но ни подушек, ни лекарств, ни каких-либо других условий в больнице не было. По факту они предоставили маме только койку, и ту мама попросила выставить в коридор, потому что в палате задыхалась.
И это в больнице, где, по словам врачей, было целых три онкологических отделения!
Кислородный баллон купила ей я, но помогал он слабо.
Когда окончательно стало ясно, что оказывать помощь маме никто не собирается, я по совету одного из появившихся в те дни друзей оформила перевозку мамы в частную клинику. Клиника эта находилась в том же здании, что и онкоцентр, где мама собиралась проходить лечение.
На этот раз врачи взялись за нее всерьез, обнадежив меня, что если есть хоть малейший шанс – маму до химиотерапии они доведут. Уже к вечеру выяснилось, что никаких метастаз у мамы нет, а дышать она не может из-за очередной пневмонии, которую проглядели в государственной больнице.
Все это было как бы «здорово», но цены на их услуги оказались таковы, что мои накопления от проектов уже почти закрывшейся фирмы должны были закончиться в считанные дни. Я опасалась, что финансы кончатся раньше, чем маму выведут из кризиса.
И снова друзья подставили мне свои плечи. Они разместили призыв о помощи на женском сайте Ева.ру, и хотя там практиковались сборы в основном для больных детей, история моей мамы, много лет проработавшей врачом на скорой помощи и спасшей сотни жизней, многих не оставила равнодушными. На счета потекли ручейки переводов от людей, большинство из которых я даже не знала. Нескончаемые поступления ясно давали понять: если у нас есть хоть малейший шанс – мы его у жизни выцарапаем.
Но 26 ноября нас ждал новый удар. Мамина склонность к впадению в крайности поставила крест на возможности дальнейшего лечения.
Дело в том, что всю жизнь она практиковала самолечение, а главное – употребляла лекарства в повышенных дозах в случае даже самых легких заболеваний. Насколько я понимаю, она доверяла только врачам экстренной помощи, таким как сама. Но на скорой помощи не лечат, там лишь вытаскивают из состояния, угрожающего жизни. Для умения лечить нужно иметь совершенно другой профиль, а мама почему-то игнорировала своих коллег из поликлиник. И теперь она поплатилась за свое недоверие.
-У вашей мамы отказывают и почки, и печень, - сочувственно сказал мне какой-то профессор. – Она не подлежит химиотерапии. Лечение убьет ее быстрее, чем это сделает рак.
Мне разрешили провести с ней весь вечер, хотя обычно в реанимацию пускали не больше, чем на 15 минут.
А на следующий день в 11-30 мне позвонил ее доктор.
-Ольга Александровна, ваша мама умерла, - услышала я. - У нее неожиданно оторвался тромб.
До пятидесяти восьми она не дожила двадцать три дня.
Мама ошиблась, отмерив себе три месяца - с того первого разговора о болезни прошло ровно полтора.
Продолжение следует