Цену своей внешности Герман знал с раннего детства. С тех пор, как мать привела его в садик, он нередко слышал от воспитательниц или от родителей других детей: «Какой хорошенький мальчик! Прямо прелесть… Как с картинки… Как из журнала».
Начало здесь:
Ему самому в садике не нравилось. Мальчишки поначалу относились к нему враждебно – ими-то никто не восхищался. Их традиционно ругали – за шалости, за драки, за перемазанную во дворе во время игр одежду. Только когда Герман показал, что дерется не хуже других, и также как прочие способен доводить до белого каления воспиталок – его признали своим, и у него появились приятели.
Девочки же изо всех сил старались ему понравиться, и среди них даже затевались споры и заключались пари – кто первой «склеит» Гортаева. Но в ту пору девчонки Германа еще совсем не интересовали. А в целом в саду ему было скучно – запах подгоревшего молоко, ненавистная манная каша, чуть сладкий чай, прогулки под надзором во дворике, где были качели и песочницы, но не росло ни травинки, и бесконечный «тихий час» — всё это опротивело ему в первые же три дня.
Но мама не могла держать его дома. Она воспитывала сына одна, и гораздо позже Герман услышал еще одну свою характеристику, которая потом будет повторяться не так уж редко. Соседка, интеллигентная дама, в разговоре с подругой, но так, что Герман слышал, назвала его «Дитя любви».
— Он потому такой красивый, что Валя родила его от любовника… Съездила на море, стремясь поймать последний шанс. И там влюбилась без памяти. Ну и он, конечно, оказался женат. А она, разумеется, забеременела. Но я верю, что там, с ее стороны, было сумасшедшее, огромное чувство… Такие дети – особенные….Глаз не отведешь.
Герман тогда только усмехнулся, но позже решил, что это правда. Мать никогда не говорила про его отца ни слова. А если он сам заговаривал – быстро переводила разговор на другое. Позже он и спрашивать перестал.
Но поскольку мать тянула его одна – она не могла ли засиживаться дома в декрете, ни позволить себе оставить работу и подыскать себе другую, которая была бы ей больше по душе. Так и просидела всю жизнь в конторе, которую люди по привычке именовали «машиносчетной станцией», хотя здесь давно уже занимались чем-то другим, статистикой, кажется. Герман никогда не вникал в то, чем занята мать.
Он видел убогое обшарпанное здание, стоявшее на трассе. И ему становилось жутковато, когда он представлял, что в таких вот стенах можно было провести большой кусок жизни. Вечерами мать приходила усталая, у нее болела спина, ныли плечи. Она — как сама говорила — закидывалась таблетками, и шла «на вторую вахту» - известно, что домашняя работа не заканчивается никогда.
А больше всего трудиться приходилось летом, когда приходилось ездить еще и на дачу, потом перерабатывать урожай. Заготовки становились существенным подспорьем, и мать до позднего вечера проводила у плиты. А итогом ее работы были ряды банок, которые занимали в квартире все свободное место.
Мать чувствовала себя виноватой перед Геркой. И отправляла сына в летний лагерь. На месяц, а если повезет с путевками, то и на два. Мать говорила, что так ей спокойно на душе – сын дышит сосновым воздухом. Его четыре раза в день кормят, развлекают, приглядывают, чтобы с ним ничего не случилось. Об отдыхе для себя она могла только мечтать. Наверное, кроме той поездки на море, и не было у нее больше ничего подобного. Хотя она нередко вздыхала – выбраться бы каким-то чудом в санаторий! Может быть, там бы ее подлечили, и перестала ныть эта проклятая спина.
От лагеря Герман тоже был не в восторге. И в глубине души он завидовал ребятам, которых постоянно навещали родители, привозили богатые гостинцы, обещали, что вот, кончится смена, и они всей семьей поедут на курорт…У этих детей были вещи, о которых Герман не мог и мечтать. А он сам принадлежал к тем ребятам, которых родителям некуда было деть на эти бесконечные летние месяцы. Тревожно, когда мальчишки предоставлены сами себе и тусуются во дворе – мало ли что они выдумают. Вон Пашка этой весной, когда поджигал тополиный пух, знатно опалил лицо – и брови и ресницы сгорели, щеки покрылись коркой…Мать Герки, когда узнала, побледнела – боялась, что сын может учудить что-нибудь еще похуже.
Но Германа Бог берег… И он не растерял красоты, которой так щедро одарила его природа. Густые черные волосы, зеленые глаза… девочки думали даже, что он из подкрашивает – настолько густыми. Длинными и темными были ресницы. Фигура как у артиста балета, а пуще всего – небрежная и жесткая усмешка – притягивали взгляды девчонок. И уже не обращали они внимание ни на скромную одежду, ни на дешевую обувь.
Герман заговаривал со всеми, нравился – каждой, когда перешел в старшие отряды – так даже вожатые стали с ним невольно кокетничать. Но что-то вроде дружбы сложилось у него только с Любой, которая отбывала лагерную повинность также часто, как и он, и с которой они нередко оказывались в одном отряде.
Люба была из семьи вроде бы многодетной, но брат и сестра были старше нее, и уже уехали в областной центр, жили там. Отец умер. А Люба осталась с матерью уборщицей и бабушкой, которой было больше ста лет. Худенькая как тростиночка старушка в белом платочке как тень ходила по квартире. Домашнюю работу она уже делать не могла. Но очень тянулась к людям. И если кто-нибудь приходил в гости, она подсаживалась рядом, слушала. Говорила что-нибудь ласковое, чтобы сделать гостю приятное.
Сама же Люба дома оставаться не любила. И, сделав как можно скорее дела, которые поручала ей мать, спешила к кому-нибудь из своих многочисленных друзей. Кто первый ее позовет, кто зайдет за ней – к тому и шла. За то, чтобы заполучить Любу к себе на целый день, дети ссорились, потому как с ней всегда было необыкновенно интересно. Она придумывала захватывающие игры, сочиняла истории – заслушаешься. У нее были ловкие руки. Она с малых лет все умела – приготовить обед, убрать, постирать. Ее можно было позвать к себе. И затеять генеральную уборку – и будет ничуть не скучно, а шумно и весело. А в итоге – квартира убрана и родители довольны.
Но когда Люба стала постарше, мальчики стали ценить ее за то, что она позволяла им гораздо больше, чем другие девчонки, не ломалась…Она и оформилась быстрее сверстниц, им оставалось только завидовать тому, какая у нее пышная грудь и стройные ноги. И мало помалу девочки, прежние подружки, отошли от Любы, так как были совсем девчонками по сравнению с ней. Зато мальчишки теперь вились вокруг – не отогнать.
Но когда Люба приезжала в лагерь – все другие переставали существовать для нее. Был только Герман, рядом с ним она и держалась. Прочие парни смотрели завистливо, но Люба поставила так, что рассчитывать на ее внимание всем, кроме Германа было бесполезно.
Вместе они курили за лагерной столовой, учились друг у друга целоваться, а потом, в последние школьные годы -и постигали науку любви. При этом о будущем они никогда не говорили. Герман ни разу не сказал Любе, что влюблен в нее, что когда-нибудь они поженятся. А Люба ничего и не требовала, это было большим ее достоинством. С ней Герману было легко и просто.
Но он знал, что, когда уйдет в армию, Люба ни дня не станет хранить ему верность. Она вся была – здесь и сейчас – и надеяться на то, что она станет ждать его – не приходилось.
Матери он ставил в вину еще и это – не сумела ничего сделать, чтобы он откосил от службы. Денег в доме всегда было чуть – жили от одной материнской зарплаты до другой, и не на что было сделать подарок врачам или попросту сунуть им конверт, чтобы нашли у Германа какую-нибудь хворобу, помешавшую ему отдать воинский долг.
Мать знала, что сын недоволен ею, и на проводах, глаза ее были умоляющими, как у собаки, которая просит прощения. Люба провожать Германа не пришла, не захотела сидеть в кругу его друзей. Через несколько дней ее увидят в компании уже другого парня, и ей не хотелось, чтобы приятели Германа ее упрекали в неверности.
Сам Герман от службы ждал худшего – дедовщины и всего, что к ней прилагается. Но ничего страшного с ним не случилось. И в положенный срок он вернулся домой целый и невредимый. Только стал, пожалуй, еще жестче и циничней, чем был раньше.
В первую очередь ему хотелось вырваться из той жизни, которая была у него до сих пор. Но он знал, что не достигнет этого учебой. Книжные науки только раздражали его, и он видел, что не способен по своей природе несколько лет протирать институтскую скамью, готовиться к экзаменам, а потом бегать со своим дипломом, пытаясь куда-нибудь устроиться.
Должно было случиться что-то иное. Но что именно – он не знал. Он достоин лучшего, чем то, что его окружает, так пусть судьба даст ему шанс. Он устроился охранником в спортивный клуб, сдал на права, позже взял в кредит подержанную иномарку.
Для матери это значило очень многое – у нее отродясь не было машины, и появление в семье «железного коня» она восприняла как переход на новую ступень благополучия. Герман отдавал ей часть зарплаты, и мать стала понемногу откладывать деньги. Она загадывала про себя, боясь при этом дышать, чтобы не спугнуть мечту. У Герочки все будет хорошо, потом он перейдет на работу, которая оплачивается еще лучше, а потом достигнет еще больших высот. Тогда она вставит себе новые зубы, а может, хватит и на операцию у нейрохирурга, и спина перестанет так мучить. Виданое ли дело – начинать день с пригоршни таблеток, так можно остатки здоровья загубить.
Герман бесплатно «качался» в спортзале, где работал. Мышцы стали рельефными, он загорел, и эти светлые глаза на смуглом лице, эти непокорные черные волосы – просто сводили девушек с ума.
После своего возвращения он не искал встречи с Любой – ему говорили, что она живет с сыном бывшего бандита, чье им в девяностые годы произносили шепотом. Ну и черт с ней… девушки у Германа были – но ни одной постоянной, он им с самого начала давал понять, что друг другу они ничего не должны. Потому как девчонки хоть и были по молодости смазливые, каждая из них способна была утащить его на дно. Выйти поскорее замуж, обзавестись ребенком и начать требовать с мужа всё, с нуля – квартиру в ипотеку, ремонт, чтобы другие позавидовали, поездки куда-нибудь в Турцию – чем круче отель, тем лучше – и так далее, и так далее, требования их множились бы до бесконечности.
Но он не собирался тратить свою жизнь на то, чтобы пахать на одну из таких безмозглых куриц. Пусть не рассчитывают. Потому что все их мечты – это, в общем-то, дешевка. Он мечтал о другом уровне и других деньгах. Как-то раз приятель позвал его сняться в массовке, он принял приглашение с затаенным восторгом, надеясь, что произойдет чудо, и его как-нибудь заметят, и эпизод станет лишь началом его карьеры… Но ни о каких чудесах не было и речи. И заплатили ему «хрен да маленько», как говорил сосед, алкоголик Сашка-душа-нараспашку, была у него такая кличка.
Пришлось, в ожидании более крупных перемен, устроиться шофером к одной небедной дамочке. Она платила гораздо больше, чем он получал в своем клубе.
Дамочка была мелкой бизнесменшей, приходилось целый день возить ее по городу – то к поставщикам, то к клиентам, то к юристам…До поры до времени это окупалось деньгами. Хотя Герман и чувствовал себя несколько униженным, когда Элеонора забиралась в машину и командовала, куда ее везти. «Я тебе не слуга», - хотелось сказать Герману, но он одергивал себя, и напоминал, что он именно слуга – никуда не денешься.
Но позже стало еще хуже – Элеонора положила на него глаз. Неужели она всерьез думала, что он клюнет на тетку, которая в два раза старше него. И сколько бы она ни оставляла денег в салоне красоты – разницу в возрасте скрыть не получалось. И что за будущее ждало бы его с ней? Мужа на побегушках, который старается, чтобы жена была им довольна, поскольку он клюет корм, то есть, простите, получает деньги из ее рук?
Хотя его собственная мать, наверное, была бы довольна, считала, что он хорошо устроился. Герман вспомнил, что за все эти годы мать всего один раз попыталась кое-как слепить себе личную жизнь. В доме появился мужчина средних лет. А Герману тогда было примерно двенадцать, самый поганый возраст. Он с ходу возненавидел этого дядю Диму – уже за то, что тот пришел к ним жить, и в квартире стало тесно. Уроки приходилось учить в материнской спальне или на кухне. Потому что в так называемой «зале», где стоял диван Германа – теперь сидел дядя Дима, смотрел телевизор, грыз семечки, и шумно «болел за наших», когда шла какая-нибудь спортивная передача.
И внимание матери дядя Дима тянул на себя, Герману теперь доставалось мало. Однажды в мальчишку будто черт вселился. Герман и сам теперь не помнил – из-за чего. Он капризничал, дерзил, и в конце концов наговорил матери столько гадостей, что дядя Дима вышел из себя. О закричал, что Герку надо выдрать, и он сам готов этим заняться. С мальчиком случилась настоящая истерика, с рыданиями и судорогами, в воздухе повис вопрос – «Я или он?» - и мать без звука выбрала сына.
Пару дней она еще пробовала найти компромисс, как-то примирить своих мужчин, но Герман ушел из дома, и искать его пришлось с полицией. Отыскался мальчишка быстро, он просто отсиживался у одного из своих друзей. Но когда он вернулся домой – дяди Димы там уже не было. И больше мать никогда не приводила домой мужчин, да и вообще нигде с ними не встречалась, даже на стороне.
Женщины должны служить ему, а не он им – таково было убеждение Германа. Только тогда всё пойдет правильно. Собственно, такая жизнь, которую он представлял как идеал – была только на экране, и он всерьез думал о том, что будет сниматься в кино, поднакопит денег, а потом, может быть, уедет заграницу, уйдет в модельный бизнес.
Но до всего этого ему было как до Луны, и пока он не видел, какие конкретные шаги может сделать, чтобы пробиться к своей мечте. Наверное, нужно было ехать в столицу, пытаться зацепиться где-то там. Он без сожаления расстался со своей прежней хозяйкой, не пощадив ее – посоветовал чаще смотреть на себя в зеркало, и не липнуть к тем, кто по возрасту годится ей в сыновья. Женщина расплакалась от унижения – она только что купила ему подарок – золотое кольцо-печатку. Но Герман бросил его на трельяж, сказал, что он не цыганский барон – и не станет обвешиваться цацками. Закрывая дверь, он слышал плач Элеоноры. Но он не испытал ни малейшего чувства жалости – его передернуло.
Придя домой, он собирался уже через интернет купить себе билет до Москвы. Но тут ему позвонили и пригласили на собеседование. Он и забыл, что его анкета висит на hh. А дальше всё закрутилось – пожилой мужчина с сухими поджатыми губами предложил ему поработать шофером у его жены – время от времени возить ее в магазин и обратно. Зарплату же он предложил такую, что Герман только нервно сглотнул. Ради такого места можно было и отложить поездку.
Мужчины договорились о том, что Герман приступит к работе на следующий день.
(продолжение следует)