В октябре 1831 года Мотовилов сказал батюшке Серафиму: «Я чрезвычайно люблю одну девицу дворянку, соседку мою по симбирским моим деревням».
– А разве она очень хороша собой, – спросил он, – что вы ее так усердно и крепко любите, ваше боголюбие?
Николай Александрович ответил, что она хоть и не красавица в полном смысле этого слова, но очень миловидна. «Но более всего меня в ней прельщает что-то благодатное, божественное, что просвечивается в лице ее, – сказал Мотовилов. – Вид ее меня поразил, еще когда она была в двенадцатилетнем возрасте, и с тех пор я всесердечно полюбил ее».
– А почему же не красавица? – спросил отец Серафим. – По описанию вашему она должна быть таковою!
– Потому, – ответил Мотовилов, – что для полноты типичной красоты надо иметь большой рост, стройность корпуса, царственность взгляда и многое другое, чего она не имеет. Правда, в замену того она имеет нечто столько затрагивающее душу человека, чего и многие красавицы в себе не имеют...
– Да что же это такое? – спросил великий старец.
– А это то, что она как монастырка воспитана.
– Как? – переспросил он. – Как монастырка? Я не вник хорошенько в ответ ваш!..
– А это вот что я разумею под этим, отец ее, Михаил Петрович Языков, рано оставил ее сиротой пяти или шести лет, и она росла в уединении при больной своей матери, Екатерине Александровне, как в монастыре, всегда читывала ей утренние и вечерние молитвы, и так как мать ее была очень религиозна и богомольна, то у одра ее часто бывали и молебны, и всенощные. Воспитываясь более десяти лет при такой боголюбивой матери, и сама она стала как монастырка. Вот это-то мне в ней более всего и в особенности нравится.
Катенька была удивительно чистым, чудесным цветком, тихо расцветавшим в дружной семье Языковых. Она росла почти в полном одиночестве. Церковь, домашние богослужения и уход за матерью – в этом была вся жизнь молодой девушки, почти ребенка. В эту-то Катеньку, или Екатерину Михайловну Языкову, с двенадцатилетнего ее возраста и был влюблен Мотовилов. Миловидная девушка привлекла его не столько внешностью, сколько внутренними качествами своей высоко-религиозной женственной души.
Екатерина Михайловна Языкова происходила из старинного дворянского рода, основателем которого был мурза Енгулай Язык, выехавший из Золотой орды на службу к Дмитрию Донскому. Отец Екатерины Михайловны, Михаил Петрович Языков, в звании гвардии прапорщика оставив военную службу, посвятил себя устройству своего поместья. Он владел почти двадцатью тысячами десятин земли и считался одним из богатейших симбирских помещиков. Его супруга Екатерина Александровна была дочерью симбирского предводителя дворянства А. Ф. Ермолова; их родственник генерал Алексей Петрович Ермолов прославился в Отечественную войну 1812 года. У Михаила Петровича и Екатерины Александровны было трое сыновей – Петр, Александр, Николай и три дочери – Прасковья, Александра и Екатерина.
Наиболее близка Екатерина Михайловна была с братом Николаем, замечательным поэтом пушкинской плеяды. Николай на правах старшего брата считал своим долгом опекать младшую сестру, он руководил ее чтением, настоятельно рекомендовал ей вести собственный подробный дневник. По его мнению, «эти упражнения должны были доставить ей случай развить ее стиль и полезным образом занять ее ум».
Младшей сестре посвящено одно из лучших стихотворений Николая Михайловича – «Молитва». Пробуждение светлого утра, восход «светила дня» – вот для поэта образ, сравнимый с будущностью юной, расцветшей девушки:
О! будь вся жизнь ее светла,
Как этот свод лазури ясной,
Высокий, тихий и прекрасный,
Живая Господу хвала!
Семь лет Николай Александрович Мотовилов надеялся видеть Екатерину Михайловну своей женой. В мае 1832 года, несмотря на предсказание преподобного Серафима, что он должен жениться на другой девушке, Мотовилов сделал предложение Языковой и получил отказ. Екатерина Михайловна уже была просватана Алексею Степановичу Хомякову, и 5 июля 1836 году состоялось их венчание в домовой церкви графов Паниных на Никитской в Москве.
Искренним чувством радости проникнуто письмо к сестре, отправленное Николаем Михайловичем Языковым накануне ее свадьбы: «Не знаю, как выразить тебе радость, которая во мне кипит и блещет, когда читаю и перечитываю теперешние твои письма. Эта радость так сильна и действительна, что я не могу ничего делать, ничто на ум нейдет: весь я занят тобою, все мои помыслы слились в одну благодарственную молитву Богу, и предмет этой молитвы – ты, моя милая, добрая моя, голубица моя!»
Хомяков был старше жены на тринадцать лет. Он родился в семье богатых тульских дворян Степана Александровича и Марии Алексеевны, урожденной Киреевской. Отец Хомякова был слабовольным человеком и игроком, главой же семьи была мать, властная и энергичная женщина. Очень набожная, она почитала преподобного Серафима и эту любовь к преподобному передала детям. Строгое религиозное воспитание Хомякова наложилось на удивительно здоровую, цельную натуру будущего мыслителя, так что в его жизни никогда не было религиозных переворотов и даже сомнений. Его вера была ровной и бескомпромиссной, образовала прочную основу всего миросозерцания Хомякова. Когда Алексей и его брат Федор были еще детьми, их мать взяла с них обещание блюсти чистоту до брака, и этот наказ матери был исполнен.
«Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твердым, – писал Н. А. Бердяев, – и через всю свою жизнь он пронес свою веру и свою верность. Он всегда был благочестив, всегда был православным христианином. В нем не произошло никакого переворота, никакого изменения и никакой измены. Он единственный человек своей эпохи, не подвергшийся всеобщему увлечению философией Гегеля, не подчинивший свою веру философии. Ясность церковного сознания сопутствует ему во всей его жизни. Всю свою жизнь он соблюдал все обряды, постился, не боялся быть смешным в глазах общества индифферентного и равнодушного... Спокойно, твердо, уверенно пронес Хомяков через всю свою жизнь свою веру православную, никогда не усомнился, никогда не пожелал большего».
Алексей Степанович получил прекрасное образование. Он окончил Московский университет с ученой степенью кандидата математических наук. В юные годы жаждал стяжать военную славу. Когда в 1821 году в Греции началась война за независимость, семнадцатилетний Хомяков бежал из дома, чтобы принять участие в военных действиях, однако его вернули домой. Свое стремление проявить себя на поле боя молодой человек реализовал во время русско-турецкой войны 1828–1829-х годов. Как доброволец он участвовал в нескольких сражениях и за проявленную храбрость был удостоен ордена св. Анны.
Граф Д. Е. Остен-Сакен, под началом которого служил в кирасирском полку восемнадцатилетний Хомяков, вспоминал о нем как о единственном в своем роде: «В физическом, нравственном и духовном воспитании Хомяков был едва ли не единица. Образование его было поразительно превосходно, и я во всю жизнь свою не встречал ничего подобного в юношеском возрасте. Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекался направлением века в поэзии чувственной. У него все нравственно, духовно, возвышенно. Ездил верхом отлично. Прыгал через препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался отлично. Обладал силою воли не как юноша, но как муж, искушенный опытом. Строго исполнял все посты по уставу Православной Церкви и в праздничные и воскресные дни посещал все богослужения... Он не позволял себе вне службы употреблять одежду из тонкого сукна, даже дома, и отвергнул позволение носить жестяные кирасы вместо железных полупудового веса, несмотря на малый рост и с виду слабое сложение. Относительно терпения и перенесения физической боли обладал он в высшей степени спартанскими качествами».
Хомяков был прекрасным духовным поэтом и живописцем. Он обладал огромной эрудицией, особенно в области церковной истории и богословия. У него была замечательная память, прочитанное на ходу Алексей Степанович цитировал с поразительной точностью.
Этот русский помещик, практический, деловитый, успешно занимался сельским хозяйством, увлекался охотой и разведением охотничьих собак. Он изобрел ружье, которое стреляло дальше обыкновенных ружей, изобрел сеялку, на которую получил патент из Англии, нашел средство от холеры, занимался гомеопатией, лечил крестьян. Глубоко эрудированный, Алексей Степанович, имел глубокие познания в пятнадцати научных областях и в совершенстве владел тридцатью двумя языками.
Он был серьезным противником так называемых западников, отстаивавших западный путь развития России и игнорировавших ее самобытность. Один из них, Герцен, так охарактеризовал Хомякова: «Ум сильный, подвижный, богатый средствами, памятью и быстрым соображением... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете». Вокруг Алексея Степановича группировались остальные приверженцы славянофильства.
Хомяков и Мотовилов, при всем различии их социального положения, образованности, религиозного опыта, настроения и т.п., были в главном очень похожи – это были истинные рыцари Церкви, рыцари без сомнения, страха и упрека. Мотовилов и Хомяков оказались весьма похожими и в отношении к масонскому по духу движению декабристов. Хомяков прозревал в нем для России только зло. Его дочь, Мария Алексеевна, оставила следующие воспоминания: «Алексей Степанович во время службы своей в Петербурге был знаком с гвардейской молодежью, из которой вышли почти все декабристы, и он сам говорил, что, вероятно, попал бы под следствие, если бы не был случайно в эту зиму в Париже, где занимался живописью. В собраниях у Рылеева он бывал очень часто и опровергал политические мнения его и А. И. Одоевского, настаивая, что всякий военный бунт сам по себе безнравственен».
В Алексея Степановича Хомякова Екатерина Михайловна влюбилась бесповоротно и сразу. В письмах к брату она пишет: «Я люблю его, Боже мой, если б он знал, как я люблю его!», «Он любит меня вряд ли не больше, чем я его, и, мой милый Вессель (Вессель – домашнее имя Николая Михайловича Языкова), я счастлива». Николай, в свою очередь, был счастлив за свою младшую сестру и за Хомякова, с которым был дружен. Старшей сестре Прасковье он писал: «Она сама так счастлива, так счастлива, что я каждый день перечитываю ее письма: так они милы, свежи, полны думою и душою Катюши. Это просто прелесть. Ей Богу, она сто́ит своего счастья».
Этот брак был счастливым. Один за другим рождались дети. Екатерина Михайловна была погружена в домашние хлопоты и воспитание детей, сама занималась их образованием, при этом она целиком разделяла убеждения мужа и была ему надежной поддержкой во всех его делах. В стихотворении 1837 года «Лампада поздняя горела» поэт описал то влияние на творческое вдохновение, которое оказывала на него супруга:
Лампада поздняя горела
Пред сонной лению моей,
И ты взошла и тихо села
В сияньи мрака и лучей.
Головки русой очерк нежный
В тени скрывался, а чело –
Святыня думы безмятежной –
Сияло чисто и светло.
Уста с улыбкою спокойной,
Глаза с лазурной их красой,
Всё тихим миром, мыслью стройной
В тебе дышало предо мной.
Семейное предание Хомяковых сохранило трепетное отношение Екатерины Михайловны к поэзии мужа. Вновь написанные стихи Алексей Степанович имел обыкновение тут же выбрасывать в мусорную корзину. Узнав об этой странной особенности супруга, Е. М. Хомякова распорядилась, чтобы прежде, чем корзина будет опустошена, ей приносили ее на проверку. Стихотворение «К детям», посвященное смерти их первенцев Степана и Федора, он не выкидывал, а просто никому не показывал. Год спустя после написания он показал его Екатерине Михайловне, та, взволнованная стихотворением, отправила копию брату; так стихотворение «К детям» получило известность и славу одного из лучших образцов духовной поэзии. В письмах друзьям Хомяков называл супругу своим секретарем.
В 1844 году супруги Хомяковы приобрели у князя Б. А. Лобанова-Ростовского собственный дом в Москве на углу Собачьей площадки и Николопесковского переулка. По вторникам здесь проходили литературно-философские встречи, на которые собирались славянофилы. Здесь бывали А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Е. А. Баратынский, Аксаковы, Киреевские, М. П. Погодин, С. П. Шевырёв, Ю. Ф. Самарин, Свербеевы. Екатерина Михайловна являлась незримым средоточием духовной жизни этого салона. Николай Языков в 1845 году писал в альбом своей сестре:
Она блюдет порядок дома;
Ей мил ее семейный круг,
Мирская праздность незнакома,
И чужд бессмысленный досуг.
Не соблазнит ее желаний
Ни шум блистательных пиров,
Ни вихрь полуночных скаканий
И сладки речи плясунов,
Ни говор пусто-величавый
Бездушных, чопорных бесед.
Ни прелесть роскоши лукавой,
Ни прелесть всяческих сует.
И дом ее боголюбивый
Цветет добром и тишиной,
И дни ее мелькают живо
Прекрасной, светлой чередой;
И никогда их не смущает
Обуревание страстей:
Господь ее благословляет,
И люди радуются ей.
О серьезности взглядов Екатерины Михайловны свидетельствует ее рассказ мужу, в котором она делится впечатлениями о разговоре с дамами своего круга: «Видно, они никогда не замечали, сколько чудес Бог совершает в нас самих, что столько хлопочут о чудесах внешних».
Дочь М. А. Хомякова вспоминала о матери: «Сколько я помню мою мать, у нее кроме красоты было что-то кроткое, простое, ясное и детское в выражении лица, она была веселого характера, но без всякой насмешливости, и благодаря этому самые сериозные люди говорили с ней более задушевно, чем даже со своими друзьями». Так, издатель «Русского Архива» Петр Иванович Бартенев, не раз встречавший Гоголя у Хомяковых, свидетельствует, что «по большей части он уходил беседовать с Екатериною Михайловною, достоинства которой необыкновенно ценил». А она писала брату: «Сегодня был у меня Гоголь. <…> Много рассказывал об вас, и всё радостное; весело слушать, как он любит вас, я полюбила его очень. <…> Мы хотим быть друзьями». Писатель стал крестным отцом сына Хомяковых, Коли, родившегося 19 января 1850 года. Спустя два года Гоголь был потрясен преждевременной кончиной Екатерины Михайловны и воспринял ее как предзнаменование для себя. Он вдруг почувствовал тогда с невероятной силой, что должен умереть; при этом желал смерти и одновременно страшился ее. Писатель стал уединяться, подолгу молился у себя в комнатах.
Хомяковой было всего тридцать пять лет, когда она простудилась, гуляя в своем саду. У нее сделалась горячка и воспаление в груди, и 26 января 1952 года она отошла ко Господу. На похоронах Алексей Степанович нес гроб супруги до могилы с родными и знакомыми сам. Смерти жены он посвятил проникновенное стихотворение «Воскресение Лазаря»:
О Царь и Бог мой! Слово силы
Во время о́но Ты сказал,
И сокрушён был плен могилы,
И Лазарь ожил и восстал.
Молю, да слово силы грянет,
Да скажешь: встань! – душе моей.
И мертвая из гроба встанет,
И выйдет в свет Твоих лучей.
И оживет, и величавый
Ее хвалы раздастся глас –
Тебе, Сиянью Отчей славы,
Тебе, умершему за нас.
Его мысли приняли покаянное направление. Алексей Степанович пришел к заключению, «что вдовство есть духовное монашество, что надобно жить в чистоте более духовной, то есть не прилепляться сердцем уже ни к какой женщине, а пребывать ей верным до самого гроба». Он остался верным своему принципу и жил вдовцом до конца жизни. Ю. Ф. Самарин, близко общавшийся с Алексеем Степановичем, свидетельствовал, что жизнь Хомякова раздвоилась: «Днем он работал, читал, говорил, занимался своими делами, отдавался каждому, кому до него было дело. Но, когда наступала ночь и вокруг него все умолкало, начиналась для него другая пора…» Самарин рассказывал, что по ночам Хомяков молился об умершей с едва сдерживаемыми рыданиями.
Алексей Степанович писал так о своей невосполнимой потере: «Многим внутри себя обязан я своей покойной Катеньке, и часто слышатся мне внутренние упреки за то, что я далеко не разработал и не разрабатываю все наследство духовного добра, которое я получил от нее».
Смерть Екатерины Михайловны кардинальным образом изменила жизнь Хомякова. Он понял: «Теперь, благодаря Богу, не нужно будет самому себе напоминать о смерти, она пойдет со мной неразлучно до конца». Алексей Степанович уже не мог легко увлекаться, как раньше, случайными и разнообразными интересами, его деятельность была направлена на исполнение прямого призвания, и все наиболее значительные богословские сочинения были написаны им после смерти Екатерины Михайловны.
Хомяков пережил жену на восемь лет. В деревнях началась эпидемия холеры, и он заразился, когда лечил своих крестьян. Почувствовав себя плохо и поняв, что смерть близка, Алексей Степанович не опечалился, а, наоборот, обрадовался. Гибель здесь, в этом мире, означала долгожданное воссоединение с Катей в жизни вечной.
Земной мир он оставлял со спокойной душой. Хомяков успел достойно воспитать своих детей и верил, что у них будет счастливое будущее. Один из сыновей, Николай, выбрал впоследствии карьеру политика, боролся за сохранение русской государственности в смутное время начала ХХ века. Его мнение и душевные качества высоко ценили не только союзники, но и оппоненты. Министр Временного правительства П. Н. Милюков, от которого трудно было дождаться похвалы, называл Николая «культурным и лично порядочным человеком». Другой сын Хомяковых, Дмитрий, стал философом и развивал славянофильские идеи отца. Знакомые отмечали его удивительную скромность, которая не позволяла ему подписывать философские сочинения полным именем – он ставил только инициалы. Дочь Екатерина на личные средства в своем имении близ Пятигорска основала Свято-Троицкий Серафимовский женский монастырь с приютом для детей сирот и больницей для окрестного населения. В 1995 году монастырь был возрожден, и сейчас его называют Кавказским Дивеевом.
Каждый из детей Хомяковых нашел свой собственный жизненный путь, и на этом пути их согревала любовь родителей, Алексея и Екатерины, – любовь, которую не способна погасить даже смерть.
