Всё меньше становится первых советских переселенцев, поднимавших из разрухи бывшую Восточную Пруссию...
17 сентября 2023-го в посёлке Панфилово Правдинского района на 95-м году жизни тихо ушла Александра Тимофеевна Кожанова. Которая для её многочисленной родни (в том числе и для меня) была просто бабой Шурой.
Всего неделю не дожила она до особой даты в своей жизни, которую никогда не забывала. 23 сентября 1946-го ещё совсем юная Саша вместе с семьёй переехала из Белоруссии в Калининградскую область.
Каждому из переселенцев есть что рассказать. Их воспоминания занимают важное место в летописи янтарного края. И не обязательно, чтобы у них брали интервью специалисты. Тут главное – живой интерес того, кто записывает. Так и здесь получилось. Баба Шура как-то хлопотала по хозяйству, рассказывала, а правнучка Даша Тимирова записывала…
– Родилась я в Витебской области, в деревне Петраши Толочинского района. Родители мои, Христина Захаровна и Тимофей Михайлович Медюк, работали в колхозе. Кроме меня в семье было ещё шестеро детей: три девочки и три мальчика.
Когда началась война, мне было двенадцать лет. Хорошо помню, как пришли немцы. Они заставляли обрабатывать землю и в течение трёх лет оккупации забирали всё выращенное нами. Родители мои тогда были уже пожилые. Но местным партизанам, как могли, помогали: пекли хлеб, отдавали скотину в лес.
Когда нашу деревню освободили, возобновилась работа колхоза. Плуги таскали на себе, впрягались вшестером – и вперёд…
А потом из разных колхозов собрали бригаду и отправили в Восточную Пруссию, где, как говорили, было много бесхозных лошадей. Из нашей семьи в ту бригаду попала моя старшая сестра Катя. Вернувшись, она много рассказывала – это и были первые наши познания о незнакомом крае.
Позже стали приходить письма от солдат-односельчан, оставшихся там после войны. А затем из райцентра, Толочина, к нам стали приходить вербовщики. Они говорили, что в Восточной Пруссии много целых домов. Обещали подъёмные.
Наш дом, как и многие другие, сгорел во время войны. Из мужиков с фронта почти никто не вернулся. Долго родители обсуждали: ехать, не ехать. Мы ведь уже строиться начали. Но сил продолжать строительство не было. Вот и решились на переезд с родной стороны в неметчину…
Перед поездкой было собрание. Объявили, что брать с собой можно всё что угодно. Мои родители боялись, что на новом месте не будет леса. Потому отец набрал черенков для лопат, граблей. Мама насушила в дорогу много сухарей: специально пекла хлеб и сушила. А сруб недостроенного дома продали. Так что деньги на первое время у нас были.
До Толочина добирались на повозках. Там на вокзале нас погрузили в «телятники», по три семьи в каждый вагон. Для скота выделили отдельный вагон. В нём же ехал тот, кто ухаживал за скотом. Вот и моя сестра Маня всю дорогу ехала отдельно от нас.
А ехали долго, две недели. Очень много остановок было в Белоруссии. Собирали по пути людей, решившихся на переезд. Наш вагон часто перецепляли. Еды было мало, ели один раз в день. На остановках собирали дрова, варили картошку.
В Гвардейске нас хотели высадить. Но начальник эшелона забегал вдоль состава, что-то кричал. Поехали дальше. Как выяснилось, переселенцы из нашего Толочинского и Оршанского районов были приписаны к Гердауэну*.
На станции нас ждали машины. Погрузились и стали разъезжаться по хуторам, все места жительства были заранее расписаны.
* Ныне – посёлок Железнодорожный Правдинского района
Нашей семье достался кирпичный трёхкомнатный дом. Рядом был разбит хороший сад. Во дворе стоял сарай – крепкий, добротный. В доме – вместительный сухой подпол. Внутри было чисто, перед нашим приездом солдаты-пограничники вымели мусор. Но вся мебель сломана. И оконных рам не было. Отец по незаселённым хуторам набрал окон сломанных, из них собрал рамы для нашего жилища. Столы-стулья он тоже смастерил из остатков немецкой мебели.
Однако обживались мы позже. А сперва, пока позволяла погода, все силы были брошены на доставшуюся нам землю. Сразу создали колхоз, назвали его «Трудовое знамя». Первым делом выкосили все поля, насушили сена. Затем выбрали непаханое поле под посев хлеба. Весной эти пять гектаров вскопали лопатами, засеяли вручную. Пока хлеб не взошёл, дети и молодёжь караулили поле от ворон – их было очень много.
Картофель тоже посадили. За семенной картошкой мужики ездили весной в Белоруссию. Арендовали вагон, загрузили его, привезли. Урожай по осени собрали отменный. Вся наша семья его убирала. С восхода до захода солнца мы копали бульбу, мечтая о том, чтобы её отведать. Вечером мать приготовила большой чугунок бабки – такое блюдо из тёртой картошки. До чего вкусно было!..
На дне чугунка картошка пригорела. Мать хотела очистить его, но тут вдруг отец встрял: «Я помою». Обвязал чугунок тряпицей, проделал в ней небольшое отверстие и хитро так говорит: «Завтра отведаем ушицы». Мы ничего не поняли, только поглядывали друг на друга с удивлением.
Утром отец принёс чугунок, поставил посреди кухни, снял тряпку. И на пол… выпрыгнул здоровенный карась! Всего их там оказалось штук пятнадцать. А когда мать рыбу достала, оказалось, что дно – совершенно чистое. Вот так отец и ухой накормил, и чугунок помыл.
Но вообще первое время было тяжело с продуктами. По приезде мы получили подъёмные: муки – на главу семьи шесть пудов и по три пуда на каждого члена семьи. Растягивали их, как могли. Подмешивали в муку мякину, семена лебеды и конского щавеля.
Раз в неделю меня посылали в магазин за десять километров от нашего хутора – ближе не было. Там я покупала хлеб. Давали по одной буханке в руки, дома делили на всю семью – на девять человек. Голодали, в общем. А в первую зиму и гнилую картошку немецкую собирали…
Немцев в посёлке не было. Но видеть их приходилось. В первую зиму один старик приходил к нам из посёлка Мозырь, добрые люди его кормили. Немцам ведь ещё хуже нас приходилось… В Железнодорожном их много было. Оттуда приезжала немецкая бригада, штукатурили и белили наши дома.
Когда переехали, граница уже была отмечена. Пограничники рассказывали, что разметили сами, по немецким указателям. В сорок седьмом нас, молодёжь, посылали на границу. Мы вырубали просеки, распахивали землю, вбивали колышки, накручивали на них колючую проволоку.
Все мосты через речки были разрушены, на опорах ЛЭП – лишь обрывки проводов. Посуду собирали по пустующим домам. Находили немецкие лопаты, грабли, вилы – долго ими пользовались, сделано всё было на совесть. Кафельные печи разбирали, клали свои, русские, чтобы можно было готовить еду. Мать пользовалась найденным немецким ткацким станком. С собой из Белоруссии мы привезли семена конопли, льна, сеяли их и делали нитки. Ткали вещи сами, красили полотно ольхой, крушиной.
Жили без какого-либо медобслуживания. Роддом находился в Железнодорожном*. Там же было отделение милиции. Начальник и двое рядовых. Иногда приезжали с проверками. Но вообще делать им у нас особо нечего было. Разве что вечером на танцах кто подерётся. Однако уже утром драчунов так прорабатывали на собрании, что мало не покажется.
* Десять километров по карте по прямой, а по дороге – все пятнадцать
Почты, как и магазинов, в округе тоже не было. Если что, приезжали вестовые из посёлка Подлипово (колхоз имени Ленина), они сообщали важные вести, говорили, кого в контору вызывают, кому в военкомат явиться. Ближайшая школа – тоже в Подлипово. Пять километров туда, пять обратно. Да ещё через лес. И вот так – в любую погоду.
Работали много, но денег за работу почти не получали. Председатель записывал трудодни, оплачивали потом зерном, однако выходили копейки: 6-7 копеек на трудодень. В год набегало не больше сотни рублей. Колхоз сдавал госплан зерном, из остатков урожая закладывали семена на будущий год, остальное делилось колхозникам на трудодни.
У нас было три бригады – огородническая, полеводческая и скотоводческая. Грамотных выбирали бригадирами, бухгалтерами. Я сперва была полеводом, таскала мешки с зерном. Потом, когда появилась скотина, стала дояркой. Доили вручную, четыре раза в день, в год сдавали до четырёх тысяч литров молока с коровы.
Но не только работали. В Зареченском, где я тогда жила, был большой клуб. Обустроили его в старом трёхэтажном здании, очевидно, усадьбе богатого немца. Там были паркетные полы, двустворчатые двери. Чуть не каждый день устраивались танцы, привозили кино. В этом же здании находились колхозная контора, красный уголок.
Вокруг было много разрушающихся немецких церквей. А нам храмы не требовались. Все ж – комсомольцы, коммунисты. Детей не крестили, венчаний не проводили, покойников не отпевали. Умерших хоронили на немецких кладбищах. Весной, когда прибирали могилы своих близких, наводили порядок и на немецких.
Свадеб широких не делали – не до жиру. Регистрировались в сельсовете, в Подлипово, а вечером собирали узкий круг родных, друзей, ужинали. День нашего приезда сюда, 23 сентября, обязательно отмечали. Гнали немного самогона, готовили нехитрую закуску (бульба, сало), танцевали под гармошку.
Многие костромские, горьковские, мордовские переселенцы вскоре уехали назад. У них на родине остались дома, налаженный быт. А нам возвращаться было некуда. Да многим и нравилось на новом месте. Среди белорусов недовольных почти не было. Я, например, по родине не скучала, вся семья здесь, много знакомых, молодёжи. И климат мягкий. Очень отличался от белорусского – там зимой у нас морозы лютые были, а здесь зимы тёплые.
И народ хороший подобрался. Правда, разное случалось. Однажды моя сестра Катя встретила женщину, чей муж в войну был полицаем, и сама она ходила с немцами по домам, показывала, где могут быть спрятаны куры, скотина. Увидев её, Катя глазам не поверила: «Ты здесь?!» И та ночью сбежала из нашего посёлка…
В Зареченском я и судьбу свою встретила. В посёлке рота солдат-пограничников стояла. Один из них, Алексей Кожанов, стал моим мужем. Он из Мордовии был. Но решил тоже здесь остаться. Здесь в 1996 году я Лёшу своего и схоронила…
Поженились мы в 1951-м. Выбрали себе квартиру в доме барачного типа (они оставались от тех переселенцев, кто назад уехал). Муж одно время был завклубом и гармонистом по совместительству. Отдыхали мы с ним по очереди. В субботу я беру гармошку – и в клуб (играть умела немного). А Лёша с детьми дома. В воскресенье – наоборот.
В 1955 году в Зареченское провели электричество. Большое событие было. Мы тогда купили радиоприёмник «Москвич». В 1958-м из барака переехали на хутор в посёлок Панфилово. Понемногу налаживалась жизнь...
Много чего потом ещё было. И хоть жили порой трудно, но всегда – интересно. Родила здесь пятерых детей, у тех свои дети пошли.
В общем, была земля чужая, а стала – родная…
