Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Нынче мы завершаем, наконец, чтение удивительного по количеству смысловых пластов и описанных в нём событий письмо Достоевского Аполлону Майкову из Женевы от 16 августа 1867 года. Разделив его изначально на три главы, приступаю к последней, которую бы условно назвал так: так кто всё же более велик - Достоевский или Тургенев? Кто из них более русский? Ответы на эти непростые вопросы мы, полагаю, попытаемся получить после того, как я - без каких либо комментариев (вроде тех, коими снабдил третью часть) - приведу почти полностью весь авторский текст ФМ, касаемый непосредственно обозначенной темы. Итак...
- "... в Бадене мы промучились в этом аде 7 недель. В самом начале, как только что я приехал в Баден, на другой же день, я встретил в воксале Гончарова. Как конфузился меня вначале Иван Александрович. Этот статский или действительный статский советник тоже поигрывал. Но так как оказалось, что скрыться нельзя, а к тому же я сам играю с слишком грубою откровенностию, то он и перестал от меня скрываться. Играл он с лихорадочным жаром (в маленькую, на серебро), играл все 2 недели, которые прожил в Бадене, и, кажется, значительно проигрался. Но дай Бог ему здоровья, милому человеку: когда я проигрался дотла (а он видел в моих руках много золота), он дал мне, по просьбе моей, 60 франков взаймы. Осуждал он, должно быть, меня ужасно: «Зачем я всё проиграл, а не половину, как он?» Гончаров всё мне говорил о Тургеневе,так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. Сквернее всего то, что я еще с 67 года, с Wisbaden’a, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!) Не люблю тоже его аристократически-фарсерское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет вам свою щеку. Генеральство ужасное: а главное, его книга «Дым» меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что это его основное убеждение о России. Нашел я его страшно раздраженным неудачею «Дыма». А я, признаюсь, и не знал всех подробностей неудачи. Вы мне писали о статье Страхова в «Отечественных записках», но я не знал, что его везде отхлестали и что в Москве, в клубе, кажется, собирали уже подписку имен, чтоб протестовать против его «Дыма». Он это мне сам рассказывал. Признаюсь Вам, что я никак не мог представить себе, что можно так наивно и неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев. И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но Боже мой: деизм нам дал Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный! А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущественно провалиться!). Эти же, отпрыски Белинского, прибавляют, что они любят Россию. А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны... Заметил я, что Тургенев, например (равно как и все, долго не бывшие в России), решительно фактов не знают (хотя и читают газеты) и до того грубо потеряли всякое чутье России, таких обыкновенных фактов не понимают, которые даже наш русский нигилист уже не отрицает, а только карикатурит по-своему. Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился. Видя его так раздраженным, я действительно с чрезвычайно удавшеюся наивностию сказал ему: «А ведь я не ожидал, что все эти критики на Вас и неуспех „Дыма” до такой степени раздражат Вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на всё». «Да я вовсе не раздражен, что Вы!» — и покраснел. Я перебил разговор; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопилось в три месяца в душе от немцев: «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются. Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!». Он побледнел (буквально ничего, ничего не преувеличиваю!) и сказал мне: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!» Я ответил: «Хоть я читал „Дым” и говорил с Вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что Вы это скажете, а потому извините, что я Вас оскорбил». Затем мы распрощались весьма вежливо, и я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда. На другой день Тургенев, ровно в 10 часов утра, заехал ко мне и оставил хозяевам для передачи мне свою визитную карточку. Но так как я сам сказал ему накануне, что я, раньше двенадцати часов, принять не могу и что спим мы до одиннадцати, то приезд его в 10 часов утра я принял за ясный намек, что он не хочет встречаться со мной и сделал мне визит в 10 часов именно для того, чтоб я это понял. Во все 7 недель я встретился с ним один только раз в вокзале. Мы поглядели друг на друга, но ни он, ни я не захотели друг другу поклониться. Может быть, Вам покажется неприятным, голубчик Аполлон Николаевич, эта злорадность, с которой я Вам описываю Тургенева, и то, как мы друг друга оскорбляли. Но, ей-богу, я не в силах; он слишком оскорбил меня своими убеждениями. Лично мне всё равно, хотя с своим генеральством он и не очень привлекателен; но нельзя же слушать такие ругательства на Россию от русского изменника, который бы мог быть полезен. Его ползание перед немцами и ненависть к русским я заметил давно, еще четыре года назад. Его теперешнее раздражение и остервенение до пены у рта на Россию происходит единственно от неуспеха «Дыма» и что Россия осмелилась не признать его гением. Тут одно самолюбие, и это тем пакостнее. Но черт с ними со всеми!.."
Ну-с... Да, интересно. Начнём, пожалуй, с главного: едва ли есть основания подвергать рассказ Достоевского (даже учитывая то отчаянное положение, в котором он оказался) каким-либо сомнениям. Слишком уж это было бы... фантастично, да и нелепо. Не из-за старого же долга в 50 талеров ФМ так взъелся на Тургенева, да и не просто "взъелся", а показал Майкову пренеприятный какой-то, иной лик этого "истинно русского" писателя. Стало быть - правда.
В одной из глав "Внеклассного чтения", посвящённой роману Гончарова "Обрыв", я уже заслужил неодобрение некоторых читателей после того, как высказался в том смысле, что из двух писателей - "великого" Тургенева и "не очень великого, скорее - выдающегося" Гончарова - последнего ценю гораздо более. За многое. За то - хотя бы - что не впадал в окарикатуривание персонажей. Чем Тургенев, прошу согласиться, грешил, и грешил весьма. Какой роман его ни возьми - всё какие-то Ситниковы, Кукшины и Пигасовы. И это при том, замечу, что я искренне люблю "Отцов и детей" и "Рудина", ещё со школьной скамьи невольно примеряя на себя образы Лежнева и Павла Петровича Кирсанова. Некоторые вещи Тургенева вообще, по-моему, писаны дурно и как будто "с ленцой", даже - через "не хочу". Знаете, в современных западных кинокартинах частенько присутствует фигура писателя, которому после ошеломляющего успеха первого романа что-то не пишется... На экране ноутбука с пару месяцев уже - лишь одно название и первая фраза, периодически удаляемая и появляющаяся заново. Открываешь тот же "Дым" или "Накануне" - и будто сквозь абзацы продираешься, недоумевая, - а зачем? Может, и вовсе писать не стоило? Ну, неудачно всё, слишком натужно. И - да, это извечная манера Ивана Сергеевича окарикатурить персонажа сверх всякой меры. Что, конечно, подметил тонкокожий Достоевский: "... и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру". А теперь давайте сравним две этих цитаты. Полагаю, указание авторства не нужно.
- «Да, мы веруем, что русская нация – необыкновенное явление в истории всего человечества. Характер русского народа до того не похож на характеры всех современных европейских народов, что европейцы до сих пор не понимают его и понимают в нём всё обратно…»
- "Русский есть наибольший и наинаглейший лгун во всем свете... Ленив и неповоротлив русский человек — и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать"
Собственно, тут даже и сравнивать-то нечего. Это как попытаться сравнить чудное лесное озеро со спокойной тёмной водою и криком таинственной птицы откуда-то из чащи с огромной, в бензиновых разводах, лужей возле сельского почтамта с уснувшей в грязи хавроньей. Общее - "вода". Более - ничего. Я, разумеется, намеренно сгустил краски, но делаю это сознательно - совершенно в духе почтеннейшего Ивана Сергеевича, искренне почитавшего нас "лгунами", "неповоротливыми" (что отчасти, конечно, правда) и отказывавшему нам в способности "последовательно действовать". А после, правда, будто опомнившись, "во дни тягостных раздумий" всё же уверовавший в "русский язык", данный "великому народу", да и взгрустнувший малость под "как хороши, как свежи были розы" и "ланнеровский вальс", что "не может заглушить воркотню патриархального самовара". Красивое...
Достоевский не писал "красивое". Изъясняясь терминологией знаменитого недавного мема про "рыбов продоёте?", он писал, скорее, "некрасивое". Сложное. Болезненное. Страшное. И языком - тоже непростым. Иной раз - непричёсанным каким-то, сложночитаемым. Я знаю десятки вполне образованных людей, относящихся к романам Достоевского крайне уважительно, но, что называется, на "дистанции огромного размера". Дескать - "Братья Карамазовы", дааа, веещь, уважаю... Но перечитать (или даже - прочитать) - боже упаси, это же как сквозь бурелом продираться! "Достоевский есть не что иное, как низкопробное трюкачество, не имеющее себе равных по глупости во всей мировой литературе" - это Набоков припечатал. И ещё: "Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей".
Впрочем, и о Тургеневе он же - без фимиама:
Как и большинство писателей своего времени, Тургенев всегда излишне прямолинеен и недвусмыслен, он не оставляет никакой поживы для читательской интуиции, выдвигает предположение, чтобы тут же скучно и нудно объяснить, что именно он имел в виду. Тщательно выписанные эпилоги его романов и повестей кажутся до боли искусственными, автор из кожи вон лезет, потакая читательскому любопытству, последовательно рассматривая судьбы героев в манере, которую с большой натяжкой можно назвать художественной. Он не великий писатель, хотя и очень милый
Ха-ха, "очень милый". Пожалуй, самое блестящее определение для "великого русского писателя", творившего на "великом русском" для русских же читателей, нисколько последних не любя и не уважая. Почесав Тургенева - будто мимимишного котика - за ушком, Набоков указал ему на настоящее его место в отечественной литературе. Нюхать из заграницы розы и мурлыкать в усы ланнеровский вальс - дело, конечно, хорошее, примерно такое же, как выписывать на удалении тысяч вёрст никогда не существовавшие в действительности русские характеры, предлагая их удивлённой аудитории как скверный купец - бесполезную безделицу, от которой ни толку никакого, и цена - завышена сверх всякой меры. И вот что ещё любопытно... Отчего-то на так называемом "коллективном западе" в сознании тамошних "профессоров Хансенов" русская литература ассоциируется более всего с Толстым и Достоевским. Можно, конечно, от этого факта отмахнуться - мол, все они там "ку-ку", вы их хвалёное "Над пропастью во ржи" читали? Ну фигня же - откровенно говоря! Может быть. Но "Дым" - тоже фигня. А "Идиот" и "Преступление и наказание" - нет. Хоть и язык Достоевского - прав Набоков - будто в страшной спешке забыли причесать, так со сбившимся набок тупеем на люди и выпустили. Ему и в самом деле - некогда было лакировать написанное. Денег всё время надобно было "до зареза". В отличие от Тургенева - у этого времени было - хоть отбавляй. И литературою своей он торговал - не в пример Достоевскому - со знанием дела и цены, как опытный барышник - породистыми жеребцами. Потому и читать его - и для души приятно, и для глаза - необременительно. Всё равно, что розы нюхать.
Я намеренно закрываю тему, не развивая её далее. Всё одно - всякий останется при своём. Как пел когда-то один исполнитель, фамилию которого теперь необходимо снабжать "звёздочкой" - "И каждый пошел своею дорогой, а поезд пошел своей". Завершить же наш небольшой цикл хочу ещё одной выдержкой всё из того же (да-да, вот такой бездонный ларчик!) письма Достоевского Майкову. Разумеется - "в тему". По поводу -"кто более русский"...
"... Впечатление оказалось очень странное; тотчас же мне представился вопрос: для чего я в Дрездене, именно в Дрездене, а не где-нибудь в другом месте, и для чего именно стоило бросать всё в одном месте и приезжать в другое? Ответ-то был ясный (здоровье, от долгов и проч.), но скверно было и то, что я слишком ясно почувствовал, что теперь, где бы ни жить, оказывается всё равно, в Дрездене или где-нибудь, везде на чужой стороне, везде ломоть отрезанный... Еще более убедился я тоже в моей прежней идее: что отчасти и выгодно нам, что Европа нас не знает и так гнусно нас знает... Россия тоже отсюда выпуклее кажется нашему брату. Необыкновенный факт состоятельности и неожиданной зрелости русского народа при встрече всех наших реформ (хотя бы только одной судебной) и в то же время известие о высеченном купце 1-й гильдии в Оренбургской губернии исправником. Одно чувствуется: что русский народ, благодаря своему благодетелю и его реформам, стал наконец мало-помалу в такое положение, что поневоле приучится к деловитости, к самонаблюдению, а в этом-то вся и штука. Ей-богу, время теперь по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского. А что дороги? Поскорее бы на юг, поскорее как можно; в этом вся штука. К тому времени везде правый суд, и тогда что за великое обновление! (Обо всем об этом здесь думается, мечтается, от всего этого сердце бьется)... Здесь, хоть и ни с кем почти не встречался, но и нельзя не столкнуться нечаянно. В Германии столкнулся с одним русским, который живет за границей постоянно, в Россию ездит каждый год недели на три получить доход и возвращается опять в Германию, где у него жена и дети, все онемечились.
Между прочим, спросил его: «Для чего, собственно, он экспатриировался?» Он буквально (и с раздраженною наглостию) отвечал: «Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера и разобрать не мог француза от англичанина и от немца.
— Так, стало быть, это прогресс, по-вашему?
— Как же, разумеется.
— Да знаете ли вы, что это совершенно неверно. Француз прежде всего француз, а англичанин — англичанин, и быть самими собою их высшая цель. Мало того: это-то и их сила.
— Совершенно неправда. Цивилизация должна сравнять всё, и мы тогда только будем счастливы, когда забудем, что мы русские и всякий будет походить на всех. Не Каткова же слушать!
— А вы не любите Каткова?
— Он подлец.
— Почему?
— Потому что поляков не любит.
— А читаете вы его журнал?
— Нет, никогда не читаю».
Разговор этот я передаю буквально. Человек этот принадлежит к молодым прогрессистам, впрочем, кажется, держит себя от всех в стороне. В каких-то шпицев, ворчливых и брезгливых, они за границей обращаются..."
P.S. А "Отцы и дети" мне и в самом деле нравятся чертовски! Ловко и сделано, и придумано. На века.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Я к вам пишу...", а также много ещё чего - в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
