Утро было мутное, сырое и рыхлое, как прелая вата. Всё, что еще вчера играло красками, за одну ночь выцвело, полиняло и состарилось — скамейки на стальных трубах-опорах, двухэтажные корпуса, окруженные облетающими деревьями, остатки мелких хризантем на клумбах, даже небо. Только ягоды рябины горели в полумгле, составленной из тумана и мелких ветвей, светились гроздьями оранжевых точек — слишком высоко над землей и поэтому жутко, будто потусторонние зрачки.
Но вокруг не было никого, ни единой живой души, которая могла бы ощутить этот ужас. Пришла осень, и люди разъехались. На самом деле, начистоту, и летом-то в этом санатории делать было нечего, разве что умирать со скуки. Однако некоторые горожане приезжали сюда — как бы по инерции, по старой, еще советских времен привычке.
Между санаторием и бетонной стелой на въезде в город было каких-то километров пятнадцать. Немного, но при всем при этом санаторий находился совсем на отшибе, в стороне от оживленных автотрасс и железных дорог. Оттого и случайные люди объявлялись в санатории редко: подойдет этак-то к воротам небритый осторожный человек в сапогах и брезентовой куртке, заглянет внутрь, покачает головой... Вот уж и нет его. А кто он был такой, чего ему надо было — тайна вовеки.
Осеннее мглистое утро. Сырой воздух, пропитанный запахом последних в году листьев и последней травы. И ворота уже на замке — посторонний не войдет. Скоро этот замок заржавеет намертво, так, что ключом уже не провернешь. По весне (если она, конечно, наступит — сейчас в этом нет уверенности) сторож будет ругать проклятый замок, щупая грубое железо непослушными артритными пальцами.
Тут скрипнуло что-то, и закисший кисель осеннего пространства всколыхнулся, отозвался слабым далеким эхом. Низенькая деревянная фигура у асфальтовой дорожки (судя по форме изваяния и остаткам коричневой краски, неизвестный мастер пытался изобразить Винни-Пуха) качнулась и медленно повернулась сначала в одну сторону, потом в другую. Взяв небольшую паузу, Винни-Пух издал звук, похожий на тяжелый вздох, и негромко позвал кого-то:
— Эй! Э-э-эй!
Голос был тусклый, глухой, будто из-за обитой войлоком и дерматином двери. Пустота промолчала в ответ.
— Спят еще, что ли? — пробормотал деревянный медведь. — Ну ладно.
С дерева, которое росло по другую сторону дорожки, сорвался бурый иззубренный лист, очертил в сыром воздухе спираль, зацепив грубо отесанное плечо фигуры. Медведь охнул — больше для развлечения, чем от испуга.
— Винни! — слабо пискнуло из-за кустов.
Винни-Пух развернулся, насколько мог, но все-таки недостаточно, чтобы увидеть источник писка. По деревянной потрескавшейся морде пробежало подобие улыбки.
— Что, проснулся? — теперь голос деревянного медведя звучал тепло, почти по-живому. — Это хорошо... Скучно одному-то. Я снова первый, слышишь, Пятачок? Опять я первый очнулся! А?
— Слышу, Винни! Нам теперь не так скучно будет.
— Я и говорю...
Снова все стихло, только голые ветки иногда шевелились на самых верхушках деревьев и касались друг друга, издавая вкрадчивый стук.
— А ты меня видишь, Пятачок?
— Нет!
— Я так и думал, — сообщил Винни-Пух. — И я тебя не вижу. Жаль.
— Неправильно нас поставили, Винни. Мне тоже жаль.
— Ну да, — согласился медведь. — Зато разговаривать можно. Только ты уж это, Пятачок, не кричи, ладно? А то услышит кто... Мало ли! Ну, сторож этот...
— Я не кричу, Винни. Я тихонько.
— Это просто голос у тебя такой высокий, — глубокомысленно заметил деревянный медведь, помолчав немного. — Тонкий у тебя голос, Пятачок! Пронзительный.
— Чего?
— Голос у тебя такой, говорю!
— Ага.
Мимо Винни-Пуха с металлическим стрекотом промелькнула тень. Шевельнулись опавшие листья, пахнуло ржавчиной.
— Слышишь, Пятачок? Это что же, Муравей проснулся? Значит, и Муравей тоже.
Невидимый Пятачок протяжно всхлипнул за своими кустами: он боялся Муравья. Так, без особой на то причины, чтобы хоть чего-то бояться. Иначе совсем скучно.
В людный сезон железный Муравей неподвижно сидел на своем камне, вцепившись в валун ногами-арматуринами — то накаляясь под лучами солнца, то терпеливо ржавея под дождем. Теперь очнулся и наверняка отправился искать Стрекозу. Но ее срезали и унесли куда-то равнодушные люди в грязных робах. Это было летом, когда все спали. Но медведь был уже старый и спал вполглаза. Где она теперь, Стрекоза?
Обо всём этом, а также о много другом медленно думал Винни-Пух — точнее, деревянная фигура, отдаленно напоминающая Винни-Пуха. Да и мысли эти были не то чтобы мысли — так, что-то вроде треска глубоко внутри деревянной колоды. Или шепота ветра в голых ветвях. Или ворчания оседающей сырой земли. Или вроде еще чего-то подобного — странного, тусклого, вечного.
==========
✸✸✸ Вот так, друзья. Спасибо за то, что читаете, а за комментарии и лайки отдельное спасибо! Если интересно, вот еще рассказы:
