Пока Марийка пристраивала детей, Инкерман и Григорий вышли на улицу.
— Что там у вас за нежности такие?
Григорий покраснел.
— Нет никаких нежностей. Марийка мне как сестра. Живём себе… Детей растим. Она хорошая хозяйка. Всё чисто, убрано, приготовлено. Дети всегда умытые. Бельё стирает часто. Рукастая. И не скажешь, что белоручкой родилась.
"По дороге с ветром" 51 / 50 / 1
— Ну и чего ты крутишься волчком? Сестра, не сестра… Ладная она, вот и женись.
Григорий усмехнулся.
— Легко тебе говорить, Лёша. Она Лазаревского любит. Никак не забудет о нём. А он теперь птица высокого полёта. Уехал в столицу и там строит коммунизм. Женат он, Лёша. Вот так-то…
— Ой, — Инкерман махнул рукой, — она его видела пять раз в жизни. Где там любовь, Гриша? Где? Лучше неё ты никого не найдёшь. Думай, мозгуй, как тебе её женой своей сделать.
Григорий насупился. Он не любил, когда ему начинали указывать.
— Я сам разберусь. Нечего меня сватать. Посватали уже… Лика быстренько сбежала. И о Мише не вспоминает даже.
Вот смотрю я на него, и всех сироток хочется под крылом спрятать.
Лика ведь тоже неплохая была. Только сирота есть сирота. Недолюбленная, недоцелованная она. И ребёнок у неё такой же. Какой бы ни была Марийка — родная мать получше всякой приёмной, как и отец.
— Не скажи, — Инкерман нахмурился. — Иногда такой отец попадётся, что никакого не надо.
Григорий пристально посмотрел на друга.
— До сих пор на своего серчаешь?
Профсоюзник кивнул.
— Смотрю на него, жалею вроде. А как вспомню, так обида заполняет сердце. Ладно. Марийка идёт. Действуй, Геромыч. Украдут, жалеть будешь.
Григорий язвительно улыбнулся и подал Марийке руку.
Она поблагодарила.
Экипаж качало так, что Инкерману стало плохо. Он попросил остановиться. Вышел на улицу и велел продолжать путь без него.
Марийка обеспокоенно смотрела на Алексея.
Он был бледен.
Медленно пошёл по улице.
Григорий приказал кучеру ехать дальше.
— Недолго осталось, — пробурчал он. — Лёшка дойдёт.
— Что с ним? — очень тихо поинтересовалась Марийка.
Ей вдруг стало страшно находиться рядом с недовольным Гришей.
— Когда сказали, что Регина умерла, он повеситься надумал. Да то, что он там нагородил, не выдержало его. Упал и сломал ногу. Что-то важное в горле петлёй передавил.
Теперь только ходить может. А если ездит, то дурно ему становится. А нога сломана была и срослась неправильно. Вот он и хромает. Только зря он себя покалечил. Поторопился.
Марийка хотела спросить, почему поторопился, но экипаж резко остановился.
— Ты безмoзглый что ли? — Григорий громко выругался и набросился на кучера.
Тот оттолкнул нападавшего и насупился.
Марийка к этому времени вылезла и отошла подальше. Ей не хотелось смотреть на дерущихся мужчин.
Григорий кричал и угрожал, кучер не отставал от него.
К ним уже спешил Инкерман.
Он оттащил Гришу от кучера, извинился.
Экипаж продолжил движение без пассажиров.
— Ну никак тебя нельзя на людях оставить! — Возмутился Алексей Данилович. — Чуть что — сразу в бой. Так и без зубов можно остаться. Гриш, ну, возьми ты себя в руки.
— Сам бери, — Григорий продолжал быть не в духе.
С места остановки шли около получаса.
Двигались медленно, так, чтобы профсоюзник не уставал.
Молчали.
Каждый думал о своём.
Марийка о том, что жизнь её стала какой-то непонятной. Гриша не обижал, но и жить с ним под одной крышей было стыдно.
Соседи принимали их за семью. И вроде бы можно было не обращать на это внимания, но хотелось иначе.
Во снах Лазаревский не давал покоя. Он снился каждый день. И вроде бы затягивалась рана в сердце, но не до конца. Разбредалась, сочилась, болела эта рана.
Марийка как-то спросила у Гриши о Гене.
Но тот сказал, что незнаком с таким человеком.
Грише ничего не стоило так сказать. Он позволял со своим характером многое, а Марийке его слова только добавляли боли.
Окраина города омрачалась низенькими постройками барачного типа.
Во многих домах отсутствовали окна, двери, а где-то белели занавески.
Смотрели в те окна древние старушки в цветастых платках, на Марийкин взгляд как будто все одинаковые.
Девушка стала чувствовать неладное.
Алексей поторапливался, кажется, даже бежал, волоча за собой трость.
У одного из бараков остановились.
— Идите, — скомандовал Григорий, — я буду караулить.
Инкерман взял Марийку за руку и повёл к двери.
Вошли в тёмное помещение. Еле уловимый запах присутствия мышей напомнил Марийке детство. Иногда так пахло в сарае, куда отец вместе с работниками затаскивал тюки сена.
После этого помещения попали в довольно светлую комнату. Там пахло чем-то травяным.
В углу стояла люлька, около неё спиной в двери сидела женщина.
Она покачивала люльку и напевала:
— Спи, сыночек, сном спокойно,
Не волнуй моё сердечко.
Станешь взрослым сыном вскоре,
Я же мамой буду вечно…
Женщина оглянулась. Марийка ахнула и задрожала.
Это была Регина.
Она очень повзрослела. На лбу и под глазами появились морщины.
Губы истончились и как будто высохли.
— Опять он тебя всю опустошил, — недовольно сказал Инкерман и с грохотом опустился на стул.
Откинул трость и закрыл глаза.
Регина подошла к Марийке и обняла её.
— Ну здравствуй, сестрёнка! Как я рада, что ты жива.
— И я… — Марийка больше ничего не смогла произнести.
Регина усадила её рядом с Алексеем.
Налила обоим чай. Тоненько порезала хлеб, и каждый кусочек намазала мёдом.
Инкерман оживился. Ел жадно. Регина стояла рядом и гладила его по плечу.
— Алёшка, — шептала она, — ты делаешь меня счастливой. Спасибо за Марийку.
— Угу, — промычал мужчина.
Потом Регина тоже села за стол.
Долго молчали.
Алексей сказал, что может оставить Марийку ночевать, а завтра заберёт.
— А как же дети? — заволновалась Марийка.
— Гриша с ними побудет. В отпуске он. Иначе я сюда его не вызволил бы.
— Оставайся, — попросила Регина. — Всего лишь один день.
Марийка согласилась.
Она была рада видеть Регину, но не понимала, почему та молчит о сыне. Ведь Олежка остался сиротой при живой матери.
Когда Инкерман ушёл, Регина спросила:
— Как там мой сынок?
— Который именно? — Марийке захотелось её уколоть.
Так обидно было за Олега.
— Ну уж не тот, что спит рядом, — Регина укор приняла, ей стало неловко. — Маша, давай ты не будешь меня винить. Ведь ты сделала для моего сына больше, чем я сама. И я за это благодарю тебя.
Лёша злится, но в глубине души он понимает, что дети не виноваты. И если Олега он ещё как-то воспринимает, то Максима ненавидит.
Мне кажется, что он даже ни разу не смотрел на него. Когда я рожала, он ждал на улице. Я звала его. Просила помочь мне.
Он не пришёл.
Уже в сильном исступлении я услышала, как он закричал: «Зови своего Яна! Это его отпрыск…»
Мне обидно, Маша. Я не просила меня спасать, могла благополучно умереть и никого не мучить. Ян на свободе. Его не поймали. Лёша боится, что он навредит мне.
Он видел его однажды. И сам не знает, показалось ему или нет.
Я боюсь, Маша! Ян очень жесток. Мне невыносимо стыдно за то, что я так подвела Лёшу. И себя тоже…
Я назло вышла за Яна. Мне хотелось показать Лёше, что я тоже с характером. И вот… Показала…
Мне было очень плохо при задержании. Уже в тюрьме я узнала, что беременна.
Меня постоянно рвало. В больнице кто-то сказал, что нужно прекратить этот беспредел, что такие, как я, не должны рожать детей.
Доктор пришёл делать со мной что-то страшное.
Но человека, решившего за меня, вынесли в полуобморочном состоянии, это помогло мне спастись. А человек этот должен был быть со мной до конца...
Врач велел мне выпить гадкую жижу. Я с трудом проглотила это.
Помню, как меня заворачивали во что-то колючее.
А ещё чей-то скрипучий голос звучит во мне до сих пор: «Сдохла…»
Я чувствовала, как меня куда-то несут. И вроде осторожно, но я боялась, что похоронят заживо.
Защитить себя в тот момент я не могла никак.
Продолжение тут
Дорогие читатели!
Всем желаю добрых мыслей и снов.
Вы мои крылья!
