Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодняшняя часть чтения нами письма Достоевского Майкову, несомненно, могла бы стать полноценной главой незавершённого (вернее, просто позаброшенного) цикла "Деньги, деньги! Нужно их до зареза..." Собственно, оно изначально и планировалось - ибо ФМ с его пристрастием к "Рулетенбургу"и постоянной нуждою в средствах так и напрашивался стать несложившейся четвёртой главой "Денег..." Вышло несколько иначе, чему я, признаться, даже рад. Там могли бы быть письма писателя к "эксплоататору" Некрасову, платящего - как казалось Достоевскому - слишком мало. Например, такое...
- " ... Те условия, которые Вам угодно было предложить мне в последнее свидание наше у Майкова, весьма выгодны. Но в настоящую минуту я нахожусь в таком затруднительном положении, что деньги, Вами обещанные, не принесут мне ровно никакой пользы, а только протянут мою безвыходность напрасно. Вам, может быть, отчасти известны мои обстоятельства. Мне нужно 150 руб. серебром, чтобы хоть немного стать на ноги. И потому, Николай Алексеевич, если этих денег разом Вы дать не пожелаете, то, к величайшему моему сожалению, доставить Вам повесть мне будет невозможно. Ибо я не буду иметь материальных средств написать ее..."
150 рублей серебром - правда, уточним, это важно: за ненаписанную ещё вещь!!! Ничтожная сумма. Письмо датировано 1847 годом. у автора всё ещё впереди. Но и после возвращения из ссылки неудовлетворённость Достоевского гонорарами от "Современника" проскакивала едва не в каждом письме к близким:
"... на Некрасова предложение согласиться невозможно. Ты правду говоришь: всё оттого, что торгаши..."
... А то и ещё того откровеннее:
"... Некрасов аферист от природы, иначе он не мог бы существовать, он так с тем и родился..."
Впрочем, не будем о Некрасове и писателях, мы уже в последние года как два довольно рассуждали о сомнительной "корыстности" редактора "Современника" и о фактической убыточности журнала, вынужденного вступить в жестокое противостояние с Краевским за почувствовавших возможность большего заработка авторов. Со стороны гениям (а все писатели - как правило, всегда гении) вечно кажется, что им недоплачивают, и настоящая их цена - куда как большая. Вернёмся к женевскому письму Майкову от 16 августа 1867 года. Достоевский здесь предельно откровенен, более того - он искренне раскаивается и в своей страсти, и в слабости своей, и в том, что снова оказался без денег. Итак...
- "... Расскажу же Вам эти четыре месяца... и откровенно. Вы знаете, как я выехал и с какими причинами. Главных причин две: 1) спасать не только здоровье, но даже жизнь. Припадки стали уж повторяться каждую неделю, а чувствовать и сознавать ясно это нервное и мозговое расстройство было невыносимо. Рассудок действительно расстроивался, — это истина. Я это чувствовал; а расстройство нервов доводило иногда меня до бешеных минут. 2-я причина — мои обстоятельства: кредиторы ждать больше не могли... Оно, положим (и говорю не для красы и не для словца), долговое отделение с одной стороны было бы мне даже очень полезно: действительность, материал, второй «Мертвый дом» — одним словом, материалу было бы по крайней мере на 4 или на 5 тысяч рублей, но ведь я только что женился и, кроме того, выдержал ли бы я душное лето в доме Тарасова? Это составляло неразрешимый вопрос. Если же бы мне писать в доме Тарасова, при припадках усиленных, было нельзя, то чем бы я расплатился с долгами? А обуза наросла страшная. Я поехал, но уезжал я тогда с смертью в душе: в заграницу я не верил, то есть я верил, что нравственное влияние заграницы будет очень дурное: один, без материалу, с юным созданием, которое с наивною радостию стремилось разделить со мною странническую жизнь; но ведь я видел, что в этой наивной радости много неопытного и первой горячки, и это меня смущало и мучило очень... Наши малые средства смущали меня: поехали мы со средствами весьма невеликими и задолжав вперед ТРИ (!) тысячи Каткову. Я, правда, рассчитывал тотчас же, выехав за границу, приняться немедленно за работу. Что ж оказалось? Ничего или почти ничего до сих пор не сделал и только теперь принимаюсь за работу серьезно и окончательно. Правда, насчет того, что ничего не сделал, я еще в сомнении: зато прочувствовалось и много кой-чего выдумалось; но написанного, но черного на белом еще немного, а ведь черное на белом и есть окончательное; за него только и платят..."
Итак, как видим, ситуация у Фёдора Михайловича и в самом деле невесёлая. Денег нет, Каткову должен вперёд (а это надо отрабатывать... а ничего не пишется... впрочем, авансы за ненаписанное стали грустной традицией для ФМ на протяжении всего его творческого пути ) немалых в его положении три тысячи (если что - восклицательный знак в тексте самого Достоевского. Он наглядно демонстрирует и значимость, и катастрофичность суммы, от которой, к сожалению, ничего не осталось), а на родине уже нетерпеливо потирают сухонькие лапки кредиторы. Сейчас ещё сгустим краски!
- Наконец в Дрездене тоска измучила и меня и Анну Григорьевну. А главное, оказались следующие факты: 1) ... оказалось, что кредиторы подали ко взысканию (стало быть, возвращаться в Россию до уплаты нельзя). 2) Жена почувствовала себя беременной (это, пожалуйста, между нами. Девять месяцев выйдут к февралю: стало быть, возвращаться тем более нельзя). 3) Предстал вопрос: что же будет с моими петербургскими, с Эмилией Федоровной и с Пашей и с некоторыми другими? Денег, денег, а их нет! 4) Если зимовать, то зимовать где-нибудь на юге. Да к тому же хотелось хоть что-нибудь показать Анне Григорьевне, развлечь ее, поездить с ней. Решили зимовать где-нибудь в Швейцарии или в Италии. А денег нет. Взятые нами уже очень поистратились. Написал к Каткову, описал свое положение и попросил еще 500 руб. вперед. Как Вы думаете: ведь прислали! Что за превосходный это человек! Это с сердцем человек! Мы отправились в Швейцарию. Но тут начну Вам описывать мои подлости и позоры...
Как только не крыли за его оголтелый, даже более - монолитный консерватизм редактора"Русского вестника" и "Московских ведомостей" влиятельнейшего Михаила Николаевича Каткова. А он - вон что... "с сердцем человек". И отметьте созвучность пушкинского отчаянного 1836 года в письме к Нащокину "Деньги, деньги! Нужно их до зареза" и - Достоевский "Денег, денег, а их нет!" Итак, в чём же "подлости и позоры"? История длинная, но Достоевский описывает её как опытный врач - историю болезни пациента. И как бы "со стороны" - будто несколько месяцев наблюдал тщательнейшим образом за кем-то посторонним... кем настоящий ФМ вроде как и не является.
- "... Мне перед Вами покаяться не больно. Но пишу только для Вас, одного. Не отдавайте меня на суд людской!... Проезжая недалеко от Бадена, я вздумал туда завернуть. Соблазнительная мысль меня мучила: пожертвовать 10 луидоров и, может быть, выиграю хоть 2000 франков лишних, а ведь это на 4 месяца житья, со всем, со всеми петербургскими. Гаже всего, что мне и прежде случалось иногда выигрывать. А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная: везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил. Бес тотчас же сыграл со мной штуку: я, дня в три, выиграл 4000 франков, с необыкновенною легкостию. Теперь изображу Вам, как всё это мне представилось: с одной стороны, этот легкий выигрыш, — из ста франков я в три дня сделал четыре тысячи. С другой стороны, долги, взыскания, тревога душевная, невозможность воротиться в Россию. Наконец, третье и главное, — сама игра. Знаете ли, как это втягивает. Нет, клянусь Вам, тут не одна корысть, хотя мне прежде всего нужны были деньги для денег. Анна Григорьевна умоляла меня удовольствоваться 4 тысячами франков и тотчас уехать. Но ведь такая легкая и возможная возможность поправить всё! А примеры-то? Кроме собственного выигрыша ежедневно видишь, как другие берут по 20 000, 30 000 франков. (Проигравшихся не видишь.) Чем они святые? мне деньги нужнее их. Я рискнул дальше и проиграл. Стал свои последние проигрывать, раздражаясь до лихорадки, — проиграл. Стал закладывать платье. Анна Григорьевна всё свое заложила, последние вещицы (что за ангел! Как утешала она меня, как скучала в треклятом Бадене, в наших двух комнатках над кузницей, куда мы переехали). Наконец, довольно, всё было проиграно. (О, как подлы при этом немцы, какие все до единого ростовщики, мерзавцы и надувалы! Хозяйка квартиры, понимая, что нам покамест, до получения денег, некуда ехать, набавила цену!) Наконец, надо было спасаться, уезжать из Бадена. Опять написал Каткову, опять попросил 500 рублей (не говоря об обстоятельствах, но письмо было из Бадена, и он, наверно, кое-что понял). Ну-с, ведь прислал! Прислал! Итого теперь 4000 взято вперед из «Русского вестника». Но, однако ж, вот в чем дело: из этих 500 более половины пошло на уплату процентов и перезаклад нашей мебели в Петербурге, что сделала мать Анны Григорьевны. На ее имя, по моей просьбе, и деньги были высланы из «Русского вестника». Затем 100 руб. пошли на уплату долгов в Бадене, 50 рублей ждем еще, мать Анны Григорьевны вышлет (из тех же 500 руб. Это недополученный остаток), и, наконец, франков двести осталось нам на переезд в Женеву... В Женеву-то мы переехали, наняли chambre garnie (меблированную комнату - "РРЪ") у двух старух, и теперь, то есть на четвертый день, у нас всего капиталу 18 франков. Кроме 50 рублей, которые ожидаем на днях от Анны Николаевны, месяца на два не предстоит в виду никакого получения..."
Достоевский столь подробно описывает свои злоключения, дойдя даже до смешных 18 франков и 50 рублей, о которых, в общем-то, даже у поминать-то не стоило бы, тем более, в и без того гигантском письме, что испытываемая им неловкость, перемежаемая со стыдом, так и брызжет сквозь строчки... Любопытно, чем же кончит? Догадываемся, конечно... Терпение, господа! Сеанс саморазоблачения ещё не завершён.
- "... Я, конечно, сделал подло, что проиграл. Но говоря сравнительно, я проиграл немного своих-то денег. Тем не менее эти деньги могли служить мне месяца на два жизни, даже на четыре, судя по тому, как мы живем. Я уже Вам сказал; я не мог устоять против выигрыша... Выигрыш 4000 франков погубил меня!.. Будущность моя представляется мне очень тяжелою: главное, возвратиться в Россию не могу, по вышеизложенным причинам, а пуще всего вопрос: что будет с теми, которые зависят от моей помощи. Все эти мысли убивают меня. Но так или этак, а из этого положения, рано ли, поздно ли, надо выйти. Надеяться же я могу, конечно, только на одного себя, потому что другого ничего нет в виду..."
Таак... Далее идут пространные рассуждения о том, что надобно остаться в Женеве, пока не разочтётся с кредиторами, и что рожать Анне Григорьевне придётся здесь, и что ненаписанный пока (да когда же писать-то его?.. с такими-то настроениями, приключениями и перспективами) "роман будет хорош". Но пора вернуться к самому неприятному.
- "... У нас теперь 18 франков. Завтра или послезавтра придут от матери Анны Григорьевны 50 рублей, которые она нам не дослала из катковских денег. (Вероятно, ввиду экстраординарной длинноты письма Ф.М. позабыл, что уже страницу назад сводил эти дебеты и кредиты - "РРЪ") И вот всё, все средства наши, до нового получения от Каткова... (Бедный Катков - "РРЪ") Но просить у Каткова, теперь, решительно нельзя. Через 2 месяца дело другое: тогда я вышлю ему тысячи на полторы романа и опишу свое положение. 1000 руб. он зачтет в уплату моего долга, а 500 мне вышлет. Я на это надеюсь вполне: он добр и благороден..."
Здесь, конечно, чувствительно режет глаз это "вышлю ему тысячи на полторы романа". Всё равно, что продать пару фунтов китайского чаю. "Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать" (Снова пересечение с Пушкиным!) Предварительные подсчёты произведены, теперь к главному!
- "... Не судите меня и будьте моим ангелом-хранителем! Я знаю, Аполлон Николаевич, что у Вас у самих денег лишних нет. Никогда бы я не обратился к Вам с просьбою о помощи. Но я ведь утопаю, утонул совершенно. Через две-три недели я совершенно без копейки, а утопающий протягивает руку, уже не спрашиваясь рассудка. Так делаю и я. Я знаю, что Вы расположены ко мне хорошо; но знаю тоже, что помочь мне деньгами Вам почти невозможно. И все-таки, зная это, прошу у Вас помощи, потому что, кроме Вас, — никого не имею, и если Вы не поможете, то я погибну, вполне погибну! Вот моя просьба: Я прошу у Вас 150 руб. Вышлите мне их в Женеву, poste restante. Через 2 месяца редакция «Русского вестника» вышлет Вам 500 рублей на мое имя. Я сам буду просить ее сделать так. (А что она вышлет — в этом нет сомнения, только бы я выслал им роман. А я вышлю. Это тоже без сомнения.) Итак, я прошу у Вас на два месяца. Голубчик, спасите меня! Заслужу Вам вовеки дружбой и привязанностию. Если у Вас нет, займите у кого-нибудь для меня. Простите, что так пишу: но ведь я утопающий!..."
Так вот что... "Добрый и благородный" Катков, сам того не ведая, уже сразу попал ещё на 1500 рублей - за благоприобретение ненаписанного ещё "Идиота", а за компанию с ним и Майков - правда, всего на 150. Ну и ещё - на всякие дружеские хлопоты:
- "... Вас я умоляю быть мне на время помощником в кой-каких моих петербургских делишках, то есть через Ваши руки буду производить кой-какие уплаты и выдачи. Не беспокойтесь, тут не будет ничего, что бы Вас поставило в двусмысленное положение. Я прошу только Вашего дружеского участия, умоляю, потому что никого, никого нет у меня в Петербурге, кроме Вас, на кого бы я мог понадеяться!...Не оставляйте меня одного! Бог Вас вознаградит за это... Оросите каплей воды душу, иссохшую в пустыне. Ради Бога!"
Слаб человек! Впрочем, кто мы такие, чтобы судить кого-либо? Тем более - Достоевского, не побоявшегося в письмо своём к Майкову обнажиться полностью, не устыдившегося несовершенства натуры и содеянных глупостей. Создавая год назад цикл "Деньги, деньги! Нужно их до зареза...", я думал показать через "финансовую призму", обостряющую в моменты катастрофической нехватки денег, даже - нужды, особые свойства душ именитых персонажей нашей Культуры. Человек бывает особенно велик не в минуты радости, торжества или триумфа. В дни, годы даже падения и скорби. Странно, но читая это письмо, я не ощутил ни жалости к падшему сумрачному нашему Гению, ни - уж тем более - брезгливости, какую,бывает, испытываем мы к спившимся или скатившимся до наркотической преисподней "бывшим". Только сочувствие. Ведь мы знаем - чем всё закончится. Что деньги, усердно высылаемые удивительно трогательным Катковым, окупятся сторицей, и что Достоевский и десятой доли истинной стоимости своего романа при жизни за него не получил. В отличие, скажем, от Льва Николаевича, сумевшего обратить своё перо в чистое золото. И что ФМ сумеет таки вырваться из тьмы этих самых "четырёх месяцев" - а помогут ему в этом участие друзей, жена, дети и собственное творчество. И ещё... У всякого из нас есть свой личный Ад. Сколько их, окружавших нас когда-то, не сумело выбраться из него, оставшись там навеки. Алкоголь, игромания, безденежье, нежелание (выдаваемое часто за якобы "невозможность") изменить всё раз и навсегда, уныние, просто лень - эти демоны могут испепелить нас заживо. Не поддавайтесь им. Мы - сильнее. Просто надо иногда посмотреть на себя со стороны и не побояться сказать кому-нибудь: не оставляйте меня одного! Бог Вас вознаградит за это!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Я к вам пишу...", а также много ещё чего - в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании