В 1962 году Ирину Тюрину, студентку 4-го курса восточного факультета Ленинградского Университета, оправили на 10-месячную языковую стажировку в Индию. Это была обязательная процедура для всех студентов советских университетов (не только ленинградского) - знакомство будущих филологов-индологов со страной, глубокое погружение в языковую среду и собирание материалов для диплома.
Их прикрепляли к какому-нибудь местному университету или колледжу, где в течение всего учебного года юноши и девушки посещали занятия вместе с индийскими студентами. Так же, как и они, наши ребята сдавали зачёты и экзамены по теории языка, по национальной литературе и поэзии, писали контрольные и курсовые работы и собирали материалы для будущего диплома.
Это не дневники, а её письма домой, в которых Ира рассказывает домашним обо всём, что увидела в Индии. К сожалению, не все письма сохранились, а в оставшихся – не всё интересно стороннему читателю. Поэтому здесь я попробовал скомпилировать из разных писем самые любопытные наблюдения 22-летней советской девушки, впервые оказавшейся в чужой стране – да еще такой необычной, как Индия.
20 ноября 1962 г.
Утром мы все – советские студенты-стажёры этого года - отправились в посольство, где нам всем выдали "пермиты" - разрешения на жительство в Дели. У нас с Линкой пермиты почти на целый год - до 11 ноября 1963-го. Но мы с ней надеемся улететь отсюда в середине августа. Нежданно-негаданно в посольстве нам выдали пособие в 200 рупий. Теперь мы можем заплатить за питание в столовой в общежитии. И купить книги. Потому что два последних дня мы полуголодные безвылазно сидели в нашем университетском общежитии, так как у всех осталось рупий по пять, а индийцы до сих пор не заплатили нам ноябрьскую стипендию. И, кажется, пока не собираются платить.
Общежитие наше - в самом центре Нового Дели, в парке знаменитого «Траванкор-Хауса», бывшей резиденции махараджи. Сейчас там культурный центр и картинная галерея. Поэтому студенты и общежитие своё прозвали «Траванкором».
Сейчас в Дели наступила настоящая индийская зима, температура воздуха по ночам - около 6 градусов тепла, однако центрального отопления здесь традиционно нет. В нашей комнате есть камин, но пока что администрация общежития его не топит, поэтому нам очень холодно. Днём я грелась на солнышке, писала письма, слушала, как каркают вороны. Они здесь не такие, как у нас. Наши вороны скромные, деликатные. А эти - фурии, черные и тощие! Одна из них будит нас по утрам тем, что вопит истошно, надсадно и злобно. И никакая брань и угрозы не могут согнать её с той ветки, на которой она сидит все время
Вчера я после обеда занималась в нашей комнатке до самого вечера, переводила то, что нам задал наш опекун Парашар - он назначен организовать нашу учебу.
22 ноября 1962 г.
Занятия у нас начинаются во второй половине дня. В 15.30 мы уже были в Университете. Первые две лекции не произвели впечатления. На одной почитали вслух две странички из какой-то пьесы. На другой - прочитали и разобрали страничку из рассказа Гулери "Он сказал". Третья лекция вызвала интерес. Лектор - очень толковый молодой человек, весьма щеголеватый. Его курс называется "Поэзия", и для меня особенно важен, так как для своего будущего диплома я выбрала тему «Творчество индийского поэта-романтика Панта» . Лектор вкратце ознакомил нас со всеми индийскими литературными течениями нашего времени, несколько подробнее остановился на моем чхаяваде (на хинди - романтизм). На следующем занятии приступим к чтению отдельных стихотворений.
Но нас беспокоит отсутствие серьезных теоретических курсов по истории языка, литературоведению. В нашей программе совсем нет занятий по языку урду́. И придется, видимо, нам с Линкой записаться в качестве вольнослушателей на курс, который здесь преподают нашим урдисткам из Ташкента Мухаббат и Мавлюде.
А в общем-то сейчас в Делийском университете очень много советских студентов - 23 человека. Наша группа хинди - продвинутая. Кроме нас с Линой и Соней, в нее входят: Луце - немец из ФРГ, Марго - из Лейпцига, Азиз Улуг-заде и Ира Клычкова - из Москвы, аспирантки Рано Каюмова и Светлана Трубникова - из московского ИНА (Институт народов Азии). Правильное имя Сони – Санат, что на фарси означает «красота, искусство».
После занятий Луце отвёз нас на своей машине в "Atma Ram and Sons" - это лучший книжный магазин в Дели. И мы понакупили себе там всякие книги. Я купила одну очень нужную для себя книгу, но приехав в общежитие, весь вечер её искала. Куда-то сунула и забыла – куда. Облазила все комнаты, где живут наши студенты. Расстроенная, легла спать. А утром обнаружила её за старыми матрасами и корзинами в коридоре. Оказывается, когда мы с Ромой, сыном нашей соседки Ларисы, вчера выгоняли из нашей комнаты двух кошек, и те спрятались за этими матрасами, я свою книжку и уронила туда.
А кошки здесь какие! Сначала при виде их даже моя любовь к кошкам начала куда-то улетучиваться - это какие-то скелетики, обтянутые черной кожей. Три дьяволёнка - диких, быстрых и ловких. Если их попытаться поймать, то они прокусывают пальцы до кости. И сколько их не корми, они всё равно до ужаса тощие и грязные.
Ромка этот - очень славный парнишка, только ему очень скучно. И ему так хочется найти себе товарища, а детей его возраста в Траванкоре нет.
По вечерам мы пьём чай у девочек-узбечек, объедаемся бананами, которые здесь удивительно сладкие. Вчера, наконец, досняли одну фотоплёнку, потом гуляли по Джанпатх и Канату (это улицы такие: Джанпатх-стрит и Коннат-плейс в Нью-Дели). Видели, как продают мангуст, и Линка даже предложила купить одну мангусту, но сейчас уже идёт на попятную, говорит, что та нас загрызёт. Недавно где-то в самом центре гиена загрызла человека - вот, какой ужас! Так что, неизвестно ещё, вернусь ли я живая домой.
У Светланы Трубниковой тема диссертации - "Поэзия Динкара". Поэтому у нас с ней общие интересы. Она здесь уже месяц и более знакома с обстановкой. Обещала сводить меня к одному издателю, тот подберёт мне библиографию о поэте Панте - и я смогу выбрать книги наиболее для меня полезные...
23 ноября.
Сегодня вместо лекции была встреча с поэтом Динкаром. Его мы с Линкой сразу узнали, он приезжал в Ленинград в прошлом году в составе делегации индийских писателей. И "пел" нам тогда свои стихи. Нас он, конечно, не вспомнил. Сейчас он показался нам гораздо эффектнее и колоритнее. В белом одеянии и конгрессистской шапочке. Очень выразительно, с тонким артистизмом прочитал свои новые стихи. Динкар много говорил о Панте (он специально занимается его философской поэзией), у меня уже есть его книга о Панте. А Светлане он посвятил целую поэму. Но мы ему тоже очень понравились, и он сказал, что у нас красивые индийские имена!
24 ноября.
Сегодня после завтрака мы обнаружили чудо, вмиг вылечивающее от хандры и от холода - бадминтон. Чудесное ощущение бодрости, лёгкости и упоения! Мы с Линкой просто заболели бадминтоном и как только чуть заскучаем или посинеем от холода, то бежим с ней на корт и играем до самозабвения.
Вечером в тот день к нам пришел Азиз Улуг-заде, студент из Московского Университета, и мы долго разговаривали о здешнем житье-бытье. Погрызли с Линкой сухариков, которые я перед самолётом купила в ГУМе, и в 10.00 улеглись спать.
25 ноября.
Сегодня воскресенье, занятий нет. Играли в бадминтон, в пинг-понг, плакались друг-другу, что нам очень холодно. Потом, не выдержав, поехали в посольский городок и купили там себе нечто вроде тельняшек. И стало нам в них так славненько, так тепло. Долго все вместе пели песни, потом пришел Слава, наш сосед, подтрунивал над нами. Мы на него разобиделись и назвали бессовестным. Тогда уже он обиделся и ушёл. Потом у нас с Линкой начался приступ смеха, да такой, что девчонки перепугались, а Нина Ивановна (она - наша преподавательница здесь и среди аспирантов - самая старшая по возрасту) побежала за водой. Слава принял все это на свой счёт и совсем обиделся. Теперь придётся нам его как-то умилостивить.
А ещё мы вчера встретились с одним индийским студентом Викрамом. Он очень хороший знакомый Нины Ивановны, они познакомились на советской выставке в Дели. Нам этот Викрам понравился больше всех других индийцев, с которыми пришлось разговаривать до этого. У него приятный мягкий голос, и он очень тепло и лирично спел нам несколько песен из кинофильмов. Ещё у него большие, широко раскрытые глаза, они светятся каким-то теплым и мягким светом. Искреннее и открытое дружелюбие его очень тронуло нас, и три часа пролетели незаметно.
26 ноября.
Вечер. Вернулись из Университета. Сегодня у нас были первые лекции на отделении изучения языка урду (Urdu Department). Воспринимались они намного труднее, чем на факультете хинди, но все оказалось не таким уж страшным, и через некоторое время нам, очевидно, будет легче. После лекций пошли на чаепитие, устроенное в нашу честь департаментом урду. Там собрались и все преподаватели с департамента хинди во главе с доктором Нарендрой (все почтительно ждали его прибытия и только по его знаку приступили к чаю).
Наши студенты понемногу разговорились с индийцами, но мы с Линкой "пужались" и держались в стороне. Я отлично сознаю, что мне нужно преодолеть эту качественную грань между пассивным восприятием языка и активным его использованием. Но пока я ещё не сделала этого. Надо преодолеть робость и скованность - но как?
Обратно мы с Линкой ехали в скутере. Это что-то вроде трехколесного мототакси.
Впереди сидит шофер, а сзади в открытой коляске - двое пассажиров. Очень юркий, подвижный и быстроходный вид транспорта. Он развивает скорость бо́льшую, чем автомобиль, и так и шпарит в потоке других машин. Когда мы проезжали по старому Дели около Кашмирских ворот, то увидели корову, которая медленно, с достоинством брела посреди улицы. Она шла среди этой бешеной свистопляски машин, среди судорожного ослепляющего сверкания реклам, так спокойно, уверенно, словно демонстрируя собой мудрое величавое превосходство Природы над бренным, кичливым тщеславием цивилизации.
И незабываемой была пятничная мечеть с её великолепными минаретами на сиренево-алом вечернем небе.
Вот что было за эти дни. Сейчас 8 часов вечера. Наверное, сейчас сяду читать рассказ Чандрадхара Шарма Гулери "Он сказал". А потом буду думать. Лежать в тишине с открытыми глазами и думать. Ах, как я скучаю по Репину. Всё хорошее и доброе в жизни сконцентрировалось у меня в нём. Родной, славный уголок, где всё становится самим собой, где доброе - воистину доброе, красивое - воистину красивое, а злому тут нет места, несмотря ни на что.
6 декабря 1962 года.
Я не писала несколько дней. Это были очень хорошие, интересные и насыщенные дни. Начала понемногу заниматься делом, вплотную начинаю подступать к Панту. Работать, оказывается, придется очень много, и если добросовестно изучить всю ту литературу, что я раздобыла уже сейчас, то и пяти лет не хватит.
Но все по порядку.
С 1- го числа мы начали регулярно смотреть индийские фильмы, чтобы лучше понимать разговорный хинди. С первым нам не повезло - очень скучный и растянутый фильм, правда - с известными звёздами: Миной Кумари и Раджем Кумар. И язык был довольно простой и понятный. Но тем не менее вышли из кинотеатра усталые и недовольные. Такие фильмы длятся здесь в среднем три - три с половиной часа. Но примерно час или 45 минут занимают всевозможные рекламы или короткие кинохроники.
2 декабря смотрели более занимательный фильм "Однажды ночью". Детективного характера с очень острыми ситуациями, и даже с претензией на психологизм. Но и в том и в другом фильме - великолепная музыка, танцы.
Вечером я, Лина, Света Трубникова и Нина Ивановна пошли домой к поэту Динкару. Впервые в жизни мы попали в настоящий индийский дом.
Динкар сидел перед нами на низкой тахте, скрестив под собой ноги, и читал свои стихи. У него есть короткие изящные стихи-каламбуры, иногда очень лиричные и утонченные, иногда насмешливо-философские. И видно было, что перед нами - действительно незаурядный поэт с острым и цепким умом.
Потом нас повели в столовую отведать индийской кухни. Сначала не дали никаких "орудий производства", но видя наши беспомощные потуги ухватить рис руками, сжалились и принесли вилки, ложки и ножи. Вот тут-то я чуть не умерла от перца, спаслась только тем, что судорожно нахлебалась воды. Все смеялись и жалели меня.
Динкар сказал, что ему нравится моя наивность, простодушие. Заметил, что я - совсем как индийская деревенская девушка. И я после этого не знала - то ли мне обидеться, то ли нос задрать. Зять Динкара - известный писатель Вишваса́гар Мишра - подарил нам свои романы. И, в общем, расстались мы довольные этим вечером.
3 декабря утром решили поехать на Чанди-Чоук - базар в Старом Дели и в книжные магазины около Кашмирских ворот. По дороге заглянули в магазин "Oxford books". Господи, у меня глаза разбежались, я прямо чуть не ревела от досады. Великолепнейшие издания европейских художников, книги по искусству древности, искусству народов Азии, Африки. Я было ухватилась за Всемирную энциклопедию искусств (там стояло 4 огромных тома), но оказалось, что это - 15-томное издание стоимостью в 3000 рупий, и мечтать его купить при нашей стипендии в 400 рупий - абсурд!
Ходила я - ходила, плакалась - плакалась, и купила с горя английскую книжку "Современная индийская литература" за 4 рупии. Дёшево и сердито!
И всё-таки вчера не удержалась, и заказала на 15 декабря (нам в посольстве выдадут месячную советскую стипендию) чудесную монографию о Клоде Моне с множеством цветных иллюстраций. Эта книга - одна из целой серии про известных европейских художников. Там был ещё Боттичелли, но пришлось отказаться, ибо с деньгами у нас страшно туго - индийцы до сих пор не выплатили нам стипендию хотя бы за ноябрь.
Видели на улице Коннат-плейс черного гималайского мишку. Ходил он грустный, смотрел так тоскливо своими маленькими бусинками и, видно, очень страдал от жары и докучливого любопытства.
4 декабря пошли в Зоопарк. Ой, как это было здорово! Совсем не то, что наш Зоосад в Ленинграде, где на каждом квадратном сантиметре сидят три затурканные зверюшки. Здесь это очень большая территория, окружённая древними полуразрушенными крепостными стенами с остатками когда-то великолепных башен, и даже сейчас в своем печально-гордом смятении они трогают тебя безмерно. Здесь есть небольшие рощи, где на свободе бродят олени, антилопы, и от зрителей их отделяют неширокие каналы.
Среди камней сидел мишка, и когда служитель говорил ему: "намастэ", он складывал лапы и вытягивал их перед собой. И ловил за это морковки.
А потом мы пошли к слонам, они совсем никак не огорожены. Мы были там в полдень. А на слонах посетителей катают в 14.00 и в 17.00. Поэтому мы решили прийти сюда ещё раз. Потом увидели маленького слонёнка. Господи, какой же он был забавный, доверчивый. Так он тянулся своим хоботом к нам, но цепь не пускала. И тогда подошёл служитель и отвязал его. И его маленький мягкий хобот слизнул у меня с ладони орех. Служитель взял его за ухо-лопух, сказал ему "идём, брат" и повел купаться. И слонёнок набирал воду, и пыхтел, и смеялся своими добрыми крохотными глазками.
Потом отправились к обезьянам. Сначала смотрели на маленьких-маленьких обезьянок, прямо с ладонь, и у одной из них были большие белые уши-метёлки. И профессор медицины из Ирана, который все время ходил вместе с нами и смеялся так же, как и мы, сказал, что она похожа на Элвиса Пресли. И, действительно, было у нее какое-то забавное сходство с Пресли. Потом пошли к большим обезьянам. В одной клетке сидела злющая особа, и когда мы перестали кидать ей орешки и отошли от клетки, она как запустит в меня камнем и как забарабанит в стенку!
А в соседней клетке сидел маленький трогательный капуцин и протягивал ручки за угощением. Мы все дали ему по ореху, и он своей цепкой ручонкой выцарапывал лакомство из моей "огромной ручищи".
Наконец, мы решились уйти. Очень мило распрощались с нашим спутником, который всю дорогу читал нам на фарси стихи Саади и приглашал всех в Тегеран. После обеда поехали в Университет.
Кришна Бал (он читает нам лекции по поэзии) принес для разбора стихотворение Панта "Немой призыв", я переводила его ещё на 3-м курсе, и было очень здорово услышать о нём от Кришны Бала. Он - самый дельный и способный, на наш взгляд, лектор. У нас с ним зашёл разговор об индийской кинематографии, и он, между прочим, посоветовал нам посмотреть фильм "Два глаза, двенадцать рук".
Утром 5 декабря мы последовали его совету и отправились смотреть это кино. Я была потрясена, и до сих пор слезы навёртываются, как вспоминаю. Это не того характера потрясение, которое было у меня в седьмом классе после "Бродяги" с его душераздирающими патетическими сценами, с проклятиями и мрачными злодеями. Вчерашний фильм по-настоящему художественен, человечен, трагичен и светел. В нём есть некоторый примитивизм, наивность, ясно видны гандистские идеи. Но в нём неподдельные страдания, думы, радость и мука. До сих пор в ушах звучит и будет, наверное, долго ещё звучать мелодия молитвы, которую поют во многих сценах. И которая достигает своего трагического апогея в конце -- её поет девушка и мужской хор у гроба главного героя. В ней всё - скорбь, страдание, неясная боль, смутная надежда, лёгкая очищающая грусть, трепетная усталость сердца и миротворный призыв к успокоению. И все низменное, суетливое и бренное отлетает, и чувствуешь, как где-то внутри поднимается поток непонятных неведомых слёз. Не буду пересказывать содержание этого фильма, может быть, он пойдёт и в Советском Союзе. Во всяком случае, он достоин того, чтобы у нас люди увидели его.
Вчера целый день лил дождь. Совсем, как у нас в Ленинграде. И небо было такое же низкое, хмурое и серенькое. И занимаюсь легче, и живее. К вечеру затопили камин, он пылал так радостно, так трескуче. Все взяли вязание и уселись около огня, затянули "Шотландскую застольную", и не хватало только снега за окном, больших старинных часов в углу и старого крепкого грога в стакане. Нам всем по случаю Дня Конституции в посольстве купили по два пирожных, и мы наслаждались чаем с лимоном и пирожными. Так кончился вчерашний день.
Сегодня снова занятия в Университете, а я ещё не приготовила ответы по статье, заданной на сегодня. Поэтому кончаю писать, я уж и так слишком расписалась...
------------------------------------------------
Лирическое отступление. Однако, очень важное – та самая маленькая деталь, которая лучше других говорит нам про нашу страну и про время, о котором здесь пишет наша Ира Тюрина.
Студентки (причём не только из Ленинграда - культурной столицы СССР - но и из республиканских окраин, из среднеазиатских ВУЗов) вечером, за домашним вязанием, между делом, хором поют неприхотливую песню на музыку Бетховена. Кто-нибудь может представить себе подобную картину в наши дни?
Я сильно подозреваю, что и основная масса читателей этой статьи вообще не имеет никакого понятия ни о «Шотландской застольной», ни об итальянском поэте Джузеппо Карпани, написавшим её слова. И никогда в своей жизни этой песни не слышали.
Специально для них привожу ссылку, по которой они могут пополнить своё эстетическое образование:
https://yandex.ru/video/preview/9385447041118124312
А мы продолжим чтение писем из 1962 года.
-----------------------------------------------
Я пишу это письмо на лужайке в делийском университетском общежитии "Траванкор". Солнце уже клонится к западу, мягкие спокойные тени ложатся на землю, а около меня снуют изящные быстрые бурундучки и, изредка вставая на задние лапки, заглядывают в лицо с очень независимым любопытством. Они похожи на наших белочек, только те рыженькие, а эти серенькие, с тремя черными полосками на спинке и совсем крошечные, размером с ладонь. Эти зверушки тут уже привыкли, что их кормят хлебом. Когда садишься на землю и держишь еду в руке, они взбираются по ноге на колено, своими цепкими крошечными лапками берут хлеб и, усевшись поудобнее, быстро-быстро начинают его уплетать.
Что-то нежное и удивительно щемящее, ласковое поднимается из глубины души, когда ощущаешь на себе этот лёгкий, пушистый, теплый комочек живого. Но малейшее движение - два огромных прыжка - и вот он уже несётся прочь, только хвост его пушистый, стоящий топориком, мелькает в траве.
А удоды, такие серенькие птички с желтыми, пушистыми хохолками и глазками-бусинками, сейчас куда-то подевались. Зато важно и по смешному деловито расхаживают по траве скворцы. Скоро они тоже улетят отсюда на холодную, хмурую, милую свою родину и скажут ей, что пришла, наконец, весна. Что они очень тосковали по ней, что принесли с собой весточку любви от всех-всех, кто и сейчас далеко от общего дома.
Итак, я начинаю описывать нашу первую поездку по стране – наше первое «смотрение Индии».
19 декабря прошло в суете, беготне, собирании вещей в дорогу. Наконец, все было уложено, мы на такси приехали на "Old Delli rail-way station". Десятки помощников кинулись к нашим чемоданам и сумкам, но мы были стойкими и сами прошли 10 шагов до вокзала.
"Помощники" уселись вокруг нас на каменном полу и терпеливо стали ждать, пока мы тронемся на платформу. Какой-то торговец остановился неподалёку и артистически буквально за какие-то полминуты выдул из пузыря (мы так и не поняли, что это за пузырь такой) фантастические цветы. Мы стояли как зачарованные и только потянулись за деньгами, как он, видимо, не дождавшись конкретного проявления нашего восторга, ушёл.
Тут подошёл поезд. Носильщики опять толпой кинулись к нам, но мы, разрушив их ожидания, сами понесли свои вещи к поезду. Начались поиски нужного вагона. В здешних поездах есть вагоны трёх классов, и в каждом классе есть ещё подразделения: "спальный" и "без спальных мест", с кондиционером и без оного. У нас был 3-й класс с кондиционером. Но как его найти?
Мы метались по платформе, рассматривали какие-то списки, вывешенные на доске возле каждого вагона. Наконец, залезли в один вагон, решив, что это именно то, что нам нужно. Но это оказалось не так. Понемногу стали приходить вежливые индийцы, которые сверкая белозубыми улыбками, стали объяснять: «It's not your place, it's my place».
И снова мы слонялись по вагонам, проклиная всё на свете, таская свои сетки, сумки, баулы. Наконец, всё уладилось. Все расселись, достали вязание, поезд тронулся.
Впереди было первое святое место - город Аллахабад. Нас путешественников было 13 человек. Не внушающее доверия число, но оно не стало помехой: мы с Линой, Соня, немка Марго (она невольно стала нашим лидером), две девушки со спецфакультета - Верочка и Надя и семь парней оттуда же. На этом спецфакультете учатся ребята, уже имеющие гражданские специальности: строители, инженеры, геологи, есть несколько выпускников историко-архивного института. Они дополнительно к основной своей профессии учат язык хинди. Витя Захаров из их числа был нашим официальным руководителем. Вот и всё вкратце о нашем составе.
Поезд едет по зеленовато-серой, плоской Гангской равнине. Мелькают маленькие деревеньки, водоемы - и около них почти всегда храм. Быстро наступили сумерки, а у нас всё-то же вязание. Я учусь вязать, но больше распускаю и мусолю белоснежный пух, а Линка снисходительно меня учит - у нее уже вторая шапка из серебристого пуха (ну ладно, сейчас я уже сама связала одну шапочку и тоже принялась за пух с серебром).
У мальчишек - карты, кое-кто спал. И неустанное непрекращающееся любопытство пассажиров. Сначала это любопытство индийцев везде - в Университете, на улицах, в автобусах - стесняло и удивляло нас. Теперь мы немного привыкли и даже гордимся им. Понемногу вагон стал затихать, мы закутались в пледы и начали подрёмывать.
В 3 часа ночи поезд прибыл в Аллахабад. Мы очутились закутанные в пледы, с сумками, с тюками - ну точно, как бездомные бродяги - на мрачной безлюдной платформе аллахабадского вокзала.
Прождали целый час на платформе, пока какой-то человек не сжалился над нами и не сказал, что на вокзале есть комнаты для приезжающих. И вот, наконец, мы - шесть девушек - оказались в маленькой чистой комнатке с двумя кроватями. И на этих-то двух кроватях мы и доспали эту ночь.
Утром, в 11 часов отправились в местный Университет. Сразу же на нас налетели велорикши, забили своим разноголосым шумом, но мы вырвались от них, взгромоздились на тонги (это такие четырёхместные тележки, которые обычно везут тощие до ужаса лошадки) и медленно "пошлёпали" по Аллахабаду. Очевидно, это было необычное зрелище - иностранцы на тонге - ибо глазели все на нас нещадно.
Хитрый старикашка-тонгевала, которому мы наказали довезти нас только до автобусной остановки, тысячу раз утвердительно кивал головой. Но привез нас к резиденции семьи Неру, объяснив с невинным видом, что он подумал, будто это будет для нас интересно. Что-ж, пришлось посмотреть, к тому же резиденция выглядела весьма привлекательно. Старичок оказался болтливым гидом, и с предовольной физиономией, получив от нас 2 рупии, удалился.
Тут мы разделились на две группы. Одна, где была и я, пошла в Университет пешком. Причем наш тонгевала ехал всю дорогу вслед за нами, ни на шаг не отставая, и пронзительно умолял нас сесть к нему в тонгу за полрупии, обещая довезти хоть на край света. Так с этим потешным эскортом мы и добрались до здания Hindi Department.
Аллахабадский Университет - это целый комплекс великолепных зданий в могольском стиле, утопающих в зелени тенистого парка. И что тут началось! Нас буквально закрутили, завертели толпы студентов. Они разрывали нас на части, тащили туда, показывали это, где-то разыскали ключи и повели показать университетский археологический музей, хотя он был в это время уже закрыт. Свели нас к декану Art's faculty, который, как только мы сказали, что хотим встретиться с Пантом, сейчас же позвонил ему и выяснил, что тот будет сегодня в 16.00 в Университете.
У нас сразу же появились три студента-сопровождающих, которые потом уже не расставались с нами и два дня беспрестанно всюду ходили, угощали, с гордостью показывали всё, что было хорошего в их городе. Славные, искренние, простые и дружелюбные ребята! Именно им обязаны мы тем, что увезли из Аллахабада самые тёплые воспоминания. Осмотрев городской музей, картинную галерею, памятник Чандра Шекхар Азеру - видному левому конгрессисту, убитому англичанами - вернулись в Университет.
И вот на ступенях Cinema-Hall мы встретились с Пантом. Вышел он к нам, худенький, небольшого роста, с тонким, подвижным, одухотворенным лицом, обрамленном белоснежными седыми локонами. Сложил свои тонкие узкие руки для приветствия, печально улыбнулся короткой улыбкой, а я, заикаясь, полыхая, как маков цвет, кое-как изложила, что нам нужно.
Получили от него разрешение прийти на следующий день в пять часов вечера. И отправились в "Bharatya Bhavan Library - это самая большая публичная библиотека в штате Уттар Прадеш. А потом по ночным аллахабадским улицам пошли пешком к себе на вокзал, ставший для нас чем-то вроде дома.
Это было нечто фантастическое, по-волшебному реальное, земное, полнокровное, сочное, искромётное зрелище. Огни, огни, огни - яркие, ослепительные, тусклые, неясные, кричащие, захлебывающиеся в воплях рекламы, маленькие жалкие светильники торговцев бетелем, крики рикш, мычание коров, бесстрастно прокладывающих себе путь среди этого торжествующего пёстрого хаоса, зазывающие возгласы торговцев - то пронзительные, то монотонные, мелькание разноцветных тканей, терпкий запах грязи, навоза, сандаловых палочек, горящих возле каждой двери каждой лавчонки...
Утром к нам пришли три наших гида-студента. Откуда-то они достали машину, очень маленькую. Но мы умудрились набиться в неё вдесятером и покатили, усевшись друг к другу на колени. Приехали на Тривани-Сангам - знаменитое, воспетое тысячу раз в индийской поэзии место слияния трёх рек: Ганги, Ямуны и Сарасвати (правда, Сарасвати впадает в Гангу немного подальше). Подплыли на лодке к тому месту, где сливается вода Ганги - жёлтая и мутная - с водой Ямуны - голубой и прозрачной. Их разница хорошо видна в этом месте, очень неглубоком.
По колено в воде стоят сотни людей, совершают омовение, читают молитвы. Странное и удивительное зрелище, и странные смешанные чувства вызывает спокойное, равнодушное, холодноватое великолепие голубого неба, покойное безбрежие вод - и маленькие, беспомощные человечки, копошащиеся в жёлтой грязной мути с тоскливой надеждой в глазах.
Вернулись домой, то бишь, на вокзал, в свою комнату для отдыха пассажиров, отдохнули. В половине пятого за нами пришёл преподаватель Университета по имени Мишра и повёл к Панту. Великий поэт живет в маленьком белом коттедже в глубине чистенького зелёного дворика. Обстановка внутри простая, располагающая. Очень непринужденно поговорили, сфотографировались на память около дома. О литературе не удалось с ним побеседовать - было мало времени. Но 26 января он приедет в Дели и позовёт нас к себе в гости.
Ушли мы оттуда притихшие, взволнованные, удивлённые его изящной простотой. На 20 минут заехали к Махадеви Варма - самой известной поэтессе Индии. Она - представитель романтизма, вернее даже - мистицизма. У меня есть великолепное издание ее стихов "Яма" (не наша русская яма, а Яма - бог смерти). Долго не удалось поговорить, так как она была нездорова. Так закончился наш второй и последний день в Аллахабаде.
Утром в 7 часов тонги отвезли нас на автобусную станцию, и мы отправились в Бенарес (Варанаси). На станцию в центре города нас пришли провожать наши трое друзей. Они вскочили в автобус, сияя грустными улыбками, и один из них - самый хороший, самый добрый - крикнул по-русски: "Индийцы и русские - братья!" И это было здорово, очень здорово! Потом он прислал нам поздравление на Новый Год.
По пути мы два раза останавливались в деревнях, жители которых с простодушным добрым любопытством разглядывали нас, а мы - их. И обе стороны немало диву давались.
А в одной деревеньке старичок говорил своему попугаю:
- Скажи: "Миттху, балбатте, Ситарам"
А попугаюшка, маленький такой, зеленый - меленько стучал по клетке, недовольно пищал, потом чисто-чисто и звонко проговорил: "Миттху", пискнул ещё раз, произнёс: "Балбатте", и потом, так уж, чтобы отделаться от нас - быстро-быстро: "Ситарам".
Прошли три часа - и вот уже показались окраины Бенареса, и вдруг на дороге - слон. Батюшки, самый настоящий, с человеком, сидящим наверху, идёт себе вдоль дороги, покачивается. И вся наша братия долго ещё выглядывала из окон вслед ему. Приехали в Университет. Это целый городок с уютными коттеджами, домами для гостей, с корпусами, построенными в современном стиле. Он справедливо считается самым большим по площади университетом в мире и лучшим - в Индии. Целый день нас переселяли из одного домика в другой, пока, наконец, не предоставили отличный номер в Guest's Hous. Мы вымылись и довольные пошли спать.
23-го рано утром отправились на знаменитые Гхаты - набережные Бенареса. На берегу Ганги - священной, загадочной, непостижимой реки высятся один над другим сотни дворцов и храмов. Белоснежных, матово-жёлтых, красных.
Широкие лестницы сбегают к воде, а на этих ступенях тысячи людей. Одни раздеваются, чтобы окунуться и очиститься в святой реке. Другие стоят по пояс в воде и полощут рот. Третьи, почти нагие, моют и сушат своё бельё.
Тут же неподалеку жгут погребальные костры - один мертвец уже совсем обуглился (поджарился, как шашлык), а ещё пара других ждут своей очереди на носилках, опущенных в воду для последнего очищения.
Бродят коровы, у дверей храмов лежат козы.
Вот двое выплыли на лодке на середину реки неподалеку от нас и опустили мертвое тело в воду несожжённым - так погребают монахов, детей и беременных женщин. Мы медленно идём вдоль этих бесконечных набережных, и везде видим это странное, нелепое, жутко-величественное, мрачное и бессмысленно-пышное зрелище. И это поражает всюду, куда бы мы ни пошли, и что бы ни увидели - ясное, горделивое великолепие природы и никчемная, узкая, вымученная человеческая жизнь.
Видели мы непальский храм, другое его название "храм любви". Откровенность его изображений, уму непостижимая откровенность неприятно поразила меня и послужила причиной долгой беседы, которую мы с Линкой вели весь вечер этого дня.
Хорошо, что впечатление оказалось недолгим и стёрлось под влиянием последующих событий. Ой, я опять расписалась, а мне осталось очень мало места. Да я уже и сама начинаю уставать от собственных описаний.
На следующий день, 24 декабря, мы ездили на Сарнатх, видели развалины буддийской ступы Я вспомнила, как о ней у нас в университете читал лекцию доцент Богданов.
Видели дерево, под которым по преданию Будда произнёс свою первую проповедь.
А под этим деревом сидит тибетский монах и, бросая всем своим видом вызов этому бренному, плотоядному, суетному и жалкому миру, важно перелистывает свою книгу и читает молитвы.
Зашли в действующий буддийский храм и наблюдали, как там проходит служба. Это было впечатляюще и заставило сердце трепетать от какого-то суеверного страха.
После Сарнатха вернулись в свой Guest's Hous, отдохнули и пошли смотреть "Кала Бхаван" - музей искусств при Университете. Среди прочего видели там несколько изумительных картин современных художников, во всех них ясно ощущался элемент трансцендентальности - это здорово!
Вечером ходили в Ботанический сад. Бегали, как дурочки там за павлином, в чём нам усердно помогали индийские мальчишки. Так окончился этот день.
25 декабря.
Осмотрели Университет, сельскохозяйственный колледж при нём, библиотеку – очень большую, содержащую много уникальных коллекций, подаренных видными людьми Индии. Библиотека отличается большим порядком, не то что в нашей «Восточке».
Вечером пришёл к нам наш новый знакомый по имени Омар и долго пел песни. Ему очень нравится моё имя, сказал, что, когда у него будет дочка, он обязательно назовёт её Ира. Этот Омар тоже очень хороший, простой парень с ясными, сияющими глазами. Обещал навестить нас в Дели.
26 декабря приехала из Калькутты наша преподавательница Нина Ивановна и целый день делилась с нами впечатления, а мы собирались в дорогу. Вечером выехали в Лакнау, а Нина Ивановна осталась в Бенаресе.15-го января она уже уедет обратно в Москву (я ей очень завидую).
Ехали мы целых 12 часов в 3-м классе без кондиционера, в грязном и тёмном вагоне, постелив под себя пледы и ими же покрывшись сверху. Приехали в Лакнау совершенно измученные, измёрзшие, а тут ещё на вокзале к нам подошёл прокажённый. При выходе видели трёх мертвецов, видимо, замёрзших в эту холодную ночь. Тут все заныли и решили сегодня же днём уехать обратно в Дели. Но вот выглянуло солнышко, мы выпили кофейку в университетском Кофе-хаусе, согрелись, и стало нам повеселее.
Пошли на почту, позвонили доктору Шукле, который приглашал к себе нескольких советских студентов через Soviet Cultural Department. И тут-то всё и началось! Подобного гостеприимства, радушия я ещё не встречала за всё время пребывания в Индии. Мы четверо (я, Лина, Соня и Марго) жили у доктора Кханна – это крупный лакнаусский бизнесмен, умный, толковый дядька, бывал в Советском Союзе. Жена у него – приветливая, спокойная, деловитая женщина с тремя очаровательными детишками. Судха, Паппу и Куку-Навин. И вообще, пока мы были в его доме, там всегда толпились десятка два ребятишек самых разнообразных возрастов. Они буквально осаждали нас, просили автографы, исполняли нам бихи (танцы), пели песни, а Куку оказался самым настоящим артистом. Как он для нас пел, какая богатая мимика, жестикуляция!
Устраивались для нас всякие приёмы, на которых мы встречались со многими видными писателями: Яшпалом, Илочандра Джоши, Бхагавати Чаран Варма и другими. Был незабываемый вечер, когда в дом к мистеру Кханну специально для нас приехали артисты. Один играл на ситаре (это такой струнный инструмент с дивным, нежным и щемяще-печальным звучанием). Другой на табла (ударный инструмент, напоминающий пару барабанов, он всегда сопровождает ситар).
И третий артист пел. Они исполняли классические индийские произведения. Ничего подобного я не слышала и никогда, видно, больше уже не услышу.
Видели мы в Лакнау памятники мусульманского зодчества, Дворец набобов - когда-то, видимо, поражавший своим чисто восточным ленивым и расточительным великолепием, а теперь ободранный как липка - это англичане свою лапу приложили.
Бродили по Имамбаре - дворцу могольских князей (это хуже, чем Тезеев лабиринт), заглядывали в черную дыру, которая, как объяснял гид, является началом подземного хода, ведущего из Лакнау в Дели - 300 километров длиной.
Видели бывшую британскую резиденцию, английское кладбище - здесь похоронены англичане, погибшие во время сипайского восстания 1857 года, - смотрели со смешанным чувством жалости и мстительной радости - вот как вам дали индусы!
Уезжали, унося с собой теплоту и заботу всех наших новых друзей.
В этой недлинном путешествии мы очень много увидели, мого поняли в Индии, яснее разглядели её жалкие, порой отвратительные черты (отчётливо, порой до омерзения отчётливо, это было видно в Бенаресе). Поразило её дремотное неподвижное великолепие. И так везде, где бы мы ни были - Индия и отталкивает, и одурманивает, и притягивает каким-то необъяснимым очарованием. Все это заставляет думать, размышлять, удивляться, негодовать - но всё остаётся чужим, не трогающим самого сокровенного уголка души - где живёт мой дом, моё родное ласковое Репино, мои любимые люди.
Вот и всё о нашей поездке. Вы, наверное, устали. Я тоже. Уже поздно, ложусь спать, спокойной ночи.
28 января 1963 г.
Здравствуй, мой дорогой, хороший папочка!
Сейчас ты, наверное, уже вернулся из Тулы и живёшь в Репино.
Как же вам хорошо там всем втроём! У вас и зима, (наверное, в отместку за то, что я уехала от вас - она нынче самая настоящая, морозная, упрямая, кусачая) и снег, и печка, и музыка. У вас настоящее, неподдельное, искреннее тепло и доброта. А этого здесь я уже давно не вижу и страшно соскучилась, стосковалась по теплу.
Когда приходит почта и я читаю письма от родных моих людей, уходит, отступает время, тысячи километров становятся ничем, и я так ясно всё вижу, ощущаю, слышу и касаюсь.
А потом... потом проходит несколько дней, и письма, казавшиеся такими живыми, что кажется от них исходит тепло руки, писавшей их, эти письма мертвеют. Опять до боли чувствуешь, как ты бесконечно далеко, как оторван от прежней, неповторимой, милой жизни. Снова, как за соломинку, хватаюсь за письма, перечитываю их, порой черпаю силы, веру, хорошее настроение (тогда и все вокруг кажется не таким плохим), порой они причиняют только горечь, усиливают тоску...
А, впрочем, ты знаешь, папочка, я не одна такая, все мои девочки тоже здесь очень тоскуют по дому, частенько мы плачем и по очереди утешаем друг дружку. Так вот я и живу, мой хороший, умный папочка - в бесконечных переходах от черной меланхолии к радостному, полному бытию, и обратно.
Встречались мы со многими известными писателями, поэтами: Махадеви Варма, с Пантом моим белокудрым, наивным и печально улыбчивым, с Ди́нкаром. Были в поездке по ближайшим к Дели городам, вернулись уставшие и от обилия впечатлений, и от бесконечных дорог и переездов. Теперь жизнь снова вошла в обычную колею: учимся, понемногу хорошо заговорили на хинди; побывали на настоящей индийской свадьбе; видели парад 26 января, в День Республики, который идёт от Дворца Президента через Индийские ворота и заканчивается в Красном форте. Видели мы и концерт классического индийского танца школы Бха́рат На́тьям. Технично, искусно, отточенно сухо, геометрично, но в конце концов - утомляет.
Самый чудесный радостный день был, когда в Дели проездом на один день прилетал Андриян Николаев. Был он в нашем посольском городке всего 20 минут, но мы оказались шустрыми и успели протиснуться к нему и сфотографироваться.
Сегодня получила от тебя весточку. Спасибо тебе за доброе, умное, тонкое письмо. Папочка, родной мой, очень я скучаю по тебе, хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы всё-всё было у тебя хорошо. Скоро твой день рождения. Как я хочу увидеть тебя, поговорить с тобой! Я не смогу послать тебе подарок, посылаю только этот пальмовый листок-рисунок с индийской девушкой.
Посылаю тебе также фотографию с Андрияном Николаевым. На ней я и мои подружки-узбечки - Соня и Мавлюда. Мы с ними живём очень дружно.
Я обязательно найду здесь для тебя это немецкое издание словаря древнеиранского языка, о котором ты просишь. Хотя пока что ни в одном магазине я его не нашла. Мне советуют поискать в магазинах антикварных книг...
8 марта 1963
У нас появился новый кумир – Дилип Кумар. Это очень известный киноактёр. Узнали мы о нём случайно, посмотрев фильм «Еврейка». Этот Кумар заинтересовал меня, захотелось посмотреть ещё что-нибудь с ним. К счастью, в каком-то заштатном делийском кинотеатре шёл фильм «Мугле азам» (Великий Могол). Дилип Кумар играет там принца Салима – сына Акбара, будущего шаха Джехангира. У меня сейчас, когда я пишу об этом, мурашки начинают бегать по коже и холодеет что-то внутри. Фильм потряс нас. Величие мрачное и подавляющее, пышность, честолюбие, тирания, жестокая капризность – такое впечатление вынесла я из истории Моголов, когда изучали (проходили) мы её у нас в Ленинграде. Они такими и застыли в памяти – Акбар, Бабур , Джехангир, Аурангзеб – надменными, злобными, хитрыми, равнодушными лицами со средневековых миниатюр, лишёнными жизни и движения.
И вдруг они все ожили, и на лице Акбара – раздирающее душу страдание, боль, досада и бессильный гнев. И гремит его голос – огромный, красивый, сотрясающий своды дворца, и боль нечеловеческая в нём и тщетное усилие скрыть муку и обиду униженного отца.
И рядом с ним – принц Салим, истинный шахзада, пылкий, прекрасный, презирающий смерть и плаху, ибо избежать плахи – это значит предать любовь. Что ему родина, что ему величие и слава могольского трона, что ему угрозы отца и мольбы матери – любовь царит в его сердце и ради неё он поднимает меч на отца, идёт на него войной и гордо, с прекрасным, но уже отрешённым от этой жизни лицом медленно поднимается по громадной лестнице навстречу смерти. А в огромных, равнодушных покоях дворца мечется Акбар – грозный, всесильный шах-ин-шах Хиндостана, один со своим неутолимым горем отца. А там, за стенами высокий изумительный голос поёт вечную славу любви – истиной владычице этой вселенной.
Может быть, этого никогда не было, может быть, Акбар и Салим были другими. Но если это легенда, то прекрасная, дающая радостные, исцеляющие слёзы.
9 марта 1963
Поехали в Агру, смотреть Тадж-Махал. Выехали поздно вечером, и уже в темноте свернули в Сикандру, где находится гробница Акбара. Была тёмная прохладная ночь, и в этом молчаливом сумраке она возникла перед нами скорбным и ясным видением. И в сердце вдруг зазвучал тот тоскливый, раненый крик Акбара: «Салим!». И увиделось мне лицо его с глазами, полными невысказанной муки. Тихая нежность зазвучала в душе, и склонив головы, прикоснулись мы к холодным безмолвным камням.
А потом был утренний Тадж Махал – серебряный, дивный и я… я умолкаю, потому что в языке человеческом нет и не будет слов для него.
Кто бы и в какое бы время не сказал о нём, будет бессилен. Самые прекрасные слова – жалкие побрякушки, если они сказаны о Тадже. Он делает людей, только раз взглянувших на него, своими рабами. Он – единственная вечная, всеобъемлющая гармония, он – красота бессмертная, нетленная, бездонная. Он светит в моей душе дивным светом, озаряющим глупую мою жизнь, исполненную пустотой. И каждый из нас – крохотная, ничтожная песчинка рядом с ним.
Ну вот, я снова – об актёре Дилип Кумаре. С этого дня всё и началось. 16-го марта мы поехали в какой-то грязнущий окраинный район Дели, в который даже автобусы не ходят, только, чтобы посмотреть ещё одну картину с ним. Это был фильм «Мученик», о борьбе с англичанами. Через три дня, не посмотрев толком в газете, помчались в другой конец города – там должны идти картина «Встреча», тоже с ним. К великому нашему горю, мы прибежали туда на три дня раньше – она пойдёт в кинотеатре только с 22-го марта. Сегодня узнали, что где-то на окраине идёт фильм с Кумаром «Девадас». Обязательно сходим.
Наши мальчишки уничижительно отзываются об этом актёре, дело доходит чуть ли не до рукопашной.
18 марта мы ходили на приём к вице-президенту Индии Закиру Хусейну. Побывали в его тихом скромном доме. Пили чай, тихо и просто беседовали, подружились с его внуками, и только изредка «стукала» в голову мысль – батюшки, да ведь это сам вице-президент, ведь трепетать надо! Но не трепеталось. Только уважение глубокое родилось в душе. На прощание сфотографировались с ним и ушли безмерно счастливые.
Ну вот, пожалуй, и все мои новости.
Как всегда, смотрим много английских фильмов. Из последних очень понравились «Two women» с Софи Лорен и «Goya and duchess» по Фейхтвангеру. От Фейхтвангера осталось немногое, но поэтичный характер любовной истории понравился, хотя в романе она отнюдь не поэтична.
В воскресенье 17 марта сходили с Линой в Красный Форт. С ней живём мирно. 5-го апреля кончается учебный год, и недели через две после этого мы, очевидно, поедем в Бомбей, а оттуда – на два месяца в студенческий лагерь.
12 апреля 1963 г.
Я очень счастлива сегодня. Мне так хорошо, просто чудесно. Такой славный, милый, необыкновенный день провела я.
Сегодня мы поехали на пикник с нашими студентами. Это не простые студенты - они работают в разных местах, но три раза в неделю приходят в ICCU (индо-советское культурное общество) учить русский язык.
Среди них две девушки-бенгалки и семь мужчин. Чудесные, простые и тонкие люди, они обладают развитым интеллектом, они трогательны и непосредственны как дети, они старательно и смешно говорят по-русски, и поэзия живёт в их душах. А души их чувствительны, они чувствуют красивое каждым своим нервом, они добры и искренни.
Я была счастлива с ними, я наслаждалась тем, что могла говорить с ними, могла принести им радость, спев безыскусную русскую песню и услышав в ответ восторженные возгласы. Боже, сколько же безмерной радости в общении с человеком! Ничего лучше нет на свете!
Мы, русские девушки, сидели с ними на циновке под деревьями около мавзолея Хумаюна и пели наши русские песни. "Подмосковные вечера" и "Ничто в полюшке не колышется", а потом ещё и ещё. Они сидели вокруг нас - с огромными, выразительными, сияющими глазами, с ласковыми и какими-то одухотворенными лицами. Я силилась понять их - недоступные издёрганному и пропитанному ложью и рационализмом западному восприятию - души. Иногда, казалось мне, я что-то понимала, но всё-таки останавливалась в безмолвном восхищении и преклонении, не сумев проникнуть в глубину индийской души.
Один бенгальский юноша, чьё лицо жило в его глазах - не могу передать их выражения (что-то печальное, трогательное и детски-простодушное) - пел классические индийские песни. Он закрывал глаза, отдаваясь своей неясной, грустным вздохом звучавшей мелодии, и пел. И сумерки окутывали его лицо и мягко отнимали у него его песню и растворяли её в своей нежной и лёгкой пелене. А голос всё дрожал - и слёзы подступали, и неведомое, ароматное, непонятное и трепещущее рвалось из души. И хотелось бесконечно глядеть на это чудное лицо, и убаюкаться в тихих, безмятежных и тревогу неясную рождающих звуках. Не могу найти слов, чтобы рассказать об этом. Только знаю - более счастливой, чистой, светлой радости я не испытывала целую вечность.
Я знаю, что я люблю Индию, люблю её людей, она проникла мне глубоко в душу, она вошла в мою жизнь неотвратимо. Вся жизнь пройдет с ней неотвратимо. Я люблю её честной и вечной любовью - эту странную, великую, чужую и любимую мной страну. Приняла она меня или не приняла - это уже потом. Самое главное - Я приняла её (хотя ей-то до этого мало дела). Я сделаю всё, я клянусь, чтобы жизнь не прошла пусто и никчемно.
21 апреля
Вчера мы втроём: Соня, Мавлюдка и я ездили с нашим гостем - мистером Кхана из Лакнау, у которого мы жили зимой - в Матхуру на его машине. Это не очень далеко от Дели.
Матхура, вернее его пригород Вриндаван - место рождения бога Кришны, его детства и юности. Здесь он резвился с девочками-пастушками, влюбленный в каждую по очереди, и здесь же уединялся со своей возлюбленной Радхой. Это - с точки зрения индийской мифологии.
А реально Вриндаван - город с 6500 кришнаитскими храмами, не включая в это число храмы-малютки (четыре столбика, подобие крыши, и грубая, нелепо раскрашенная статуэтка под ней).
С десятками прокажённых около каждого храма, ютящихся под его камнями, и окружающих тебя страшным кровоточащим хороводом.
Со святыми "садху" - полуголыми, длинноволосыми, увешанными чётками, отрешёнными и дикими.
С сотнями нищих: старички, сморщенные и маленькие как дети, с вечно босыми, превратившимся в сплошную трещину ногами, и дети, сгорбленные и сморщенные словно старички, с крохотными, жалкими, ещё при рождении отмеченными смертью личиками.
И над всем этим - за красным огромным лоскутом - уродливый, размалёванный, с жуткими выпученными глазами - идол!
И нет ему никакого дела до беззубых измождённых лиц. До рук этих трясущихся, коричневых. До криков этих молящих, звучащих вечным голодом. И нет ни капли жалости в жадном деревянном сердце. Так он стоит целую вечность и ещё тысячу лет простоит, увенчанный гирляндами, принесёнными дрожащими тёплыми человеческими руками, которых не стоит и ноготь его.
Омерзительная, бессмысленная, тупая, жуткая штука - религия. Смердящая мертвечина, сборище всего гадкого, зловонного, низменно-сладострастного, садистского.
И страшная мысль пронизывает: умирает духовно страна, умирает целый народ.
Страшно подавленная вернулась я домой. Всё думаю, думаю - почему такой страшной и безысходной бывает жизнь? Почему так унижен и задавлен человек? И сколько нужно тысячелетий, чтобы исчез с лица земли этот жирный ненасытный идол с его застывшей довольной улыбкой?
Я живу сейчас в каком-то срединном пространстве. Здесь я не существую, так и не привыкнув, так и не усвоив своим внутренним «я» этой жизни, на время ослепившей меня, пробудившей очень острый, непонятный интерес – иногда казавшейся даже ярче, полнее, полнокровнее, понятнее, чем то, что было раньше. А представить себя в иной, вами созданной, вашими мыслями, настроением и любовью окрашенной жизни отказываюсь – не могу, не хватает смелости. Отсюда ушла, а прибиться к другому берегу слишком трудно. Дружу с Мавлюдкой и Мухой. Иногда мы бываем очень нежны и неразлучны друг с другом, а иногда усталость прорывается в раздражении и апатии – и мы смотрим друг на друга с удивлением: как это может быть- какая-то привязанность в этой странной жизни.
С Линой мы тоже стали абсолютно чужды друг-другу. То, что мы не разговариваем и при этом неизменно живём в одной комнате, даже не стесняет нас. Во что трансформировалась наша то-ли дружба, то-ли сотрудничество? Даже с трудом верится, что это случилось. Что делать?
Усердно читаю книги по Панту, езжу к своему преподавателю в Раджендра Нагар (это жилой и образовательный район далеко-далеко от нашего общежития), там сижу несколько часов и затем по жаре шлёпаю обратно. Первый раз за всё время своего изучения индологии я занимаюсь страшно много и добросовестно.
22 апреля
Сегодня пошли мы в кино - как всегда, привлеченные нашим любимцем, актером Дилип Кумаром. Забрались на какую-то окраину, куда Макар телят не гонял. Вышли из кинотеатра и сопровождаемые каким-то парнем в красной рубахе (этакий горьковский Сатин в отрочестве), двинулись к автобусной остановке. Наш "друг" был с велосипедом и с товарищем, и поскольку велосипед ему явно мешал, он доверил его своему приятелю, а сам уселся в автобус вместе с нами. Так мы и ехали - "Сатин", сияющий и донельзя довольный, сидел напротив в автобусе, взирал на нас и подавал приятелю знаки, куда нужно ехать. А тот шпарил на его велосипеде по жаре вслед за автобусом. В какой-то момент он проскочил нужный поворот и заехал в другой проулок - наш "Сатин" это заметил и как заорёт, как завопит на весь автобус - через секунду его приятель снова чесал рядом с нами. Всё было улажено, и "красная рубаха" снова уставился на желанные объекты.
Автобус весь давился от смеха, мы тоже. Один «красная рубаха» был доволен положением дел. Когда мы пересели в другой автобус, он проделал то же самое. Так и шлепали мы через весь город. Наконец, видно, приятель его на велосипеде тихо скончался где-то, ибо до ворот нашего «Траванкора» дошел один лишь "Сатин", шедший сзади и оравший во всю глотку песни для нашего увеселения.
Наконец, мы скрылись в общежитии - жар-птица, поразившая его воображение. Он сник и поплёлся обратно на свою окраину. Смешно, да? А нам потом было грустно.
25 апреля 1963 г.
Милые мои родители! Когда вы получите это письмо, меня уже не будет в Дели. Послезавтра в 7 часов утра мы уезжаем в Бомбей. Итак, начинается наше великое смотрение Индии. Индии настоящей, не европеизированной и не трансформировавшей свой облик в великолепии мусульманского Востока. Индии многоликой, необъятной, всё-таки непостижимой, дорогой мне, но пока все-же чужой. Я ее полюбила, честное слово, полюбила.
Я так боялась этого. Боялась, мучаясь тоской по дому, горечью и болью от одиночества, что прогляжу́, не замечу в ней её прекрасной, тонкой, детской души. И знаю теперь, что так не случилось. Знаю, потому что сердце обливается кровью, когда вижу эти толпы в храмах, эти руки, высохшие от голода - коричневые, трясущиеся руки, благоговейно возлагающие гирлянды на тупую, размалёванную, застывшую физиономию золочёного идола; эти лица сморщенные, беззубые, с печатью близкой смерти.
Потому что гневом закипает душа, и хочется крикнуть всем им, чтобы смели, выбросили они этого алчного, ненасытного, с сердцем, глухим к чужим стонам, бога.
Потому, что трепещу и плачу тихо, благоговейно, когда касаюсь прохладных камней могилы Акбара.
Потому, что реву отчаянно, в голос, когда смотрю ни на что не похожие индийские фильмы.
Потому, что гляжу и не могу наглядеться на огромные, светом непонятным озарённые индийские глаза.
Мамуленька, я получила твоё письмо от 16 апреля. Любые письма здесь глотаешь, как воздух - живительный, исцеляющий. Время отступает, и лица любимые, близкие и нежные окружают тебя со всех сторон. И пустота расступается - бездонная и равнодушная. Вы беспокоитесь, мои родные родители, как будет проходить наша поездка. Конечно, я могла не ездить на юг, но я бы лучше убила себя, чем не поехала. Ведь я же должна увидеть её - мою Индию, вымечтанную за долгие годы. Жара сейчас, действительно, настала дичайшая, такая, что порой умереть хочется и тупеешь неимоверно. Но все надо вытерпеть, и я думаю, что вытерплю.
Из Бомбея мы съездим в Аджа́нту и Элло́ру. Оттуда к 16 мая - в Мадрас на открытие лагеря. И затем до 14 июня - по всему югу на автобусах. Мы увидим Бангало́р, Майсу́р, Ути, Трива́ндрум, мыс Комо́рин (самая южная оконечность Индии), Мадуру́, Танджу́р, Пондише́ри, Ко́чин. Все это вы можете найти на большой карте Индии. Нас едет из русских шестеро - мы, пятеро девочек, и Санька Лысенко, аспирант из Киева. Будут ещё в лагере одна немка, югославка, два негра и индийцы.
Связь, очевидно, будет прервана. Потому что в этих городах нет советских консульств. Так что ваши письма будут ждать меня в нашем посольстве, а я свои буду писать и складывать в чемодан, и отправлю их уже по возвращении. По возвращению в Дели, мы, может быть, ещё съездим в Кашмир, если удастся.
Я здорово похудела от жары, тошно смотреть. Выгорела, стала совсем белобрысой.
Целую вас, моих самых родных.
Пишите мне.
Ваша дочь.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:
А ЗДЕСЬ ВЫ ПРОЧТЁТЕ, ЧТО СТАЛО С НАШЕЙ ДЕВУШКОЙ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ УНИВЕРСИТЕТА:
ЧАСТЬ 1-я