Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- Иной раз наши пятничные клобы (да и сам канал... чего уж...) напоминают мне эту иллюстрацию. Мальчик усердно читает что-то своей крайне малочисленной аудитории, аудитория же, кажется, более погружена в свои мысли, весьма далёкие от голоса мальчика. Думается, чтец получает несоизмеримо более удовольствия. Впрочем, скоро многое поменяется: старец перенесётся в иное измерение, а мальчик, верно, будет читать совсем иные книги, и только для себя. Быть может, через много десятков лет уже для него какой-нибудь другой мальчик откроет ту же книгу, и наш постаревший герой вспомнит: а ведь когда-то и я... Однако же, кажется, мои претензии казаться философом - нестерпимы, продолжим наши "Крымскiя сезоны", тем более, что действие уже трогается с места и наш сомнительный герой случайно (или - не случайно) оказывается в гуще неприятных событий.
КРЫМСКiЯ СЕЗОНЫ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утреннее пробуждение было отвратительным. Облизав пересохшие губы, я с трудом поднял набатом гудящую голову, обнаружил себя одетым и даже обутым и, спустив ноги на пол, попытался восстановить события вчерашнего вечера.
Во-первых, кажется, я играл и даже что-то выиграл. Пошарив в карманах, я выудил замусоленную пачку разнообразных денег – царских, «керенок», «самостийных» и даже франков. Для начала – неплохо! Партнером моим по «винту» был долговязый француз-лейтенант: ни бельмеса не понимая по-французски, я, тем не менее, сумел-таки найти с ним общий язык, в результате чего мы ловко поддели соперников, а потом решили это дело обмыть… Понятное дело, что ни к какой Софье Антоновне любоваться закатом я не попал! И хорошо! Воображаю, какое впечатление на неё я мог бы произвести - в подобном-то виде...
Во-вторых – а это я помнил уже менее отчетливо! – уже ночью, когда я в одиночестве допивал бутылку шартреза, меня посетил человек от Королька – тот самый татарин. Кошкой просочившись сквозь полуоткрытую дверь, он насмешливо посмотрел на меня, поцокал языком и протянул небольшой сверточек:
- Держи, Щелкопер – от Фимы. Ты свое дело сделал – Фима слово сдержал. Если что еще нароешь – связь держи через чистильщика обуви Ахмеда. Он сидит на углу Знаменской и Екатерининской.
Я, кивнув, протянул ему початую бутылку, татарин, презрительно покачав головой, отказался и так же, по-кошачьи, неслышно удалился. Черт, а куда же я подевал этот сверток?! А, вот он – под подушкой… Одним глотком допив остатки шартреза, я развернул плотную почтовую бумагу и обнаружил внутри несколько сотенных купюр долларов Северо-Американских Штатов – интересно, откуда у Королька доллары?! – и малюсенькую жестяную коробочку. С радостно бьющимся сердцем я поддел крышечку ногтем – ну, наконец-то! Сыпанув совсем немного на ноготь большого пальца, я втянул по очереди обеими ноздрями драгоценный порошок. Организм, уже несколько месяцев мучительно требовавший от меня дозы, немедленно ответил благодарным приливом сил, разум прояснился – я почувствовал себя самым могучим, самым умным, самым ловким, самым, самым… Господи, как давно я хотел вспомнить это незабываемое, это волшебное ощущение, когда Шопенгауэры, Канты и Ницше кажутся тебе жалкими котятами, когда, кажется, силою одной мысли ты можешь пронзить небо до самого Солнца!..
Основательно взбодренный, я вскочил к рукомойнику, умылся, и тут раздался настойчивый, даже наглый стук в дверь. Мельком глянув на себя в треснутое зеркало, я пригладил волосы и открыл: в коридоре в сопровождении двух солдат стоял одетый в штатское невысокий мужчина лет сорока пяти и с интересом смотрел на меня.
- Господин Максимов?
- Именно, - не стал отпираться я, жестом приглашая его войти.
Скупым кивком приказав солдатам остаться, он прошел в комнату, прищурившись, оглядел ее и, не дожидаясь согласия, присел на убогий, с потёртой, давно уже неопределённой расцветки, обивкой стул.
- Судебный следователь надворный советник юстиции Петрашов-Мусницкий. Позвольте задать вам, господин Максимов, несколько вопросов.
- Разумеется, - несколько смутился я, присаживаясь напротив него на смятую постель. – Хотя, признаться, не совсем понимаю, чем могу вам помочь…
- Сейчас поймете, - коротко прервал меня Петрашов-Мусницкий. Экая, право, вымученная фамилия, верно, из мелкопоместных дворян! – Где вы были вчера и сегодня, начиная с одиннадцати часов вечера?
- Исключительно у себя в номере, причем, ежели не ошибаюсь, даже с десяти часов, - я, недоумевая, лихорадочно пытался сообразить, чем заслужил подобный визит. Взвинченный кокаином мозг работал с нечеловеческой быстротой, прокручивая и отметая десятки вариантов.
- Замечательно, - безразличным тоном откликнулся следователь. – Отлучались ли вы в течении этого времени из номера и кто может это подтвердить?
- Из номера, насколько я помню, не отлучался, подтвердить это, кажется, не может никто – я живу здесь недавно и с постояльцами не знаком.
- Позвольте узнать род ваших занятий, - ровный, лишенный интонаций голос Петрашова-Мусницкого начинал выводить меня из себя. Профессионально работает, черт, заставляет нервничать!
- Сотрудник местной газеты «Голос Юга России», репортер уголовной хроники, - с вызовом заявил я, отмечая, как внимательно он смотрит на валяющуюся под кроватью пустую бутылку шартреза.
- Вот как? – с некоторою иронией переспросил следователь, протягивая-таки руку к бутылке и зачем-то обнюхивая ее. – Еще вопрос: в каком состоянии вы находились вчера вечером?
- Я не понимаю, к чему вы клоните, господин надворный советник, - оскорбленно вскинулся я. – Как человек, лояльный к нынешней власти, я волен распоряжаться собственным свободным временем по своему усмотрению, или не так?
- Разумеется, так, - терпеливо, не обращая на мой тон ни малейшего внимания, согласился Петрашов-Мусницкий. – Но ответить вам все-таки придется: как вы сами понимаете, интерес мой совершенно не праздного свойства.
- Вчера я играл в винт в… кажется, заведение называлось, «Варшава»…, - безо всякой охоты отвечал я. – Имен игравших со мною не знаю… Впрочем, думаю, прислуга может подтвердить! Если вы интересуетесь этим, - я кивнул на бутылку, - то – да, я пил, но добрался до номера самостоятельно, что также может подтвердить консьерж внизу. Достаточно?
- Вполне, - миролюбиво кивнул следователь, поигрывая серебряной цепочкой от дешевеньких карманных часов. – Последний вопрос: не слышали ли вы ночью каких-либо звуков из коридора?
- Отнюдь, - я пнул ногой откатившуюся до самой стенки бутылку. – Как вы понимаете, я был не вполне трезв, а перед сном… скажем так – несколько усилил впечатление, так что спал совершенно беспробудно – как младенец. Могу я, наконец, узнать, что произошло?
- Теперь, думаю, да, - Петрашов-Мусницкий поднялся и жестом пригласил меня проследовать за ним. У открытых дверей соседнего номера помимо двух солдат стояли хозяин нашего вертепа Смирнопуло – толстый неопрятный грек, взволнованный господин в сандалиях на босу ногу и неопределенных лет дама в замусоленном донельзя шлафроке мужского, кажется, кроя, что, учитывая специфику заведения, было вовсе не удивительно. Все они с ужасом смотрели внутрь номера, где над распростертым на полу в луже крови телом колдовал щеголевато одетый во все светлое подтянутый блондин. Увидев нас со следователем, он сквозь зубы протянул, обращаясь к Петрашову-Мусницкому:
- Давненько такого не видел: десять ножевых ранений, все – не смертельные… Похоже, скончался от болевого шока.
- Вы были знакомы с этим человеком? – следователь нагнулся над телом, предлагая мне сделать то же. Брезгливо переступив через него, чтобы не испачкаться в растекшейся вокруг крови, и отмахнувшись от назойливо кружащихся уже мух, я вгляделся в покойника.
Несколько раз я, действительно, встречался с ним в коридоре. Это был невзрачный, всегда мельтешащий назойливый господинчик семитского типа: он беспрестанно потел и отирал лицо огромным несвежим голубым платком, кончик которого вечно свисал из его кармана. Никаких звуков из его номера никогда не раздавалось, а со мною он здоровался почтительным кивком, сопровождая его фразой «Добрый день!», причем, вне зависимости от времени суток. Теперь он лежал в исподнем с выпученными от ужаса глазами, рот его был забит скомканным в тугой клубок всё тем же голубым фуляром, а по всему телу, начиная от шеи, зияли глубокие ножевые порезы.
- Нет, - покачал я головой, поднимаясь. – Знаком не был – видел пару раз, не более.
- Так-с, посмотрим, - пропел Петрашов-Мусницкий, перебирая на столе какие-то бумажки. – Лившиц Яков Семенович… пятидесяти двух лет… торговый представитель фирмы «Бредель и К»…
- Неважные, должны быть, дела у «Бределя и К», если господин Лившиц квартировал в таком месте, - ухмыльнулся я.
- Да, вы правы, - бросив на меня быстрый взгляд, согласился следователь. – Бумажник, между прочим, на месте – и даже с деньгами… Здесь, правда, немного… десять франков… хм… но все же деньги!
- Я бы не возражал даже против такой суммы, - саркастически отозвался доктор, укладывая в потрепанный саквояж инструменты. – До чего нынче богатый убийца пошел! Платон Михайлович, везите его в больницу, заключение будет готово завтра к утру! Всего наилучшего…
- До свидания, Игорь Дмитриевич, - чуть рассеянно ответил Петрашов-Мусницкий, погруженный в свои мысли. – Господин Максимов, если не возражаете, я зайду за вами минут через двадцать – прогуляемся… Погоды сегодня – превосходные!
Я пожал плечами – гулять так гулять, тем более, что следователь чем-то мне понравился – от него веяло какой-то надежностью и спокойствием, этакое давно забытое ощущение, исходившее когда-то от представителей власти. Пройдя к себе, я заперся и стал тщательно обследовать номер в поисках места, где можно было бы устроить тайник. Поиски скоро увенчались успехом – у окна под столом в полу была обнаружена отходящая половица: если отжать ее осторожно, то, просунув руку подальше, можно было разместить небольшой сверточек – как раз то, что мне было нужно! Управившись, я отер руки и колени и, довольный, стал ожидать следователя, глядя из окна, как солдаты выносят на носилках накрытый простыней труп господина Лившица: одна его рука свесилась, отчего казалось, что убиенный Яков Семенович вяло прощается со всеми, отпуская постояльцам пансиона Смирнопуло грехи оптом. В дверь постучали.
- Я сегодня еще не завтракал, - с порога неожиданно сказал Петрашов-Мусницкий. – Подозреваю, что вы – тоже. Знаю неплохое местечко – нешумно и недорого.
Кафе находилось в отдаленной от моря буржуазной части города – здесь обитали не восторженные морем дачники и не отдыхающие, а исконные состоятельные его аборигены или те, кто мог позволить себе их сменить. Уютно расположившись, Петрашов-Мусницкий попросил кофе, белого хлеба, пару вареных яиц, масла и ветчины.
- Я, знаете ли, англоман, - неожиданно улыбнувшись, признался он. Улыбка чрезвычайно шла к его лицу, делая его более открытым и даже приятным. – Во всяком случае, во всем, что касается еды. На другие привычки, увы, не хватает средств, так что приходится баловать себя только этим. Попробуйте – это чрезвычайно вкусно!
- Благодарю, Платон Михайлович, - я намеренно назвал его по случайно услышанным имени-отчеству в расчете на сближение, - я не завтракаю вовсе, ограничусь, пожалуй, только кофе и рюмкою коньяка.
- С утра? – иронично поднял бровь он, пропуская «Платона Михайловича». – Впрочем, почему бы и нет! Простите, а как вас по матушке-батюшке?
- Всеволод Павлович.
- Всеволод Павлович Максимов, - повторил Петрашов-Мусницкий. – В столице – я имею в виду Петербург! - в свое время, не так давно, был один журналист Максимов… Писал недурно, хотя, на мой взгляд, и несколько радикально…
- Да, это я, - откровенно говоря, я был польщен такой известностью. Никогда не думал, что мои мировоззрения и перо послужат мне столь неплохо даже на грани мировой катастрофы.
- Я почему вас знаю-то? – Платон Михайлович очистил яйцо от скорлупы, аккуратно поделил его ножичком напополам, посолил и капнул немного горчицы. – Я тогда во Пскове служил… Так вот, взяли мы одного громилу по подозрению в убийстве купца из выкрестов. Оказался тот громила членом партии «черносотенцев». Прижал я его доказательствами, а он – знаете что? Вынимает из-за пазухи вашу статеечку, потрясает ею и кричит: да, убил, но исключительно из патриотических побуждений! Вот, говорит, полюбуйтесь, что в газетах пишут! Не заиграться бы! Тут, говорит, жиды, там – интеллигенты в очочках конституции жаждут, кругом – революционная агитация… Кто же, говорит, Россию защитит, как не мы – истинные сыну Отечества?
- Ну, это уж слишком! – возмутился я, пригубляя коньяк. – Никогда к еврейским погромам я не призывал!
- Может быть, но народу многого не надо было: он суть общую выудил, да добавил туда, чего сам хотел – вот вам и готовый рецепт, да-с…, - он откусил кусочек тоста и отпил кофе, явно смакуя. – Недурно, недурно… Вы, Всеволод Павлович, как полагаете причину убийства?
- Я, собственно, на этом поприще подвизаюсь всего несколько дней – из-за ограниченности в средствах, - усмехнулся я, чувствуя, как коньяк теплой волной расходится по всему телу. – Так что опыту у меня в таких делах нет вовсе, только здравый смысл. Склонен думать, что это все-таки ограбление, и что у покойника были при себе суммы более значительные. А содержимое бумажника – это так, для отвода глаз…
- Э, нет, Всеволод Павлович, - Петрашов-Мусницкий откинулся на стуле, прикрыв веки. – Деньги здесь не при чем. Настоящий уголовник не будет так рисковать, у них все просто: один смертельный удар, желательно – бескровный, чтобы не забрызгаться и следов не оставить, и был таков. Здесь же все иначе. Заметьте – над Лившицем явно издевались, пытали.
- Может быть, пыткою хотели добиться признания – где деньги? – предположил я.
- Резонно, я об этом не подумал, - согласился Платон Михайлович. – Хотя, что-то здесь не так: с кляпом во рту, знаете ли, признаться весьма затруднительно. Я вас, Всеволод Павлович, о чем хотел попросить! Вы ведь наверняка будете об этом писать, так? Так вы уж осветите это убийство под таким соусом, что, дескать, следствие полагает основным мотивом преступления ограбление. Если это не так, пусть наш убийца успокоится, думает, что мы пошли по этому пути, а там, глядишь, и выдаст себя чем-нибудь…
- Будь по-вашему, - я был весьма доволен той откровенностью, с которой следователь делился со мною своими предположениями. – А как вы думаете – поймаете вы его?
Петрашов-Мусницкий открыл глаза, долго молча смотрел на меня и грустно покачал головой:
- Шансов крайне мало. Следов – никаких, агентуры среди здешних уголовников у меня, увы, нет… Народ вон, почитай, каждый день в поисках спокойного местечка – так и едет, кто морем, кто посуху… Боюсь, что этот случай – не последний – у меня крайне неприятные предчувствия на сей счет! Но писать об этом, разумеется, не стоит – к чему сеять панику?
- Вы считаете, что это – маниак? – я разом допил всю рюмку.
- Не исключаю, хотя – был бы рад ошибиться, - следователь вкусно закурил маленькую сигарку, завершая трапезу.
Распрощавшись с ним, я поспешил в редакцию, рассчитывая уломать Банеева на экстренный выпуск со своей статьей в качестве приманки. Нет, положительно, жизнь здесь мне нравилась все больше!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в постоянно актуализирующемся каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE и в КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании