Этот рассказ состоит из двух частей. Он о войне, чувствительным людям не следует его читать. Первая часть была написана в мае 1992 года, за один день. Вторая - в августе 2008-го.
Война
I
Летом 1991 года в городе Киеве я оказался
рядом с памятником красногвардейцам,
сложившим головы в годы Гражданской войны.
Поблизости прогуливалась молодая женщина
с маленьким сыном. Мальчик спросил:
– Мама, что это за памятник?
– Это тем, кто погиб в войну.
– А что такое война?
Мать не ответила, отошла в сторону. Тогда ребенок обратился ко мне:
– Большой мальчик, скажи, что такое война?
– Война – это… Сколько тебе лет?
– Мне всего четыре года и я знаю еще так мало…
– Прости, малыш, я не могу тебе ответить. Ты не должен знать… не спрашивай меня, что такое война.
Двадцать пятое мая 1992 года в городе Цхинвале выдалось тёплым, солнечным днём. Ласковая весна потихоньку уступала свои права жаркому лету. Слышалось пение птиц, шелест листвы. Город не обстреливался целые сутки и люди осмелели настолько, что даже разрешили своим детям порезвиться на улице. Гомон развлекавшихся ребятишек вызывал умиление и сжимал сердце.
Мы с приятелем прогуливались по одной из оживлённых улиц города, делясь впечатлениями о происходивших событиях и размышляя о будущем. Мы были настолько увлечены беседой, что даже не придали особого значения тем глухим гулким взрывам, которые начали раздаваться вдали. Но поведение окружающих не могло нас не насторожить: люди, ещё минуту назад спокойно и уверенно занимавшиеся своими делами, стали в страхе выскакивать из домов и уволакивать свои чада в безопасные места. Прохожие превратились в пробегающих.
Количество взрывов всё росло и росло. Некоторые из них раздавались совсем близко. Но это были всего лишь отдельные залпы. К ним примешивался сухой лающий треск автоматов и басистая ругань крупнокалиберных пулемётов. Вокруг не было видно ни одного человека. Улица, на которой только что кипела жизнь, вмиг опустела! Взрывы снарядов и ракет раздавались всё чаще, автоматный же и пулемётный огонь стал вовсе непрерывным. Всё больше и больше снарядов и ракет взрывалось в угрожающей близости от нас. Мы спрятались за толстым стволом дерева, которое росло прямо посередине улицы. Через некоторое время нам почему-то пришло в голову поменять местонахождение и мы, перебежав на тротуар, затаились между стеной дома и припаркованным рядом автомобилем. Тотчас же мимо нас со свистом и шипением пролетел снаряд и разнёс в щепки дерево, которое мы покинули.
Один из осколков попал в бак автомобиля и раздался ещё один взрыв. Взрывной волной выбило стёкла в окнах близлежащих домов. Я едва успел отпрянуть, чтобы спастись от осколков стекла, но они порезали руку моего друга на тыльной стороне ладони. Убедившись, что в ране нет осколков, я перевязал её своим чистым носовым платком. Пригнувшись, мы перебежали в другое место – рядом с пылающим автомобилем было не очень уютно.
Канонада не смолкала. Взрывы раздавались один за другим. Всё слилось в один беснующийся хоровод смерти. Земля судорожно вздрагивала от взрывов и стонала от людского горя. Свист и грохот ракет, снарядов, проносящиеся огненные шары со смертоносной начинкой внушали дикий, деморализующий ужас, мы видели, как в два или три дома попали ракеты, разрушая и сжигая их. Нам не оставалось ничего иного, как бегать с места на место, потому что везде мы были уязвимы. А жить чертовски хотелось!
Когда, наконец, мы укрылись в таком месте, которое не было защищено только сверху, нам показалось, что появилась возможность перевести дух. И тут сверху упала мина, посланная миномётом. Мы, не сговариваясь, бросились друг к другу – каждый хотел прикрыть собой другого. Но смертоносная «игрушка» каким-то чудом не взорвалась. Один из нас сказал, обращаясь к ней: «Ну и дурацкие же у тебя шутки», – и мы начали смеяться. Тогда нам казалось, что это смех над прозвучавшей фразой, но, оглядываясь в прошлое, я начинаю понимать, что этой была своеобразная форма истерики. Приятель хотел взять гранату и зашвырнуть её подальше, но я схватил его за руку и потащил в другое место. Там укрывался один русский офицер из военного городка со своими маленькими детьми. Видимо, соблазнённый солнечной погодой и затишьем, он решил вывести их на прогулку, не ожидая такого поворота событий. Дети испугались взрывов и плакали. Мой приятель нарочито громко заметил, чтобы слышал военный: «Вот, видишь, русские дети расплачиваются за предательство своих отцов». Военный посмотрел на нас, но ничего не сказал. «Но ведь среди русских тоже есть хорошие люди», – ответил я своему другу, имея в виду его самого. Тут низко над крышами домов пролетел вертолёт с опознавательными знаками военно-воздушных сил СССР. «Грузинский?» – спросил я. «Да», – ответил приятель. Но военный сказал: «Нет, это – российский». Мой приятель, даже не посмотрел в его сторону, зло процедил сквозь зубы: «А какая, к черту, разница?!»
Интенсивность обстрела стала идти на убыль. Автоматно-пулеметный огонь оставался таким же непрекращающимся, но разрывы слышались уже все реже. На некоторое время наступило затишье. Не было слышно не разрывов, ни очередей. Мы перебежали одну из центральных улиц, которая была абсолютно прозрачна для вражеских пуль. Увидев железобетонные конструкции, положенные одна на другую, мы бросились к ним и укрылись со стороны, недосягаемой для снарядов и пуль противника. Там уже находилась одна знакомая нам молодая женщина с пятилетним сыном. Она прижимала его к себе, успокаивала и говорила ласковые слова.
«Хорошо сидим?» – сказал невпопад мой приятель – наверное, переволновался. «Пусть наши враги сидят так хорошо, как мы с вами! – чуть не плача ответила она. – Человек в собственном доме не может чувствовать себя спокойно. Раньше хоть в основном обстреливали по ночам, а теперь… Я даже постель отнесла в подвал. В квартиру подниматься страшно, – кто знает, когда они начнут?..»
Тут затишье было прервано, и обстрел возобновился с новой силой. Одна из ракет, к нашему неимоверному ужасу, с оглушительным грохотом ударилась о противоположную сторону железобетонной конструкции, но не пробила её, а только толкнула. Мы дружно заорали, готовясь расстаться с жизнью. Малыш сморщил лицо и мой приятель, который сам ещё не вполне пришёл в себя, но всё же понял, что опасность пока миновала, провёл ладонью по его волосам со словами: «Не надо плакать, будь мужчиной. Уже нечего бояться, разве не так?» Ребёнок уткнулся лицом в мамино платье и его спина задёргалась. Мать снова стала его успокаивать.
Из-за угла соседней улицы показался пожилой человек с орденскими планками на груди. Он шёл в полный рост, не прячась и не сгибаясь. Не успел он сделать и десятка шагов, как в него попала ракета и разметала в клочья. У меня перехватило дыханье. Конечно, это был не первый такого рода случай, но лично я никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным. Миг назад я видел человека, – ветерана Второй мировой войны. Он был в белой рубашке и сером костюме, при галстуке, в очках, с палочкой. Вероятно, он посчитал постыдным для себя пригибаться и прятаться. Я видел человека – он имел свой облик, свой характер, свои наклонности и предпочтенья. Все они погибли вместе с ним. Каждый человек – это как вселенная…
...но теперь уже нет этой вселенной.
Есть красная мокрая лужа с разорванными внутренностями, бесформенным веществом головного мозга, перепачканными в крови обрывками рубашки и костюма. В радиусе метров пяти-десяти лежали окровавленные куски мяса и конечностей. Дрожь пробежала по всему моему телу. Несколько мгновений я даже не мог вздохнуть. Кажется, именно в этот миг до самых затаённых глубин моего сознания дошло полное понимание всего ужаса разворачивающейся грандиозной трагедии.
Я прислонился спиной к стене и закрыл глаза. «О, Господи!»
Моему другу пришло в голову пойти в церковь. Казалось, Бог остановит происходящее безумие, если мы попросим Его об этом. Если Его об этом попросим мы.
Я медленно встал и выразил своё согласие. «Не уходите, не делайте глупость!» – крикнула нам вслед наша знакомая, но мы уже бежали по небольшой улочке к «Детскому миру»: от него до церкви – рукой подать. Но нас, несомненно, было видно с грузинских позиций: стоило нам скрыться за зданием «Детского мира» и залечь, как в десяти шагах от нас в асфальт ударились две ракеты. Их осколки с леденящим душу свистом пронеслись над нашими головами. Идти в церковь расхотелось, тем более, что по пути к ней мы были бы как на ладони для вражеских стрелков. Говорят, что среди них были и женщины-снайперы из Прибалтики, так вот, при всём нашем уважении к прекрасному полу, мы решили не доставлять им такого удовольствия – подстрелить нас.
Мы немного полежали и, когда поблизости уже взрывалось не так часто, спрятались между двумя железными мусорными контейнерами. В этом месте мы были защищены от всех видов оружия, кроме миномётов: он выпускает мину, которая на определённом этапе полёта отделяется от несущей части и падает перпендикулярно вниз. Мы находились на заднем дворе «Детского мира» и над нашими головами с рёвом пролетали мины и снаряды. Не помню, произнёс ли я тогда молитву.
Мы с приятелем договорились: как только стрельба стихнет, забежать в здание Верховного Совета, до которого было метров семьдесят, и укрываться там до полного прекращенья обстрела.
Через некоторое время наступила тишина, и мы бросились к боковому подъезду Парламента.
Стоило нам закрыть за собой большую тяжёлую деревянную, с небольшими окошками, дверь, как раздался мощный, оглушительный взрыв – в один из мусорных баков, между которыми мы укрывались, попала мина и разнесла его на куски.
Министр информации Станислав Кочиев, даже во время обстрела не оставивший рабочее место, увидев нас, очень удивился. «Что вы здесь делаете, не видите, что происходит? Быстро в бункер!» А сам остался стоять в коридоре рядом с открытой дверью своего кабинета, видимо, чтобы услышать звонок телефона и своевременно передать информацию в российскую прессу.
Люди в подземном кабинете напряжённо молчали. Здесь же был и заместитель щедро делившегося советским оружием с грузинскими вооружёнными формированиями командующего ЗакВО (имени не помню) и другие чины из округа. Буквально на две минуты заглянул водитель Министерства информации Илья Бестаев. На своём мотоцикле под таким обстрелом он отвозил раненых в больницу! Он принёс немножко новостей и тут же уехал: разрушены дома некоторых наших знакомых, прямым попаданием снаряда в голову убит выдающийся современный осетинский писатель Алёш Гучмазты, среди пострадавших есть и грузины, которые остались в городе и делили со своими осетинскими согражданами все радости и горести военного быта; семь или восемь ракет, выпущенных из Никози, перелетели через весь город и разорвались в Тамарашени, убивая и калеча людей (это стало известно из перехватов радиопереговоров противника). Кто-то сказал: «Завтра у них – День независимости. Вот и отмечают...»
Прямо с боевых позиций пришёл Джабо Кокоев. Он что-то возбуждённо рассказывал. Помнится только: «У нас был только один выстрел к гранатомёту. Я взмолился: только не промахнись. Промахнёшься – мы пропали! Вот он целится... выстрел... – и башня танка отлетела на восемь метров... На восемь!..»
В бункере Торез Кулумбегов вёл по телефону сперва с Александром Кавсадзе, а затем, кажется, и с Шеварднадзе сложные переговоры о перемирии. Они утверждали, что обстрел начала осетинская сторона. Заместитель Беппаева подтвердил слова Тореза об обратном. Наконец, часов в десять Кулумбегову удалось добиться согласия на прекращение огня. Перемирие называли «час «Ч». Час «Ч» назначен на одиннадцать часов ночи, но канонада уже смолкает.
Поздно. Нужно идти. Мы прощаемся и выходим из здания парламента.
На улицах не горит ни одного фонаря. Мы с приятелем живём в разных концах города. Поэтому он идёт в одну сторону, я – в другую. Стоит тишина, лишь изредка прерываемая отдельными очередями. Но мы к ним так привыкли, что уже не боимся.
Кончился ещё один день войны. Каким же он будет, первый день мира?
1992.
----------------------------П Р О Д О Л Ж Е Н И Е: ------------------------------
Первый день мира…
II
Юго-осетинские журналисты осуществили
чрезвычайно большой объем работы как в период
нарастания напряженности между нашей страной
и соседней Грузией, так и непосредственно в период
августовской вооруженной агрессии неприятеля. Эту работу
можно разделить на две части: если до 7 августа,
включая первую половину этого дня целью журналистов
было предотвращение эскалации напряженности
и ее перерастание в полномасштабную войну,
то с 23.00 целью журналистов было уже
распространение максимально объективной информации
о происходящем в невероятно тяжелых и опасных условиях
(об этих условиях очень мягко можно сказать,
что они были сопряжены с риском для жизни, а говоря прямо –
каждый материал выдавался с уверенностью, что является последним).
Из СМИ
Вооружённая агрессия Грузии 8 августа 2008 года не была результатом спонтанного решения грузинского лидера Саакашвили. Она готовилась в течение долгих лет, начиная с нелегитимного захвата им власти в результате неконституционных действий и фальсификации результатов голосования в ноябре 2003 года - январе 2004 года.
Интенсификация обстрелов, похищений и других провокаций против Южной Осетии весной-летом 2008 года, грубые демарши западных дипломатов, посещающих Южную Осетию и их недопустимый тон, включая плохо завуалированные угрозы, не оставляли сомнений в том, что Грузия готовит более масштабные действия против Южной Осетии.
И они не заставили себя долго ждать. Погибли люди в результате обстрелов 1,2,6 августа. Грузия захватила демилитаризованные по международным договорам территории в районе села Сарабук Цхинвальского района и села Нул Знаурского района, и грузинские войска начали обстреливать осетинские сёла и дороги, связывающие их с Цхинвалом. Нарушители были выбиты с захваченных позиций в результате законных действий наших бойцов 7 августа. В тот же день враг начал вводить крупные вооружённые силы на территорию зоны конфликта и на территорию Южной Осетии.
В связи с этим, у людей, работающих в информационной сфере, появилось больше забот, так как было необходимо посредством Интернета доводить информацию до всё большего числа СМИ.
7 августа 2008 года, как обычно, я остался один на работе. В этот день почти постоянно были слышны звуки боя, проходившего в районе с. Хетагурово. Ближе к вечеру начались единичные обстрелы Цхинвала из гранатомётов. Однако мы уже привыкли к обстрелам, и не только я, но и весь коллектив Юго-Осетинской части СКК, включая даже девушек, продолжали работу, передавали мы и сообщение об этих обстрелах.
В 23 часа 35 минут, когда я уже собирался домой, внезапно услышал очень громкие и резкие взрывы из видов оружия, которые были сильнее привычных гранатомётов и миномётов. Впоследствии я выяснил, что это были залпы из гаубиц и танков (первые выстрелы из «Градов» последовали лишь через несколько минут). Я по ICQ успел передать одно срочное сообщение о начале сильного обстрела, выключил компьютер и спустился на первый этаж Дома Правительства. Это было в 23.36 (после войны я посмотрел журнал отправленных сообщений в своём компьютере).
На первом этаже Дома Правительства вместе с ребятами из охраны здания и двумя сотрудниками аппарата Правительства укрылся на небольшом пятачке перед лифтом, откуда позвонил в «Вести» и сообщил, что Грузия начала обстрел Цхинвала невиданной ранее силы.
Если ранее обстрелы сравнительно быстро прекращались, а если растягивались, то носили характер меньшей по сравнению с этим интенсивности, но этот обстрел был крайне интенсивным и не прекращался. Я включил ICQ в мобильном телефоне и начал передавать информацию об обстреле тем журналистам, с которыми у меня была связь по этой системе.
Тем временем мне позвонили цхинвальские ребята из Москвы которые уже были проинформированы о происходящем. Оказывается в Москве наши земляки тоже были очень встревожены и наиболее активные из них собрались вместе. Но что они могли поделать в 12 часов ночи? Одно из немногого, что они смогли реально сделать – положить мне на телефон некоторую сумму денег, на которые я осуществлял звонки в различные СМИ, преимущественно в «Вести».
В это время в Москве наш полномочный представитель Дмитрий Медоев проводил пресс-конференцию, затем показали его большое интервью в прямом эфире. Такое большое внимание к происходящему со стороны Москвы давало слабую, но всё-таки надежду.
Приблизительно через 5-10 минут после начала обстрела погас свет, так как снаряды разорвали электрические провода, но в подъезде здания правительства горела единственная тусклая лампочка, питающаяся от дизель-генератора.
У ребят из охраны здания была рация, и мы могли следить за событиями. Судя по передаваемым сообщениям, ситуация становилась всё хуже и хуже. У наших не было оружия, и грузинские войска продвигались всё ближе и ближе. Грузинские войска обстреляли южный городок миротворцев, уничтожили бронетехнику и убили российских миротворцев.
Уже загорелись здания Парламента, Детского мира и много домов мирных жителей около Дома Правительства. Были видны зарева пожаров над домами в различных частях города.
Я снова позвонил в «Вести» и передал, что обстрел не только продолжается, но и стал более интенсивным. Из вопроса «Вестей» я понял, что грузинская сторона официально объявила Командующему Смешанными силами по поддержанию мира в зоне грузино-осетинского конфликта Кулахметову о начале войны. Я рассказал «Вестям», что огонь ведётся по невоенным гуманитарным объектам, в результате чего пылают Парламент, Министерство образования, Министерство здравоохранения, Министерство социального обеспечения, Министерство сельского хозяйства, Министерство иностранных дел, Совет ветеранов, Комитет по информации, детские сады, школы, дома мирных жителей и другие.
В эту ночь, помимо «Вестей» я передавал информацию в программу новостей Первого канала, в популярные издания «Утро», «Жизнь», «Росбалт», «РИА-Новости» и другие, в том числе зарубежные СМИ.
Сообщения по рации стали всё более тревожными и пугающими. У меня не было никакой надежды, что мы доживём до утра, и я прямо об этом сказал всем журналистам, с которыми разговаривал в эту ночь. А с теми, с которыми был знаком лично, даже и попрощался.
Ещё до того как сгорело здание Парламента, но когда уже было известно, что у наших нет сил, чтобы воспрепятствовать грузинским войскам войти в Цхинвал, журналисты меня спросили, где находится руководство Республики. Я знал, что руководство находится в Цхинвале, рядом, в правительственном бункере, и хотел сказать об этом. Но в последний миг я понял, что если грузинская сторона (которая также отслеживала эфир), узнает, что власти находятся в городе, то после захвата они будут их искать. Поэтому я сказал, что у меня нет сведений об их местонахождении. Аналогичную информацию, правильно сориентировавшись, передали и другие наши коллеги, которые работали в эту ночь.
Между тем, почти большинство представителей руководства и ответственных работников были в городе, включая председателя парламента Знаура Гассиева, министра по особым делам Бориса Чочиева, министра по делам молодёжи Элеонору Бедоеву, начальника производственного объединения связи Валерия Кочиева, главы администрации президента Константина Пухаева, заворготдела правительства Валерия Петоева и других. Поимённо я перечислил лишь некоторых из тех, кого видел.
О себе я не стал скрывать, что нахожусь в городе, потому что в таком случае передаваемые мной сведения не пользовались бы доверием. Ситуация была настолько критическая, что после очередного сеанса связи, когда я в прямом эфире рассказал об ухудшении ситуации, ведущая «Вестей» спросила меня, выйду ли я ещё на связь, я ответил: «Выйду… если буду жив». Я сам забыл об этом, но потом мне об этом рассказали те, кто это слышал.
Ещё меня спросили, где я нахожусь и кто рядом со мной. Конечно, я не мог сказать, что я в доме правительства, и я сказал, что нахожусь в подвале на глубине четырёх метров. Такого подвала в Цхинвале нет, и это было сказано на всякий случай, если у грузин возникнет желание ударить по тому месту, где я нахожусь. А то, что грузинская сторона хорошо и слушала, и отслеживала звонки, об этом говорит и факт, рассказанный мне уже после войны моим другом – русским журналистом. Он набрал мой номер и услышал в трубке: «Плиев уже там, где надо, и до тебя тоже доберёмся»
Я узнал и передал своим товарищам, что Россия инициировала заседание Совбеза ООН, но оно закончилось безрезультатно, чем вверг их в глубокое отчаяние.
Мы надеялись, что Россия пришлёт свою авиацию, как и 8 июля, когда одно её появление расстроило планы Саакашвили напасть на нас в июле. Однако авиации не было и не было. Во время почти каждого сеанса связи я страстно просил авиацию и помощи.
Из тех, кто находился перед лифтом в эти часы, одни стояли, другие сидели. Я то присаживался на корточки, то вставал, то облокачивался на стену, но ничто не приносило ни малейшего облегчения в этой ситуации. Я несколько раз звонил своим родственникам по телефону, но ни один из них не ответил, и мне приходилось силой отгонять от себя мысли об их судьбе, потому что думать об этом было невыносимо.
Приблизительно в три часа ночи в Дом правительства попал снаряд, в результате чего он содрогнулся с такой силой, что все, кто находился на ногах, попадали на пол, в том числе и я. Мы думали, что новых попаданий не будет и я продолжал передавать. Но в здание попало ещё несколько снарядов.
Некоторым утешением для нас была полученная из Москвы информация, что по телевидению выступил президент России Дмитрий Медведев и заявил, что не допустит безнаказанного истребления граждан России.
Через некоторое время заряд моего телефона закончился, однако у меня в кармане было зарядное устройство, и я не терял надежды, что смогу его зарядить. Но было очень больно оттого, что я не могу передавать информацию в Россию.
После этого, ожидая, что Дом Правительства будут обстреливать ещё, я вместе с некоторыми присутствующими через правительственную столовую перебрался в подвальное помещение бывшего Дома политпросвещения. Здесь к счастью, работал слабенький движок, и был штепсель, благодаря чему я подзарядил свой телефон и снова принялся звонить в различные СМИ, особенно в «Вести». Необходимо отметить, что не только я звонил в «Вести», но чаще именно «Вести» звонили мне самому. Я передавал всё, что удавалось узнавать.
В подвале царила очень плохая атмосфера. Все, в том числе и я, приготовились к гибели, и считали её неминуемой. Ребята интересовались, нет ли никакой обнадёживающей информации. Я спросил об этом «Вести» во время очередного сеанса, и мне рассказали лишь то, что я и без того знал. Ничего нового в этом не было.
Около 4 часов утра ребята, сказав дословно: «хотя бы умрём как мужчины», вышли на передовую, повязав белые ленточки, а я остался в подвале. Передав ещё несколько сообщений, я вышел на поверхность и увидел, что уже светает. В крыле правительственного комплекса, в котором находилась пограничная служба, царит ужасный беспорядок, повсюду валяется битое стекло, рассыпанные документы, на улице Хетагурова валяются срезанные снарядами ветви сосен.
На заднем дворе гражданские сотрудники погранслужбы жгли секретные документы, и у меня ёкнуло сердце – будучи сугубо гражданским человеком, я всё-таки из фильмов и книг знаю, что документы жгут в последнюю очередь, чтобы они не попали в руки врага.
Я снова перебрался к пятачку перед лифтом, где застал некоторых наших бойцов и попросил у них ручную гранату «на всякий случай». Но они сказали, что у них нет. Тут я услышал рёв самолёта. Обрадовавшись, что это прилетела русская авиация, я подбежал к разбитой стеклянной стене внутреннего фойе и, всмотревшись в небо, увидел самолёт. От него отделилась маленькая точка и начала медленно падать на землю. Бомба! Я понял, что это грузинский самолёт, и он бомбит нас, и пришёл в полное отчаянье.
Улучшив минутку, когда обстрел был не таким яростным, я добежал до ул. Сталина и увидел проезжающий автомобиль, который замедлил ход. Оттуда выскочил один парень и побежал в сторону Дома Правительства. А я подбежал к автомобилю и прямо на ходу в него запрыгнул (тот парень, выбегая, оставил дверь открытой). Даже не пойму, как мне это удалось. Водитель заметил меня лишь спустя несколько секунд, словно очнувшись, с искренним удивлением посмотрел на меня и спрашивает: «А ты как сюда попал? Ты вошёл или так появился?» Я попросил довезти меня до миротворческого батальона, в надежде, что там будут знать хотя бы кое-какую утешительную информацию.
В миротворческом батальоне царил чудовищный разгром. Пробоины в стенах и крышах, поваленные ветки деревьев. Я сразу же подбежал к штабу Командующего ССПМ Кулахметова, который был в коридоре около дежурки, и спросил его, будет ли помощь. Он ответил, что да. Я спросил, не опоздает ли. Он ответил, что нет, но я почувствовал, что он тоже ничего определённого не знает, но - верит. Оперативный дежурный – плотный немолодой человек азиатской внешности, который был окровавлен, но оставался на посту, подтвердил мне, что южный городок уничтожен, его центральное здание горит, и уничтожены российские миротворцы не некоторых заставах ССПМ.
Кулахметов попросил меня перейти в банное помещение, где находились российские журналисты и бойцы российского батальона ССПМ, вооружённые лишь бесполезными в этих условиях автоматами. А другие российские журналисты были в небольшом подвальном помещении овощехранилища, которое не создавало никакой реальной защиты, и все кто там находился, выжили только чудом. Из бани я передал несколько сообщений – то, что мне рассказал дежурный, после чего в моём телефоне снова сел аккумулятор. Зарядить его не было возможности, и я просто переставлял свою сим-карту в мобильные телефоны российских и наших миротворцев и так передавал всю информацию.
Я не мог долго оставаться на одном месте и перебрался в столовую. Здесь же были и мирные жители. У одной пожилой женщины началась истерика, и я крепко сжал её руки, говоря что-то успокаивающее, но это плохо действовало. Тут мы услышали шум самолёта, и я ей сказал: «Не бойся, уже прилетели русские самолёты», и она закричала: «Я не поверю, пока не увижу собственными глазами!» Поддерживая, я довёл её до двери, и когда она увидела самолёт, то немного успокоилась, уже не кричала, и я отвёл её на место. После войны она встретила меня и очень благодарила. В это время привели одного раненого парня, совершенно мирного жителя, лет 17, который был ранен в бок осколком размером с крупный грецкий орех.
Раненого парня посадили на стул, но не было врача, и ни у кого никакого медикамента не было. Я спросил у бойцов, у кого есть одеколон или туалетная вода, и один из них сказал мне и научил, где искать в казарме. Я побежал и принёс. Когда я бежал до казармы, воздух казался таким густым, как кисель, и мне казалось, что я бегу очень медленно, вязну в этом воздухе. Но когда я захлопнул за собой дверь казармы, время снова нормализовалось, я нашёл что надо и побежал обратно. И по обратному пути тоже было такое же ощущение. Рану обработали одеколоном, прежде чем подошедший врач миротворцев сделал раненому перевязку. Я так и не узнал имя этого раненого парня, могу только сказать, что он стонал гораздо меньше, чем может болеть такая рана. Молодец.
Здесь тоже у людей были рации, и по ним мы слышали как наши бойцы переговариваются: «Они (то есть грузинские войска – И. П.) около 2-й школы, они около 6-й школы, они около совпрофа…» И наконец, я ощутил настоящий ужас: «Они идут в сторону миротворцев». С приближением грузинских войск уже ССПМ не обстреливался. Уже и послышался лязг их гусениц и короткие автоматные очереди, и это было более зловеще, чем предыдущие артобстрелы. Русские миротворцы повалили столы набок, и укрывшись за ними (словно они были пуленепробиваемыми), легли с автоматами наизготовку и приготовились дорого продать свою жизнь. Мирные жители заволновались, уже начиналась паника, но миротворцы успокаивали: «Вы не бойтесь, на вас нет военной формы, вас не убьют. Вас возьмут в плен, а потом отпустят или обменяют». Вот когда я испугался по-настоящему! Самым главным моим желанием было избежать плена любой ценой, и я попросил одного из них, если грузины появятся, сперва застрелить меня, потом грузина. Тот сказал, что всё будет нормально, но сказал такой интонацией, что я ему, мягко говоря, не поверил.
Будучи в казарме, я заметил там военную форму. И решил надеть форму миротворцев, чтобы, в крайнем случае, грузинские воска приняли меня за миротворца и застрелили сразу, а не взяли в плен. Так и сделал. Потому я попал в фильм Антона Степаненко (который со своим оператором тоже был здесь) «Раны Цхинвала» в военной форме, а не потому, что я какой-то великий воин.
Но, несмотря ни на что, в каком бы состоянии я ни был, я был на постоянной связи с различными СМИ и постоянно передавал во внешний мир информацию о происходящем.
К счастью, сводный стихийно образовавшийся отряд под руководством тогдашнего секретаря Совета Безопасности РЮО Анатолия Баранкевича, в котором были бойцы из различных силовых структур Южной Осетии от пограничников до госохраны, смог уничтожить три единицы бронетехники противника, которые шли на комплекс Штаба ССПМ, чтобы сделать с ним то же самое, что они сделали с Верхним (Южным) городком ССПМ, а один танк «убежал» на весьма высокой скорости. Таким образом, десятки российских миротворцев, журналистов и цхинвальских мирных жителей были спасены от верной гибели.
Эта атака грузинских войск была отбита, но тут возобновился артиллерийский обстрел города. Он затихал только изредка, когда пролетала российская авиация и наносила удары по грузинским позициям. Но российские самолёты действовали осторожно, чтобы не задеть сам город, а когда они улетали, грузинские обстрелы усиливались, словно они хотели наверстать упущенное. Следует отметить, что грузинская артиллерия обстреливала город вплоть до того момента как Россия полностью уничтожила её артиллерию в Шиндиси и забрала её бронетехнику. Даже когда боевые действия были уже на территории Грузии, они ухитрялись обстреливать Цхинвал. По какой-то причине это было для них принципиально важно.
Это было 8 августа 2008 года. Я многое пропускаю… Скажу только, что в ССПМ я опять увидел Валерия Кочиева. Атака была отбита, но мы знали, что грузинская сторона совершает перегруппировку и не знали, чем всё это кончится. Нам с ним удалось всё-таки взять у осетинских миротворцев по гранате «на всякий случай», чтобы не попасть живыми в руки грузин. После войны мы их сдали.
9 августа моим соседям удалось включить телевизор с помощью небольшого дизель-генератора. Юго-осетинское телевидение не работало, мы смотрели по российскому телевидению трансляцию из зала заседаний ООН, где французский представитель обвинял Россию в агрессии против Грузии. Мы кипели от возмущения, и я снова и снова передавал, что это всё ложь. Россия является освободителем и спасителем, а не оккупантом и агрессором.
Вечером 9 августа я был в подвале своего корпуса, потому что после двух бессонных ночей я очень устал и уже разваливался. Всю ночь я 9 на 10 августа грузинская артиллерия и «Грады» так обстреливали город, что после войны все говорили, что им казалось, что вся мощь вооружённой НАТО грузинской армии обрушилась только на их квартал. От этих взрывов земля тряслась со страшной силой и подвал ходил ходуном, как будто это был не подвал, а пятидесятый этаж небоскрёба!
Батарейка в рации уже садилась, и мы её включали только на одну минуту в час. Садились и «батареи» моего организма. Последнее, что я слышал, прежде чем забыться, было: «Они бегут, грузинские войска бегут!»
27 мая 1992 году за один день я написал рассказ «Война», который заканчивался словами: «Кончился ещё один день войны. Каким же он будет, первый день мира?» Дальнейшее можно считать продолжением этого рассказа и ответом на поставленный вопрос.
Утром 10 августа я проснулся один в подвале и думаю: «Где все остальные? Город взят, не взят?» С такими мыслями я вышел из подвала и встретил соседа. Я спрашиваю, чем всё закончилось. Он ответил, что российские войска освободили город и теперь идёт зачистка от снайперов. Я сказал, что не поверю, пока своими глазами не увижу российские войска. Он ответил: «Тогда оглянись и увидишь». Я оглянулся и в середине улицы увидел БТР с российским флагом и решил к нему подойти. Около БТРа стоял боец, который лицом был похож на советского солдата с плаката «За Будапешт!» Даже медаль была на том же месте. Я его спросил: «Это российский БТР?» Он утвердительно кивнул. А я спрашиваю: «Вы - российские войска?» - «Да». Тогда для верности я ещё раз решил переспросить: «Точно?» И он дружелюбно ответил, что точнее не бывает. Конечно, можно над этим посмеяться, но не посмеётся тот, кто был в подобной ситуации, и понимает мои чувства.
У меня было такое ощущение, что я одновременно нахожусь и в 2008 году, и в 1945-м, ощущал себя и жителем Цхинвала, и жителем одного из тысяч городов, освобождённых советскими войсками от фашистских нелюдей. Ком подкатил к горлу от счастья, и я не смог больше ничего сказать, просто развернулся и пошёл к стоящему неподалёку дому, где увидел преподавателя немецкого языка и литературы ЮОГУ, талантливого поэта и переводчика Генриха Гейне на осетинский язык Юлию Георгиевну Санакоеву.
Так для меня закончилась война, но началась не менее сложная информационная работа – не достигнув победы, враг перенёс боевые действия на информационный фронт, в надежде очернить, опорочить и обесценить нашу победу – общую победу народов маленькой Южной Осетии и великой России.
Победу Жизни над Смертью.
2008
