Это ушное украшение из проволоки является одной из самых экзотических особенностей, кроме, пожалуй, скальповой пряди, по которым на современных иллюстрациях и исторических изображениях можно безошибочно узнать индейцев Вудленда. Когда-то очень давно, еще до прибытия европейских колонистов, отделение и растягивание завитка (края ушной раковины) от остального уха имело какой-то ритуальный смысл, но со временем превратилось просто в дань традиции и дикарской моде.
Джеймс Смит, молодой англичанин попавший в индейский плен в 1755 году, и впоследствии усыновленный коноваго (французскими ирокезами) и проживший среди них 5 лет (1755-1760 гг.), вспоминал:
Несколько молодых индейцев стали обрезать себе уши. Они пытались уговорить и меня, но не силой, а доводами, главными из которых были: это очень большое украшение и общепринятая мода. Первому я не поверил, а второе было трудно отрицать. Делали они это так. Рассекали насквозь, близко к хрящу, мясистую часть ушной раковины, после чего заматывали ее тряпками, пока она не заживала. Затем подвешивали к ней свинцовый груз и растягивали до удивительной длины, а когда она была достаточно растянута, они обматывали мясистую часть латунной проволокой, которая придавала ей форму полукруга диаметром около четырех дюймов.
Генри Тимберлейк, посетивший чероки в 1762 году, отмечал, что мода на прорезание ушей, пришла к ним от «шауни и других северных народов». Хотя операция была болезненной и делалась на одном ухе за раз, после чего пациент должен был спать 40 дней либо на спине, либо на одном боку, а затем после операции на втором ухе уже на другом боку, желающих украсить себя подобным образом было предостаточно.
Джеймс Адэр, много лет торговавший с южными индейцами (чикасо, чокто, маскоги, и пр.) отмечал ту же самую моду и у них. Он же писал об уязвимости такого украшения:
Мне приходилось бывать на индейских попойках, когда несколько воинов подверглись смертельному унижению из-за потери своих больших ушей. Они так широко расставлены, что постороннему человеку их так же легко оборвать, как сережки. Если ухо обрывают, и оно висит на одном лоскуте кожи, то, когда владелец украшения протрезвеет, он пропаривает его и пришивает к уху с помощью иглы и оленьих сухожилий.
Таким образом, опечаленный воин возвращает себе прежнюю бодрость духа, и долго помнит о том, каким опасностям могут подвергаться его уши, окажись он в дурной компании. Впрочем, не считается позорным оборвать свои уши по какой-нибудь несчастливой случайности, потому что они истончились и стали ломкими из-за неукоснительного соблюдения обычая, завещанного предками.
Джон Хеквелдер, больше 30 лет проповедовавший слово Божье делаварам, писал, что к концу XVIII века его подопечные перестали резать и удлинять уши из-за болезненности операции, долгого заживления и риска потерять «украшение» при сильном морозе или, задевая за кусты и ветки на охоте. Хеквелдер отмечал, что встречал множество индейцев с оборванными ушами, а те, кто старался как можно дольше сохранить эту модифицированную часть тела, в не праздников, на охоте или войне, завязывали между собой уши на затылке.
О том, что совершать какие-либо активные действия с удлиненными ушами невозможно, косвенно свидетельствует воспоминание шведского натуралиста Питера Кальма, который летом 1749 года остановился на несколько дней во французском форте Сен-Фредерик и стал свидетелем возвращения из набега индейского отряда. Приведу этот отрывок целиком, ради описания самой церемонии, ее предыстории и последствий.
Случай в форте Сен-Фредерик
3 июля, когда мы обедали у коменданта форта, с реки несколько раз подряд прозвучал громкий и страшный крик. Комендант сразу же помрачнел и сказал, что это дурной знак - вернулись дикари, вышедшие в поход отомстить англичанам, а их крики означают, что их цель достигнута и они кого-то убили.
Как только я подошел к окну, то увидел каноэ с длинным шестом на носу, с которого свисал окровавленный скальп. Выйдя на берег, мы узнали, что это те самые дикари, всего шесть человек, чьи следы мы видели на Вуд-Крик. Они вторглись в английские пределы, и там напали на ферму, где в поле работали отец с маленьким сыном. Они тихо подкрались и застрелили мужчину из ружья. Это произошло неподалеку от деревни, где два года назад был убит брат одного из этих мстителей, ушедших на войну против англичан.
Следуя своему обычаю, они сняли скальп с убитого, захватили всю его одежду и маленького девятилетнего сына, и со всем этим вернулись в Канаду. Достигнув форта, они повесили скальп на палку и всю дорогу кричали в знак того, что получили отмщение и достигли своей цели. Одеты они были, по их обычаю, только в рубашки. На одном индейце была куртка убитого англичанина, на втором - чулки, на третьем - шляпа и так далее. Свои лица и плечи на рубашках они раскрасили красной краской, а в ушах большинства из них вдеты большие кольца, которые, по-видимому, им очень мешали, так как они были вынуждены держать их, когда хотели прыгнуть или сделать какое-нибудь другое порывистое движение.
Некоторые были опоясаны шкурами гремучих змей с прикрепленными к ним погремушками. На пленном мальчике были только рубашка и чулки, а на голове – шапка, плечи его рубашки также были вымазаны красной краской. Выйдя из каноэ, они взяли в руки палку со скальпом и пошли вдоль берега, пританцовывая и напевая. Они намеревались увезти мальчика к себе, вырастить его там, чтобы он занял место покойного брата, а потом женить на ком-нибудь из своих родственниц.
Хотя они, совершенно не скрываясь, совершили этот акт вандализма, вопреки запрету губернатора Монреаля и вопреки советам начальства форта, комендант не мог не дать им еды и других необходимых в дороге вещей, так как не хотел их обижать. Но когда дикари прибыли в Монреаль, губернатор не только отчитал их, но и отобрал у них ребенка и отправил его домой к матери.
Господин де Лузиньян (комендант форта) спросил дикарей, чтобы они сделали со мной и моими спутниками, если бы мы попали к ним в руки, на это они ответствовали, что их главной целью была месть жителям английской деревни, где погиб их брат, и поэтому нас могли не тронуть, но это во многом зависело бы от того, в каком бы настроении они находились, повстречайся мы на их пути. Конец отрывка.
Из воспоминаний Кальма совершенно ясно, что канадские индейцы украсили себя перед самым приездом в форт, потому передвигаться по лесу и воевать с такими ушными украшениями, которые нужно придерживать руками, невозможно.
P.S. Вас также может заинтересовать моя заметка "Зачем индейцы оставляли скальповую прядь".
Присоединяйтесь к чтению увлекательных историй эпохи Фронтира и Дикого Запада на ЯДе, в Телеграме и ВКонтакте.
