Предыдущая моя статья опубликованная (здесь), посвящённая Великокняжескому корпусу Екатерининского дворца и расположенному в нём Царскосельскому Лицею, не может быть законченной без рассказа о самом знаменитом выпускнике, прославившему Лицей в веках, без рассказа об Александре Сергеевиче Пушкине. Чтобы далеко не уходить от основной темы моего повествования ограничусь периодом «лицейской» юности поэта. Хочу поведать вам о юном Пушкине, каким его запомнили современники в бытность его лицеистом.
Сергей Гаврилович Чириков, бывший в годы учёбы Александра Пушкина преподавателем рисования в Царском Селе, автор первых портретов лицеиста - Пушкина писал о нем: "легкомысленен, ветрен, неопрятен, нерадив, впрочем, добродушен, усерден, учтив, имеет особую страсть к поэзии".Стоит обратить внимание на отсутствие на портрете работы Чирикова, у молодого Пушкина «африканских» черт лица. Мы видим длинный неафриканский нос, русые волосы, белое с небольшим румянцем лицо с голубыми, «прозрачными как стекло, глазами». Это не удивительно – в нём было всего 1/8 «африканской» крови от прадеда Ганнибала – «арапа Петра Великого», 1/8 немецкой крови – от прабабки, немки, жены Ганнибала, остальные 6/8 – от прочих предков, по происхождению - русских «столбовых» дворян.
Можно сказать, что в Пушкине было столько же «арапа», сколько и немца. Портрет работы Чирикова, написанный с натуры, мало известен даже специалистам, не известен широким массам почитателей Поэта. Изображённый на нём внешний облик Пушкина – лицеиста, по мнению публициста Егора Холмогорова, вступает в противоречие с зачем-то внушённым нам устоявшимся мифом о «преобладающей негроидности» во внешности юного поэта. Отсюда – вот такие надуманные модные «портреты» - фантазии, как бы мог выглядеть молодой Пушкин.
По аналогии могу вспомнить мой шок от просмотра непарадных фотографий семьи Ульяновых, от облика юного Володи - настолько его вид и ярко выраженный характер контрастировали с общепринятыми «умильными» изображениями Володи – ребёнка на картинах советских художников.
Сей миф о «негроидности» Пушкина возник из цепочки высказываний и заключений:
1. Прозвище в Лицее у Пушкина было «француз» (благодаря блестящей памяти, он имел исключительное на фоне сверстников-лицеистов знание французской литературы – т.к. до лицея перечитал и помнил всю обширную родительскую библиотеку на французском языке).
2. Известно популярное определение Вольтера о французе как «смеси тигра и обезьяны», в период войны с Наполеоном это высказывание вспомнили и широко применяли в агитации против французов-оккупантов. Оно стало широко известно и употребимо в тогдашних просвещённых российских кругах.
3. Сам Пушкин, имея смелый, независимый, взрывной и жёсткий, в чём - то даже жестокий характер, нимало не чурался сравнением себя со «смесью тигра и обезьяны».
Известно, что после перенесённого тифа, у остриженного «под ноль» Александра Сергеевича вместо светло-русых выросли тёмно-русые волосы. Далее, по гибели поэта, включился режим мифотворчества, для чего-то «нарисовавший» тёмные волосы и «негроидность» юному Пушкину.
А теперь, представим слово соседу и другу Пушкина по лицею. Иван Иванович Пущин — лицейский сокурсник и преданный многолетний друг Александра Сергеевича, без его опубликованных воспоминаний нам был бы неизвестен облик Пушкина - лицеиста:
«Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше и легче находят случай чему-нибудь выучиться. Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо природных его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым, признак доброй почвы».
«Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускальзывают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило».
А теперь, представим слово соседу и другу Пушкина по лицею. Иван Иванович Пущин — лицейский сокурсник и преданный многолетний друг Александра Сергеевича, без его опубликованных воспоминаний нам был бы неизвестен облик Пушкина - лицеиста:
«Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше и легче находят случай чему-нибудь выучиться. Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо природных его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым, признак доброй почвы».
«Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускальзывают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило». «Случалось точно удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли».
«Все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр.».
«Впрочем, надо сказать: все профессора смотрели с благоговением на растущий талант Пушкина. В математическом классе вызвал его раз Карцов к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцев спросил его наконец: “Что ж вышло? Чему равняется икс?” Пушкин, улыбаясь, ответил: нулю! “Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи”. Спасибо и Карцеву, что он из математического фанатизма не вел войны с его поэзией. Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына (гуманитарные науки, прим. моё), и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда еще не существовало), у него и в обычае не было; все делалось à livre ouvert (Без подготовки, с листа)».
«На публичном нашем экзамене Державин, державным своим благословением, увенчал юного нашего поэта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои “Воспоминания в Царском Селе”».
В заключении хотелось бы отметить, что за годы существования Царскосельского Лицея (с 1811 по 1843 годы) в нём было подготовлено много достойных и незаурядных людей, в дальнейшем ставших известными литераторами, чиновниками и военными «больших чинов», но из них Гением был только один - Александр Сергеевич Пушкин!
