Ее терпели. Ей все прощали. До поры. Но долго это продолжаться не могло – роженицы частенько жаловались, что от акушерки пахнет спиртным. Женщины боялись: Клавдию частенько пошатывало – вдруг она уронит новорожденного? До какого-то времени Клавдии удавалось держать все в тайне – кто будет проверять ее во время ночных дежурств? Заведующая отделением была ей благодарна: никогда не побеспокоит, даже если произошла внештатная ситуация – золотой человек. Но внештатные ситуации случались очень редко – городишко малюсенький, смертность давным давно превысила рождаемость.
Клавдия любила дежурить по ночам. С вечера под грудью щекотал мятный холодок – предчувствие выпивки. Она обходила полаты, весело шутила с девушками, заботливо поправляла одеяла, разрешала некоторые вольности многим. Вернувшись в свой маленький кабинетик, ждала ночи. Потом доставала из сумки заветную бутылочку, нарезала кружочками ливерную колбасу и соленый огурчик, и приступала к «таинству».
Первая рюмка обжигала нутро и разливалась горячей лавиной по венам – Клавдия согревалась. После второй – веселела, ей становилось спокойнее. Она понимала, что любит все, что ее окружает: людей, животных, растения… И мир вокруг прекрасен и удивителен. И все будет хорошо…
Она находилась в алкогольной нирване, когда скорая привезла ту роженицу. Клавдия быстренько спрятала шкалик.
- С поезда сняли, - сообщил санитар, поддерживая за локоток незнакомую даму.
Смотровая наполнилась дивным ароматом дорогих духов. Беременная постанывала, но держалась хорошо. Клавдия сняла с нее дорогую шубку из мягкого, нежного, шелковистого на ощупь меха. Она никогда не носила таких шуб. Живот беременной был небольшой, но уже порядком опустился вниз. При осмотре выяснилось, что матка полностью раскрыта – дама была готова к родам.
- В родовую, милая, побежали! – сказала Клавдия, стараясь не наклоняться слишком близко к женщине, чтобы та не почувствовала запах водки.
Лицо роженицы казалось мраморным: тонкие черты, пышные золотистые волосы, длинные ноги и узкие стопы – были самим совершенством. Она казалась отрешенной, несмотря на дикие боли – Клавдия знала – ей очень больно. Женщина кусала губы белоснежными зубами, но молчала. Когда родилась девочка, акушерка показала ее матери, но та, с ненавистью взглянув на ребенка, отвернулась.
- Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Я устала, - лишь сказала красавица.
- Отдыхай, отдыхай, - согласилась Клавдия.
Ничего. Такое бывало. Измученные матери не хотели видеть своих крошечных детей. Но стоило младенца прислонить к материнской груди, лица их преображались и освещались настоящей любовью. Клавдия унесла новорожденную, дейстительно оставив маму в покое.
Не успела передохнуть, как снова – здорово! Прямо урожайная ночь нынче случилась – в приемый покой поступила молодая деваха. Схватки, крики – рожает. Испуганный папаша метался по крошечному предбаннику в панике. Увидев Клавдию – успокоился – есть на кого наложить ответственность. Клюнув жену в мокрый лоб, удалился.
Деваха была простая, своя в доску, вологодская: носик валенком, плотненькая как дубовый бочонок, с ногами бутылочками, основательная в кости. «Ну эта управится легко. Крепкая девка». Клавдия хлебнула из шкалика. Молодухи она не стеснялась. Тем более, вторые роды за смену. Юная мамка, в отличие от прекрасной королевны, орала басом. Так тоже бывало – простые девчонки, кровь с молоком, сильно кричали, помогая себе.
Ожидание легких родов было напрасным. Девушка не могла разродиться, и теряла сознание от боли. Надо было срочно звонить заведующей, вызывать хирурга и анестезиолога – требовалась операция – ребенок мог погибнуть.
Но…
Пьяная Клава этого не сделала. Переоценила свои силы? Испугалась скандала? Неважно. Она не позвонила.
Младенец, мальчик – был мертв.
Девушка в отключке.
Это была катастрофа.
Клавдия забыла начисто, что в родовой, помимо несчастной девчонки, все еще лежала красавица с поезда. Она все видела.
- Послушайте, - вдруг прошептала она, - никто ведь ничего не узнает, правда?
- Что?
- Что у нее сын умер?
- Что вы такое говорите? Я обязана сообщить, вызвать врачей, понести наказание! – возмутилась Клава.
- Все это можно устроить лучше. У нее никто не умер. У нее родилась дочка, - быстро-быстро заговорила женщина, и она будет счастлива. Это у меня дите умерло. Напишите, что я перенапряглась, вела нездоровый образ жизни… Ну… напишите, что вам стоит? А я торжественно похороню ребенка. Вот и все.
Глаза женщины лихорадочно блестели. На мраморной коже заалел румянец.
- Вы не в себе! – вскрикнула Клава, - завтра утром вы придете в ужас от своих слов.
- Не приду. Тише. Я бы все равно избавилась от этого ребенка. Звоните начальству, вызывайте всех, сообщайте о ЧП. Я подтвердить смогу: умер. Какое счастье, что благодаря вам, я осталась жива, - женщина перевела дыхание, - я в здравом уме, не переживайте. И я… заплачу. Я очень хорошо заплачу – вы можете пять лет жить безбедно!
***
Заведующая отделением выяснила: асфикция плода – удушение пуповиной. Роженица, Ирина Алексеевна Кудрявцева, уроженка города Москва, возвращаясь домой из Вологды, где гостила у родственников, почувствовала боли, но поездку не отменила. В результате халатного отношения к собственной жизни и к жизни ребенка произошли трудные роды, закончившиеся смертью плода. Состояние матери – удовлетворительное. Ей был рекомендован постельный режим, по истечение срока которого женщина может вернуться к привычному образу жизни. Претензий к родильному отелению Кудрявцева не имеет, и, наоборот, просит объявить благодарность акушерке.
Клавдия объяснила заведующей, что смена получилась напряженной. Ей просто некогда было звонить – боролась за жизни подопечных всю ночь. Заведующая догадалась – пила. Опять. Загубила ведь младенца, из-за своей глупости загубила! Но скандалы в родильном были не нужны никому.
- Пиши заявление по собственному, - только и сказала.
Клава трясущимися руками подписала. Словно не заявление – смертный приговор держала в руках. Хотя…
Кудрявцева три дня пролежала в палате, про умершего ребенка никому в палате не говорила. Читала книги, ухаживала за собой, с молоденькой мамочкой не разговаривала вообще. Та краснела, бледнела и обижалась – экая цаца, выскочка столичная. И где же ее ребенок? Отказалась, что ли? Слава Богу своя девочка жива и здорова. Правда, ей так хотелось сына. Муж рассердится, будет теперь ей мозги компостировать из-за дочки…
***
- Неужели вам не жалко? – Клавдия вызвалась проводить Ирину.
Лицо Ирины, лицо статуи богини Венеры, ничего не выражало. Прекрасная скульптурная лепка, талант мастера, но равнодушие Бога – ничего живого в этом лице не было.
- Не жалко. Вы предотвратили преступление. Я бы вышвырнула сверток с младенцем из поезда. А так эта девочка проживет нормально с родителями, в любви и в безопасности, - ответила Кудрявцева, - представляете, эта клуша ее Зиной назвала. Смешно.
- Послушайте, когда вы одумаетесь, ничего уже не изменишь, - Клава заикалась от волнения и от выпитого. По пути на вокзал, она купила бутылку и пила из шкалика прямо на ходу.
Кудрявцева искоса взглянула на нее, прикрыв щеку воротником шубки,
- Мой вам совет – не мучайтесь. Поберегите нервы. И перестаньте меня стращать. Я же не говорю вам, что водка, которую вы так любите, губит вашу жизнь и ваш талант. Вот и появение маленькой девочки загубило бы мою жизнь. А я не хочу. Не желаю. И сейчас я чувствую себя так, будто девять месяцев томилась в плену, и меня наконец-то отпустили на волю. Понимаете? Каждому свое!
Клавдия любовалась красавицей. Любовалась и содрогалась от страха: да есть ли душа в этой женщине? Любит ли она вообще кого-нибудь? А может, и правда, лучше ее дочка живет в простой семье, чем… Чем – что? Неужели чудовище, спрятанное под маской прекрасной девы, могло бы убить невинное дитя?
Она вдруг вынула из кармана пачки денег, аккуратно скрепленными банковскими лентами.
- Заберите обратно. Я не желаю этих денег, - пробубнила она уже тогда, когда Ирина стояла на перроне.
- Не надо. Вы их честно заработали, - сказала Кудрявцева.
Поезд уже пыхтел рядом, дородная проводница проверяла билеты у пассажиров. Ирина вступила на подножку. Оглянулась.
- Если ты, Клава, такая совестливая, можете отдать эти деньги родителям…, - она хмыкнула, - Зины. Прощай, Клава.
Поезд ушел. Женщина осталась на перроне. Жестокая мать уехала в свою, такую непонятную, счастливую, беззаботную жизнь, оставив маленькую девочку здесь, в этом Богом забытом городке. Оставив дочь и Клавдию. Может быть, все к лучшему. Может быть появление этой Ирины спасло нескольких человек сразу. Счастливые родители лелеют новорожденную, а Клава перестала любить Бориса. Все из-за него. Из-за него. Она не хотела его видеть в родилке, не хотела. Она убила мальчишку, не дала ему жизни. Чем Клава лучше Ирины?
В кармане лежали деньги. Огромная сумма. Как помочь незаметно семье, которой подсунули кукушонка? Помочь бы им, да и уехать отсюда навсегда в деревню. Там открыли церковь. Там ей, Клаве, замаливать свои грехи…
Деньги она так и не отдала. Так и не придумала, как подкинуть – мозги плыли в алкогольном тумане – Клавдия пила, не просыхая. Дальше – все кувырком. Очнулась уже здесь – в доме тетки, опухшая, тощая, отупевшая. Не зря, не зря поминали мать Анну алкашкой. Пить нужно было бросать. Иначе – все.
Она бросала неоднократно. Держалась несколько месяцев, потом – все сначала. И снова – трезвый пост. Всю жизнь – борьба. Всю жизнь сон – Ирина усмехается холодно и говорит: Каждому – свое! Падай, падай, Клавка. Лети, несчастное, убогое существо!
Клавдия просыпалась, окатывалась ледяной водой из колодца, и начинала жить по-новому.
Вот и Зинка эта, как две капли воды, вылитая Ирина из далекой Москвы, окатилась ледяной водой. Как же они похожи: мать и дочь! И что ей пришлось пережить? Узнать бы…
Автор: Анна Лебедева