Глава 6.
1900 год, Ростов, Усть-Медведицкая
Нюрка, раба Божия Анна, дочь Кирсанова, росла в родительской любви и заботе, однако ко всякому делу по хозяйству тягу имела сызмальства. Потому что знала — придёт время, когда ей нужно будет дом на себе везти, покуда муж на службе будет. Ей детей растить и воспитывать, ей казачьи устои да порядки хранить, на ней семья держаться будет. Всё примеривалась — сможет ли, под силу ли ей, и где видела промашку свою, там старалась, исправлялась, училась снова и снова.
От матери брала умения, от отца взгляды на жизнь впитывала. И когда говорил Кирсан, что книги только вред людям приносят, верила ему. Начитается, мол, дамочка романов любовных, а потом в душе у неё один лишь блуд и разврат. Любить — это ведь не в постелях валяться да вздыхать. Это значит почитать человека, заботиться о нём, верность ему хранить. О ком же казачке заботиться, как не о муже законном?
А мужа родители выбирают — им виднее. Выбрал батяшка Ваську Карпухова — так тому и быть. Приглядывалась Нюрка к своей будущей семье — и свекровка будет не злая, и свёкор хороший. Не станут они обижать невестку, не обижают же Федькину жену. А уж дочку кума и товарища боевого подавно. Да и за что обижать-то её, Нюрку? У неё всякое дело в руках спорится, хорошая будет помощница по дому.
Вот только с Василием не ладилось у неё никак. Сторонился её Васятка, вроде как бежал от неё. В глазах ни тепла, ни ласки не было. Разве так Кирсан смотрел на жену свою? Нет, по всякому, конечно, случалось, но частенько замечала девка многозначительные родительские переглядки. А у Василия глаза — будто лезвия сабельные — холодные, острые. Полоснёт по Нюрке парень взглядом и отворачивается, будто вовсе ему противно на неё смотреть.
Билась Нюрка и так и эдак, старалась перед ним себя в лучшем свете показать, да только толку никакого. Был Васятка для неё как закрытый ларчик, и ключей не подобрать. Загадка.
Не выдержала как-то раз Нюрка, погорилась сестре своей старшей Катерине. Так, мол, и так — что же это за жизнь семейная будет?
- Ты, Нюра, не сочти, за ради, за обиду… Только шибко уж бойкая ты, а казаки такого не любять… - взялась поучать Катерина. Знала, что говорила, сама уже супружника своего на строевую отправила, в мужнем доме обиталась, свёкру со свекрухой угождала.
- Как это? - не поняла Нюрка.
- Верховодить казак должон, а не жёнка. Вот погляди на маманю нашу — разве говорить она что-нибудь поперёд бати? Нет, ждёть, что ён решить. А там уж видно, соглашаться ей али нет. А ежели не по ндраву ей что, найдёть она, как ему сказать, чтобы ему в обиду не было. А ведь у ней карахтер сама знаешь какой! Боевой!
- Знаю… - горько стало Нюрке, совсем никчёмной себя почувствовала.
- Вот и смиряй себя, похитрее будь. Тебе же легче станет. Нууу, чего посмурнела! - засмеялась Катерина. - Ты же у нас вон какая красота, с тебя картины писать. Погоди, влюбится ён в тебя по самые уши, души чаять не будеть!
Научилась Нюрка сдерживать себя. К родителям присматриваться стала внимательнее. Как будто бы с Васькой полегше стало, перестал волком на неё глядеть.
Потом встрел Василий в переплёт с машиной этой страшной, в которой дамочка Петербургская сидела. И жалко было Нюрке Ваську, и досадно, и радостно — вон какой он, не сумел мимо проехать, спас людей. А тут услыхала она, как Стёпка смеялся товарищам — у Васьки, мол, давняя любовь к этой Эмме, с тех пор как он её голой на Дону увидал. И так больно стало Нюрке, такая обида в груди жгла, что хоть волком вой. Выходит, вот кто сердцем его завладел, вот почему он себя не пожалел! А она? Как же она-то, невеста его суженая? Отчего она ему будто чужая? Отчего даже не заметил он, что не пришла она на тот майский смотр молодых казаков?
И опять Катерина утешала:
- Да брось ты, это же казаки! Дуркуить Стёпка, говорить что в голову взбредёть! Какая там ишшо любовь!
- Да ведь себя не пожалел! - икала от рыданий Нюрка.
- Да разве же он знал, что так выйдеть? Думал, как коня останОвить, ан машина норовистее коня оказалась.
- Кинулся ведь спасать её!
- Да не её. Там ведь ещё этот был… тьфу его… который этой повозкой правил… Сомлел он от жары, а ведь у него, небось, тоже невеста имеется, а? Вот расшибся бы он, а Васька и ухом бы не повёл, на энто глядючи? Легше тебе было бы? Да ведь ты первая его трусом назвала бы!
- Назвала бы… - эхом повторила Нюрка, размазывая по лицу слёзы.
- Вот и гордись, что не спужалси он! А про дамочку эту думать забудь, наговорил Стёпка, а ты и поверила.
Отдышалась Нюрка от рыданий, ревность свою и обиду подальше запрятала. Ходила к Карпуховым, вежливо о здоровье Васяткином справлялась, внимательно наблюдала за его лицом — рад ли, нет. Каждую его улыбку как драгоценный дар с собою уносила. Не потому в глаза ему заглядывала, что любила, а потому, что забота о мире да согласии между супругами на казачке лежат.
А он, отлежав долгие месяцы в постели, как будто потеплел к ней, по-другому разговаривать стал. Только всё время куда-то уносился мыслями — то начнёт про звёзды рассказывать, то про каких-то древних мыслителей, то вдруг ни с того ни с сего вспомнит, как воины римские в театре бои устраивали, да не кулачные до первой кр0ви, а самые настоящие, с мечами икопьями. Непонятно это было Нюре. И вроде становилось порой занятно, однако сразу на ум слова батины про то, что баловство это. К чему знать о каких-то там древних эллинах и римлянах? На царя-то да на устои Империи всё время те покушаются, которые шибко много знают. А которые окромя церковного не читают, те добропорядочные люди, оплот государства.
Когда признали Васятку непригодным к службе, у Нюрки опять горе великое было — как же с калекой жить? Чем он семью кормить станет? Однако тут отец утешил — не он первый, не он последний, найдётся и ему дело. В своём управлении жандармском место обещал подыскать, да чтобы с фатерой. Смотри, говорит, доча, станешь городской дамочкой. Со свёкром и свекровкой жить тебе не нужно будет, в поле на солнце печься тоже. А ежели, к примеру, Васька себя хорошо покажет, прибавят ему жалованье, то и прислугу заведёте.
Да только Василий не особо горел желанием в жандармы идти, всё мялся что-то, время тянул. И это тоже не понятно было Нюрке — отчего же не по душе ему дело? Снова Эмма появилась с письмом своим треклятым — в учителя Ваську определить надумала. Уж с этим Нюрка смириться никак не могла, живо отцу в Саратов отписала. Кирсан примчался за крестником, да только поздно уже было. Прохор с Васяткой из канцелярии напрямую к Марковым пришли.
- Вот так, кум… Не обессудь… - развёл руками Прохор, рассказав, что и как. - Не нами решено. Это, говорить, тебе заместо военной службы будеть. А бумаги уже давно готовы, потому что приказ, говорить, на тебя, Карпухов, из самого Петербургу пришёл.
- Что ж… - ответил Кирсан, помолчав. - Досадно. И деньги уплочены за место. Да видно, так властям нужнее.
Василий глаз от пола не подымал, слово сказать опасался. Боялся, заметит крёсный, что в Ростов он едет с бОльшим желанием, чем в Саратов.
- На курсах всяких как раз самую смуту разводять, - повернулся Кирсан к нему. - Ты, Василий, рот-то не разевай, да не всякому слову верь.
- Что же, - оскорбился Прохор. - Чай, не дурак он, догадаиться, что к чему.
- Доверчивый у нас в Усть-Медведицкой народ. Доверчивый да сердешный. А они-то такие ушлые, знають, на какой крючок человека поддеть. Не заметишь, как в их сетях окажешься. Держи, Василий, ухо востро.
- Не боись, крёсный, голова на плечах у меня есть… - буркнул Васятка.
- То-то…
Уехал. А воображение Нюркино всё ужасы какие-то рисует. Одно дело, когда казаки в полку — все в куче, все думают одинаково. А тут… И правда, не сбили бы Ваську с толку эти… революционеры. Уж очень он доверчивый. И мечтательный.
Уговорила отца поехать к нему. Так, мол, и так, проведаем, поглядим, как живёт. Гостинцев отвезём. Провианту, одежды тёплой от родителей захватим. Кирсан и сам рад поехать — поглядеть, куда крестника на постой определили, с кем общается. Уж на неблагонадёжных у старика глаз намётанный — враз распознает.
В Ростове встретил Кирсан давнего знакомого, с которым не виделись уже добрый десяток лет. Столько всего рассказать хотелось, столько спросить… Ну не на дороге же стоять! Махнул рукой — Нюрка девка бойкая, ничего, без него найдёт нужный дом, а сам в трактир с товарищем отправился.
А Нюра на самом деле не растерялась — где-то у прохожих спросила, где-то сама догадалась, куда нужно добралась быстро. Домишко ничего так, опрятный. Под окнами сирень в палисадничке, у ворот потемневшая от времени коновязь, а парадная дверь сразу на улицу выходит, не во двор. Постучала Нюрка — открыла дверь женщина лет сорока, а может, и моложе. По виду — из благородных. Посмотрела удивлённо — кого вам? Назвалась Нюра, а женщина вроде как замялась немного, подождать попросила.
Ну, подождать так подождать. Стала Нюрка улицу рассматривать, прикидывать — каково здесь жилось бы ей, ежели бы, к примеру, вот этот дом её был. А на той стороне улицы — красота… Дон раскинулся широко, деревья по берегам его в золотом уборе стоят, покой и тишина. Благодать…
Из дома Василий выскочил. Кинулась Нюра к нему — и как обожглась. Досада в лице его, а глаза опять как стальные лезвия. Ну что, что не так она опять сделала? Почему он не рад? Потом спохватился вроде, смягчился, в дом войти пригласил. Ничего в доме, а всё же в курене казачьем лучше. Оттаяла Нюрка, успокоилась. Видно, напридумывала себе дурное…
Однако потом, когда вышли они с Василием на город посмотреть, показалось Нюрке, что стукнула дверь. Оглянулась — а от хозяйского дома по улице женщина торопливо уходит. Правда, Василий, увидев её, так просто сказал, что это девушка с их курса, что у Нюрки-то и мысли дурной не возникло. Три дня пролетели как один, пришла пора уезжать. Отец доволен — понравилась ему хозяйка, товарищ Васькин тоже по душе пришёлся. Сын у хозяйки совсем парнишоночек, у того одни игры с ребятами на уме. Сам Василий на занятия прилежно ходит, вечерами уроки учит, с гостями радушен и добросердечен. Подозрительных людей в доме нет, разве что заказчицы к хозяйке приходили — наряды шить, ну там одни бабские глупости.
Дорога к дому длинная, в пути всякое на ум приходит. Вот и вспомнилась Нюре та женщина, что из дома выходила. А ведь это казачка была, по всему видать. Разве же пойдёт казачка в учительницы? Да и Василий — уж слишком ровным голос его был, уж слишком бесстрастным — ни удивления, ни радости, ни раздражения. А не полюбовницу ли завёл он? Может, оттого и досада была на его лице, когда увидел он невесту у дверей? И зачем Семён в свою комнату пироги и чай уносил, не ей ли? Вот оно… Сложилось всё. Там она, в Сёмкиной комнате пряталась.
Вернулась Нюрка домой, скрылась в своей комнатушке ни жива, ни мертва от горя. Катерина пришла новости узнать о поездке, а тут такое…
- Ну чего ты, чего? Лица на тебе нет!
Разрыдалась Нюрка, слова сказать не может.
- Слезьми-то горю не поможешь. Ну, обскажи мне. Всё как есть обскажи… - Катерина прижала сестрёнку к груди, стала гладить её по волосам да по лицу, утешая.
Нюрка не утаила, всё как было рассказала.
- И всего-то? - улыбнулась Катерина. - Да ведь он казак молодой, кр0вь в ём бродить. Ему женщина нужна. Был ба жанатый — другое дело.
Успокоила Нюрку, утешила.
Так и жила девка дальше, смиряя себя и хороня обиду на самом дне своего сердца, надеясь когда-нибудь в будущем разгадать загадку под именем Василий.
Другое дело Миланья — для неё в мужчинах загадок не было. Выросла она в семье, где детишек было больше, чем горошин в стручке, а она посерединке. Старшие братья её от бед защищали, а младшие в её заботах нуждались. В труде росли, в нужде, но дружно и весело.
Замуж вышла Милаша за казака с простоватым и добрым лицом. Жалела его, берегла, будто не муж он ей, а один из братьев. Свёкор со свекровью добром её приняли. Ещё до ухода Михайлы на строевую родила Милаша сына — казака, радость и гордость её. Правда, не прожил мальчонка и года, одолела его какая-то детская хворь. Тоскливо стало Миланье, горько. Ни радости, ни просвета в жизни, один труд тяжкий.
И в череде тёмных дней словно солнце из-за туч выглянуло — приметила Милаша взгляд молоденького казака, на неё брошенный. Пронзительный взгляд, острый, будто лезвие сабельное. Кого другого испугал бы он, только не Миланью. Читала молодуха парнишку, как книгу раскрытую. Увидела во взгляде его и страсть, и страх неопытности, и решимость. Вызнала тихонько у людей, что о нём известно — только доброе. И на занятиях воинских он среди первых, и в гимназии на хорошем счету был, и происходит из порядочной семьи.
Встретила Василия снова — будто случайно. По лицу его увидела, что рад он, что задето сердце у казака, что страсти бушуют в нём нешуточные. Решилась на грех. Не пожалела. Испугалась только немного, когда почувствовала, что затяжелела. С радостью великой родила бы, да ведь муж далеко, в самой Польше! Позору Михайле она не желала. Старушка одна на дальнем хуторе пособила, травки какой-то дала. Как ни жаль дитя, а пришлось той травки выпить…
Спрашивала иной раз Милаша у Васятки ради шутки, люба ли она ему. Тот в любви не признавался, да ей и не нужно было. Она и так знала, что любит и любить будет всегда. Сказать не хочет — да ведь её с пути сбить боится, обнадёжить. А чего её сбивать, она и без того уже нагрешила — много отмаливать в старости придётся!
Встречи их прекратились неожиданно — сначала Василий под машину попал, лежал покалеченный в постели, потом Михайла со службы вернулся, а там близняшек она родила — какие уж тут свидания! Однако когда узнала Миланья, что уехал Василий в Ростов, решилась. Выбрала время, когда забот в поле поменьше стало, собралась да уехала к тётке на хутор. Ничего, без неё семья обойдётся. Золовки подросли, пускай по хозяйству хлопочут.
И теперь жила она снова счастливой — любил её Василий по-прежнему, было ей рядом с ним легко и радостно. А что дальше — Господь покажет.
А что же Эмма? Кем для неё был Василий? Всего лишь поводом рассказать на званом обеде, как юный красавец-казак не пожалел себя, спасая её от верной гибели. Охали гости, восхищались, делали ей комплименты, и только кто-то один спросил о судьбе Василия. А узнав об увечье, дал между сменой блюд совет пристроить того в Новочеркасскую учительскую семинарию. Ведь всем известно, что на Дону дела с образованием обстоят не слишком благополучно.
Предложение это Эмма обдумала и пришла к выводу, что оно совершенно правильное. А дальше было всё очень просто и быстро — письмо Усть-Медведицкому окружному атаману в канцелярию, письмо хорошим друзьям в Ростов, где набирали людей на годичные учительские курсы, и письмо самому Василию.
Эмма не сомневалась, что осенью, когда наведается она с инспекцией курсов, среди студентов обязательно увидит знакомое лицо красавца-казака.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 5) Мечты
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!