– Я все про Сеньку думаю, – негромко заговорил Макар, когда они, едва волоча ноги от усталости, возвратились в избушку и рухнули на нары. – Как мы теперь без него?
– Как–то будем жить дальше, – хрипло отозвался Кузьма. – Я буду травки собирать, малость нахватался от Семена, да по хозяйству заниматься, а на тебя ляжет охота, да рыба. Я там мелкую сетку видел, Сенька мне сказывал, как лотки для промывки золота мастерить, да показал, как намывать его в ручье, вот, завтра займешься, да спробуем. Наши запасы золотишка закончились, последки на факторию свезли, а святым духом питаться не будешь. Тайга, она хоть и мать–кормилица, но иногда может быть и злой мачехой, невольно повторил он слова Семена. – Сейчас нам надо друг за дружку держаться, без надобности по одиночке не выходить, покуда мы этого косолапого не завалим. Здеся он, неподалеку обитает. Почуял кровушку человечью, вошел во вкус, и теперь или мы его, или он нас. Видимо только проснулся зверюга, знает, где первая травка проявляется, пошел полакомиться, а тут и Сенька подвернулся. Эх, Семен, Семен, – тяжело выдохнул он.
– А ты откель все это знаешь? – Макар приподнялся на локте. – Вроде и не здешний, а говоришь и рассуждаешь так, как–будто здеся уродился.
– Семен, успокой Господь его душу, на путь истинный наставлял, – неохотно ответил Кузьма. – Ты ведь по лесам все промышлял, а мы с Семеном вдвоем да вдвоем. Не в молчанку же нам играть. Ладно, давай спать, делов завтра много.
Проснувшись с рассветом, Кузьма с удивлением увидел, что лежанка, на которой спал Макар, пустует.
– Куда ухлыстал спозаранку, – проворчал он, поднимаясь и натягивая сапоги. Выйдя на улицу, Кузьма увидел Макара сидевшего на пеньке и сосредоточенно разглядывающего мелкую сетку.
– И, что с ней делать? – беспомощно протянул он, протягивая сетку Кузьме.
– Ящик надо сколотить, небольшой, – уверенно заговорил Кузьма. В ентот самый ящик набираешь грязюку со дна ручья, промываешь водой, грязь через сетку уходит, а золото, ежели будет, в ящике, на сетке и останется.
– Делов–то! – обрадовано воскликнул Макар и весело застучал топором. Через час самодельный, несколько неуклюжий и кривобокий лоток был готов.
– Побегу в ручей, спробую, – Макарка сгорал от нетерпения. – Жди с барышом, – хохотнул он, и, взяв в одну руку лоток, а в другую ружье, направился в тайгу. Варнак шумно зевнул и потрусил следом, а Кузьма занялся повседневными делами.
Вернулся он к обеду. Злой и грязный. Мрачно сплюнув себе под ноги, Макарка швырнул лоток в сторону, пробормотав:
– Нет тут золота. Совсем нет! – и нехотя похлебав мясного варева, немного приободрившись, заговорил:
– Три ручья исходил вдоль и поперек, грязи перечерпал, что ямищу огромадную выкопал, а его, золотишка и нету, – порывшись в кармане портков, он протянул Кузьме два желтоватых кусочка. – Глянь, камни, аль еще чего?
Кузьма тщательно промыл невзрачные куски, а когда они приняли спело–желтый оттенок, осторожно, поочередно, прикусил их зубами.
– Дурак ты, Макарка, – усмехнулся Кузьма. – Это и есть золото, а ты думал, что оно булыжниками под ногами валяется. Не–ет, брат! Золото, оно дуриком в руки не дается, ему поклониться надо и чем ниже, тем оно к тебе благостнее. А это даже не песок, — он протянул камушки товарищу, — а небольшие самородки.
– А не врешь? – Макарка недоверчиво разглядывал то, что еще совсем недавно он хотел выбросить.
– Чо мне врать-то? Осенью пойдем к Федьке, сам убедишься!
Так за делами и заботами пролетало короткое, северное лето. Макарка, войдя в старательский раж, вооружившись лотком и емкостью для промывки, ежедневно лазил по ручьям, а к вечеру, грязный, с распухшим от укусов гнуса и мошки, но довольным лицом. Самодовольно улыбаясь, протягивал Кузьме пару, а то и тройку небольших, с мелкую горошину, самородков, которые тот складывал в холщовый мешочек и убирал в опустевшую суму Семена.
– Есть тут золотишко–то, есть! – возбужденно выговаривал он Кузьме, опорожнял миску похлебки. – Не обманул Семен, сотоварищ наш дорогой! Опыта у меня маловато, а то бы…, – закуривая, он мечтательно закатывал глаза. – Глядишь, богатеями станем.
– Ты штаны последние не потеряй, – добродушно подшучивал Кузьма над товарищем. – Не жили богато, неча и зачинать.
– Ну, не скажи, – обиженно ворчал Кузьма. – Вот, Кузька, какой ты несносный мужик! Даже в думах не даешь побыть богатеем.
– Вон, дождь собирается, рыбы завтра налови, – Кузьма убрал посуду со стола и озабоченно посмотрел на потемневшее небо. – Гроза будет!
Дождь, с короткими промежутками лил почти месяц, а затем ударили легкие морозцы. Измученный вынужденным бездельем непоседливый Макарка, налаживал соболиный обмет, позвякивая колокольчиками перед носом недовольного Варнака.
– Засиделись мы с тобой, Варнашка, так ведь и соболек дождик не любит. Вишь, морозец вдарил и он теперь пойдет жратву себе на зиму добывать, жирок нагуливать, да блеск на шкурке наводить, а туточки и мы с тобой! Пожалте, любезный! Завтра с утречка побежим с тобой в тайгу! Золотишка малость намыли, месяц остался до ледостава, чтоб нам с тобой пушнинкой разжиться, а там, глядишь, и до фактории недалеко!
Варнак, смешно шевеля ушами, слушал Макарку и откровенно зевал, укоризненно оглядываясь на Кузьму, которого считал единственным хозяином, мол, пусть болтает, лишь бы дело делал. А Кузьма укладывал в поленницу нарубленный сухостой, подготавливаясь к длинной и холодной зиме.
– Ну, а чо, – продолжал балаболить Макар, ободренный молчаньем Варнака. – Мясца мы с тобой запасли, на месяц хватит, рыбы тоже наловили, да насушили, пора и другими делами заняться. Кузьма! – окликнул он товарища. – А ты не хочешь с нами в тайгу сходить? Научишься, как соболька добывать, хотя, сложности тут особой и нет. Варнак его находит, загоняет в нору, аль в дупло, я раскидаю над норой обмет на сторожки, налаживаю колокольцы и все! Жрать–то любая животинка любит, а энтот самый соболь мордаху из норы высунет, сторожок заденет и он в сетке. Колокольчики зазвенели, Варнак уже тут как тут, прикусит маленько и готово. И вся недолга!
– Ерунду болтаешь, Макарка, – сухо отозвался Кузьма. – Богу – Богово, а кесарю – кесарево!
– Все мы под Богом ходим, – многозначительно отозвался Макар, и оба поняли, что он имел в виду.
Осень полностью вступила в свои права, и морозец сгонял с деревьев разноцветный, лиственный узор, который не спеша опускался на темную, притихшую перед длительным отдыхом, воду реки. Макарка, в сопровождении верного Варнака, занимался заготовкой шкурок, пропадая в тайге по два, а то и по три дня, а Кузьма забивал рассохшиеся пазы избушки мхом.
«Один мешочек набит под завязку, второй до половины заполнен некрупными самородками, пушнина добавляется, рыба есть, мясо всегда можно добыть, – размышлял Кузьма, выполняя однотонную работу с присущим ему усердием. – Как с факторией теперь быть? Кого оставлять в избушке? Одному идти не с руки, ежели только Варнака с собой взять? – эти насущные вопросы не давали Кузьме покоя. Смеркалось, и мороз на улице усиливался. Он отложил в сторонку топорик с деревянной лопаткой, при помощи которой загонял мох в пазы между бревнами, вошел в избушку и, подкинув в печь сухих дров, подвинул чайник поближе к огню. Макарки не было уже три дня, и Кузьма с нетерпением ожидал его возвращения. Сегодня. Крайний срок – завтра!
Аппетита не было. Нехотя попив чаю с заваренной, целительной чагой, Кузьма, улегся на топчан, и с трудом подавляя нарастающее, непонятно откуда взявшееся чувства неосознанной тревоги, незаметно задремал.
Проснулся Кузьма от негромкого, повизгивания Варнака, который безуспешно царапал когтями плотно закрытую дверь. Матерясь и на ощупь запалив коптилку, он вскочил и впустил собаку.
– Что случилось, Варнак? Макар! Макарка! – прокричал Кузьма в проем распахнутой двери. – Варнак! Где Макар?
Пес, покрутившись по избушке, запрыгнул на лежанку Макара и жалобно заскулил, а Кузьма почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, а в груди что–то оборвалось.
– Погиб? Ранен? Что, Варнак! – умный пес соскочил с топчана и бросился к полуоткрытой двери, за которой занимался тусклый рассвет. На пороге пес остановился и, оглянувшись, призывно посмотрел на Кузьму.
– Понял я, иду, – надломленным голосом отозвался Кузьма и, схватив кремневку, на секунду задержавшись, сунул за пояс топор и вышел из избушки.
Едва поспевая за псом, Кузьма, в труднопроходимых местах переходя на торопливый шаг, бежал до полудня.
– Варнак, – задыхаясь от усталости и утирая обильный пот, струящийся по лицу, – может передохнем? Загнал ты меня совсем. У тебя же четыре лапы, вот ты и чешешь без оглядки. Умный пес остановился, нетерпеливо и призывно поскуливая, прилег у высокой сосны. Кузьма вытащил из кармана сухарь и протянул его собаке.
– На, брат, подкрепись. Третьи сутки, поди, голодный.
Варнак с благодарностью поглядывая на хозяина, торопливо захрустел более чем скромным угощением, аккуратно слизал со мха крошки и снова вскочил.
– Веди дальше, – и пес послушно потрусил вперед, ловко лавируя промеж прибрежных камней.
– Как тебя сюда занесло, Макарка. Скалы одни. Что ты тут делал? – прерывисто бормотал Кузьма. – Аль за соболем погнался, да он тебя в эти каменья затащил. Может, жив? – тешил он себя едва теплившееся надеждой, в душе понимая, что это маловероятно.
Короткий осенний день быстро шел на убыль, когда Варнак, стремительно бросился вперед и вскоре послышался его призывный лай.
– Далековато тебя занесло, – пыхтел он, взбираясь на прибрежный утес, на вершине которого метался Варнак. Кузьма выбрался на неширокое плато, и с опаской глянул вниз, на бушующую реку, зажатую в этом месте скалистыми берегами.
– Эх, Макарка, – с горечью выдохнул Кузьма, разглядев на небольшом выступе, лежавшее в нелепой позе, неподвижное тело напарника. – Как же тебя угораздило?
Неестественно вывернутая шея, остекленевшие, выпученные глаза, то, что Макар мертв, не было никакого сомнения.
Спокойно и флегматично, будто делал эту работу каждый день, Кузьма вытащил из заплечного мешка веревку, сделал на конце петлю, без особого труда спустился на выступ и, накинув петлю на обе ноги, вытащил тело на площадку.
Немного передохнув, он взвалил неподвижного Макарку на плечи, и ежеминутно переводя дыхание, принялся взбираться по песчаному откосу в темнеющий сосняк.
– Ты уж прости меня, дружище, но придется схоронить тебя здесь, –обращаясь неизвестно к кому, ворчал Кузьма, собирая в потемках дрова. – Переночуем здеся, а завтра могилку тебе рыть начну. Жаль, лопаты нету, а у Варнака ума не хватит, чтобы ее притащить сюда. Ладно, топор есть, две руки, да четыре лапы, сообразим что–нибудь, – разжигая костер, теперь он обращался к Макару, тело которого лежало чуть поодаль.
Утром, Кузьма, разделив с Варнаком по–братски остатки сухаря, принялся за копку последнего пристанища для своего товарища. Срубив верхний слой дерна, он вытесал из осины грубоватое подобие лопаты, и работа закипела. Дело продвигалось на удивление быстро, сдерживали лишь переплетенные корни сосен, которые переплетенными змеями расползлись по обозначенному прямоугольнику могилы. Варнак тоже вносил посильную лепту и, вывалив на сторону от усердия влажный язык, увлеченно работал передними лапами. К обеду яма была готова.
– Гоже, – Кузьма помог Варнаку выскочить, выбрался сам и, подтащив тело Макара к краю, осторожно опустил его в почти двухметровую яму.
– Вот, – приговаривал он, накрывая лицо и тело товарища еловыми ветвями. – Хорошо тебе будет здесь лежать, тишина, да и сухо, – он быстро закидал могилу песком, обозначил небольшое возвышение и принялся закладывать холмик камнями, чтобы не разрыли дикие звери.
– Придется здесь еще ночь перебедовать, – Кузьма связывал жилами самодельный крест, озабоченно поглядывая на быстро–темнеющий небосвод. – Не успеем мы до ночи в зимовье возвратиться, – Варнак, повизгивая, внимательно выслушав хозяина, послушно взвизгнул и улегся неподалеку от горевшего костерка. – Жаль, брат, пожевать нам с тобой нечего. Ладно, потерпим до завтрашнего вечера, – пес тяжело вздохнул и закрыл глаза, изредка морщась и чихая от попадавшего ему в ноздри едкого дыма…
Чем сильнее становились морозы, тем чаще в голову Кузьмы, впавшего в прострацию вынужденного одиночества, посещали тяжелые раздумья.
– Что же делать–то нам с тобой, Варнак, – задумчиво глядя на замерзшую реку, спрашивал Кузьма у единственного, оставшегося друга. – Все ты понимаешь, только сказать ничего не можешь. Соль заканчивается, сухарей на донышке в мешке осталось, а без курева, так полная беда будет, – он бережно выскребал остатки американского, листового табака, вперемешку с сушеным мхом, сворачивал куцую самокрутку и, надсадно кашляя, выпускал вонючую струйку дыма. – Одному идти несподручно, да и здеся избушку не на кого оставить. Чо молчишь, собака, – он потрепал пса между ушей и тот блаженно зажмурился. – Хотя, народец тут не шастает, только зверь дикий, – Кузьма зашел в зимовье и вытащил из–под деревянных лежаков несколько металлических скоб, оставшихся после постройки избушки. – Заколотить ими дверь здесь, да в погребе и вся недолга. Во–от, – задумчиво протянул он. Не настолько зверь и умный, чтобы ее, дверь эту самую, отворить. Золотишко прихватим и отправимся с тобой, Варнак, в путь дорожку. А тебя, – его осенила внезапная мысль. – Олени же тащат нарты, а ты, чем хуже? – и, не откладывая дела в долгий ящик, Кузьма принялся за воплощение своего замысла.
На конце постромки спереди нарт, с помощью иглы и широкого, крепкого пояса он изготовил, а затем пришил надежный ошейник и свистнул Варнака.
– Ну–ка, дружище, суй сюда свою ушастую башку. Вот и хорошо! – удовлетворенно усмехнулся Кузьма, глядя, как пес растерянно топчется на месте, не совсем понимая, чего от него хотят.
– Давай, Варнашка, вперед! – Кузьма присвистнул и легонько подтолкнул нарты. – Давай, родненький, а я сзади тебе подсоблю.
Быстро сообразив, что от него требуется, пес понятливо гавкнул и, прижав уши, потянул постромку. При помощи Кузьмы, пустые нарты легко заскользили по снегу, а когда выехали на еще ненадежный, но достаточно крепкий лед, Варнак рванул так, что Кузьма едва поспевал за ним, используя легкие сани преимущественно для того, чтобы придерживаться за них.
– Вперед, Варнак, вперед, родненький! – залихватски кричал Кузьма, одной ногой стоя на длинном полозе, а второй отталкиваясь, помогая своему четвероногому напарнику. – Ай, молодца!
Автор Геннадий Перминов
