"По дороге с ветром" 32 / 31 / 1
Утро было очень спокойным. Мужчины проснулись, быстро заварили чай и ушли.
Даже не попрощались.
Старик оживал на глазах.
Ночью Марийке удалось поспать.
Она долго ворочалась, не понимая, почему Лазаревский её не помнит. Он смотрел на неё всегда как в первый раз.
Марийка всё сравнивала двух братьев. Они были очень разными. Любопытно было узнать, дружат ли они.
Старик стал разговорчивым. Называл Марийку лапушкой и благодарил за спасение.
— Ты не серчай на Алёшку. Он добрый. Просто работа у него такая. Если он с каждым будет обниматься, то дела так не сделать. Хороший он, Алёшка мой.
— Как это ваш? — Марийке стало интересно.
— Лапушка моя, Алёшка-то мой сын. Старшой. Вот так-то. Свиделись мы с ним в такое время. А как он рос поначалу мне неведомо было почти. Мамка его ушла от меня. Поругалась крепко с моей матерью. Сказала, что та её ненавидит. Собрала вещи, а вечером за ней приехал мой тесть.
Забрал дочку и с концами. Я ходил, прощения просил, а она нос воротит и всё. Мать моя запрещала ходить туда. А как я не буду, коли там кровиночка моя?
Так и жили порознь. Потом Рая замуж вышла за военного. Уехала с ним в гарнизон, а Алёшку оставила с родителями.
Так я подкупал в гимназии учительницу, да и виделся с ним.
Алёшка был против меня жёстко настроен. Ему говорили, что бил я его мать так, что живого места не оставалось. Он мне так и говорил:
— Тятенька, не повезло мамке моей, сначала ты её избивал, теперь дядь Толя. Но дядь Толя полотенцем бьёт, а ты ремнём сёк.
Я оправдывался.
Клянусь, никогда я Раечку пальцем не трогал. У нас и ночь-то была одна всего лишь. Стеснялась она сильно. Лежим мы с нею, слушаем, когда родители мои уснут. Комнат не было. Занавеска только лишь. И вот захрапит отец, потом мать, начинаем прижиматься друг к другу. А мать вскакивает, включает лампу и к нам.
— Данилка, я пришла одеялком тебя прикрыть. Старый окно не закрыл, а у вас тут сквозняк.
После нескольких таких ночей Раечка и не выдержала.
Алёшка мать свою так и не видел больше. Укатила она со своим офицером сначала в Польшу, потом ещё куда-то.
Я женился. Жена моя была болезная очень. После родов прожила недолго. Подарила дочку Светочку, да и на небеса отправилась. Светочка у меня умница. Живёт нынче в столице, учительствует.
Аглицкому языку обучает партийных деятелей. Вот так-то.
Алёшка с ней в детстве дружил хорошо. Защищал. А потом кошка между ними пробежала. Алёшка после этого перестал ко мне приходить. А вскоре в город перебрался. Встретились с ним вот недавно.
Я после начала революции и сам в город подался. Товарисч у меня тут давний. Позвал с собой. А мне терять было нечего. Дочка в столице, сын неизвестно где, жена на кладбище, мать и отец померли давно.
Ходил я с другом по собраниям всяким. И как-то сделался сам по себе оратором.
Меня стали на сцену выпускать перед выступлениями, чтобы я публику тихомирил.
Вот и повстречался с Алёшкой. Он на меня взъетый так и остался.
Старик тяжело вздохнул.
— А так-то он добрый. Птиц спасал, рыбёху забирал из сетей и выпускал. Жалко ему было.
«Да-а-а, — подумала Марийка, — рыбу жалко, а родного отца оставил умирать».
— Может тебе посчастливится узнать, чем я ему не угодил. Если доживу до того времени, расскажешь. Не хочется в неведении уходить. Что я там на небе скажу? Как ответ буду держать? Спросят у меня о детях, а я… Так вот. И отец, и не отец.
— Я попробую узнать, — пообещала Марийка.
Инкерман не вернулся вечером.
И на следующий день не вернулся. Вместо него пришёл Лазаревский с ещё одним незнакомым Марийке мужчиной.
Они очень тихо что-то обсуждали. Ни пили, ни ели.
Геннадий подошёл к Марийке и спросил:
— Что-то нужно? Данилыч велел о вас позаботиться. Спросил, как старый себя чувствует.
У деда раскраснелось лицо, когда он услышал о том, что сын интересуется о нём.
— Всё хорошо у нас. Передайте ему, что Данила Иосифович пошёл на поправку и уже ходит.
— Ну вот и славно, — кивнул Лазаревский. — Беспокойство за отца — это благое дело. Знаете, мне кажется, что где-то я вас встречал. Может быть, вы со своей молодой памятью что-то проясните?
— Не-е-е-т, — Марийка помотала головой. — Я вас не видела никогда. Простите. Мне нужно покормить деда.
— Ах да, — взволнованно сказал Лазаревский, — Инкерман передал вам пайки. Ему пока они не нужны в таком количестве. Если вам пригодится моя помощь, не стесняйтесь, я прилечу. Вот адрес.
На улице с сегодняшнего дня будет дежурить паренёк. Советую вам не выходить в город. Тут самое безопасное место сейчас. Алексей вернётся, как только всё будет спокойно.
— А разве он не впервые в этом городе? Ему есть куда идти? — удивилась Марийка.
— Кто первый раз? Лёшка?
Лазаревский расхохотался.
— Это он строит из себя столичного. Иногда придypкoватость помогает в жизни.
Лазаревский ушёл.
Отец Инкермана приподнялся на локтях и позвал ласково:
— Лапушка моя, наврал тебе Алёшка с три короба. Ох как наврал. В городе этом у него много знакомых. Он тут каждую собаку знает. Говорливый он, есть в кого.
Дед ткнул себе пальцем в грудь.
— Уж чему-чему, а горланить я его научил. Он теперь жизнь свою строит вот так. Не руками на земле, как мы. А словами высокими.
Времена изменились. Сейчас каждый голос подать может, и его услышат. Раньше такого не было. Может, и к лучшему оно. Мне сравнивать некогда. Жить осталось недолго.
Марийка подошла к старику, погладила его по голове и прошептала:
— Живите, дедушка, живите…
Ближе к вечеру были слышны выстрелы и сильный грохот.
Марийка дрожала от страха. Закрывала уши и думала о том, почему Инкерман обманул её.
Он так и не рассказал о связи с Фи. А связь эта была. Иначе так по-хозяйски не расположился бы Алексей в её доме.
Прошла неделя. После полуночи Марийка услышала стук в дверь.
Она едва успела подняться с кровати, как старик уже спрашивал:
— Кто пожаловал?
— Свои… Открывай…
Это был Инкерман. Рядом с ним стояла Зульфия.
Она сильно постарела. На её лице не было прежней доброты. Глаза стали маленькими, неподвижными. Губы сжимались то ли от боли, то ли привыкли уже быть в таком положении.
— Фи, — обрадовалась Марийка и подбежала к ней.
Женщина улыбнулась как будто нехотя. Потом сказала резко:
— Я устала. Дайте мне поспать.
Зульфия проспала двое суток. Иногда то Марийка, то дед, то Инкерман подходили и прислушивались к её дыханию.
— Еле вызволил её, — вздыхал Алексей Данилович. — Загубили Зулю. Самую добрую душу в этом мире загубили.
Фи теперь была очень нервной. Она говорила громко, больше не шептала.
Когда Марийка спросила у неё, что произошло, та закричала:
— На твоих глазах когда-то убивали близких. На моих тоже. И ты потом убивала других. А теперь такие, как и ты, вырвали моё сердце.
У меня больше нет никого. У меня больше нет сестры. Сначала ты забрала одних, потом другие забрали Зухру.
Теперь только Лёша есть у меня. И то… Я не знаю, за меня он или нет. Не подходи ко мне, Марийка! Я больше не буду жалеть тебя. Ни-ког-да!
— Зулечка, — Инкерман обнял женщину, она уткнулась в его плечо и зарыдала.
Марийка рыдала в объятиях деда.
Продолжение тут
Дорогие читатели, ваши лайки, комментарии, репосты помогают развитию моего канала. Спасибо, что вы есть у меня.
