Моя бабушка испытывала настоящую страсть к новациям в кухонной технике. Проще говоря, увидев в магазине нечто новое: вафельницу, тостер или электротерку, – она тут же это новое приобретала и, придя домой, с гордостью демонстрировала мне, школьнице. Но – как миру известен пространственный кретинизм, когда водитель, даже по навигатору, едет обязательно не туда и, путаясь, кружит до бесконечности среди трех коротких проездов, так и моя бабушка, будучи талантливым журналистом, в отношении к технике проявляла полный... Как бы это сказать помягче, чтобы там, где она сейчас, не содрогнулись своды от ее гневной обиды... В общем, думаю, сравнение мое понятно.
Двустворчатая вафельница, отличавшаяся изяществом, блестящая и надменная, при первой же уверенной попытке бабушки применить ее по назначению, злобно затрещала, задымилась, вульгарно выплюнула заложенное между ее створок сладкое тесто – и, обдав кухню черным дымом, была такова. Бабушка не сдалась и, взяв гарантийный талон, побежала в вафельный офис, где эту дымовую шашку долго держали, а потом кисло сообщили, что такая модель почему-то срочно снята с производства, а деньги вернуть они не могут, поскольку гарантийная сумма равна затратам на изучение мастером испорченного экземпляра.
Тостер сгорел более деликатно и красиво: дважды одарил нас поджаренными вкусными ломтиками хлеба, на третий раз смущенно вспыхнул, рассыпал по кухонному дачному столу бенгальские огни, издал какой-то жалобный звук – и закончил свою деятельность навеки.
Бабушка не поспешила с ним в магазин, где он был куплен, но совсем не потому, что ей не хотелось ехать в город, – от тостера-неудачника отвлекло ее гораздо более важное событие. В садово-дачном товариществе «Ягодка», где мы в крайней хибарке у леса снимали две комнаты и кухню, произошло ЧП. Хозяйка хибарки, решительностью и царственной статью походившая на некрасовскую женщину из русских селений, принесла пугающую весть: горят два самых больших дома на другом конце поселка, – и тем отвлекла бабушку от грустно чернеющего тостера. Даосской мысли о магической связи недавних искр и пламени на столе с одновременно возникшим дачным пожаром у бабушки не возникло: даосизмом она увлеклась после восьмидесяти, а в то время ей было лишь семьдесят пять, кроме техники, она занималась йогой, восхищаясь сверх способностями ее адептов, от чего страдала я: мне приходилось мужественно носить железную кружку с кипятком из кухни в комнату, а тонзиллит лечить безобразной позой льва...
Я побежала смотреть пожар, несколько стыдясь своего любопытства и морщась от запаха гари. Пока пожарные приехали, один из домов почти полностью сгорел вместе со всеми приусадебными постройками, а второй, частично уцелевший, выглядел теперь тоже малопригодным для жизни. На все остальные садовые домишки, стоящие несколько в отдалении, огонь перебраться не успел, и глазеющие на пожарных дачники дружно повеселели. К тому же некоторые жители товарищества сочувствия к хозяевам двух усадеб не испытывали: оба погорельца с недавних пор враждовали, сотрясая тихую дачную жизнь. Один, много старше, бывший машинист, мужик мускулистый и прижимистый, второй сорокалетний солист опереточного хора, потерявший голос, председательствовали и заправляли всеми садово-дачными делами, ведя упорную борьбу за часть территории и за власть над владельцами–шестисоточниками двух соседствующих дачных товариществ «Ягодки» и «Ветерка». Сгоревший дотла дом опереточного солиста, собственно говоря, принадлежал уже «Ветерку». Заграждений по границе не было, оба поселка много лет назад слились в один, и никто никаких споров о границе не затевал, пока у «Ветерка» был старый председатель, друживший с председателем «Ягодки». Но солист путем интриг сместил бывшего председателя и вскоре стал утверждать, что участок председателя «Ягодки», соединенный из двух, то есть в двенадцать соток, принадлежит не «Ягодке», а «Ветерку». Даже подал на машиниста в суд. Все это еще в первые дни после нашего приезда успела рассказать моей бабушке царственная хозяйка.
– То свет у нас вырубит этот Солист, – председателя «Ветерка» в «Ягодке» так и звали – Солистом, – то в колодец на поселковой нашей улице грязи его люди напихают... Беда просто.
– А чего он добивается? – спросила бабушка.
– Да выжить хочет нашего Саныча из товарищества, а его дом и участок через суд приписать «Ветерку», то есть себе. Мол, Саныч когда-то чужую территорию занял, а значит, можно признать владение незаконным и отнять... А все наоборот: это «Ветерок» когда-то сотки «Ягодки» получил за просто так… А, может, Солист еще и далекие какие планы имеет. А нам без Саныча – ну, никак.
Ни машиниста, ни его соперника я не увидела: толпящиеся говорили, их уже увезли разбираться в город. Пожарные тоже собрались уезжать, только последний не убранный в машину шланг еще устало волочился по затоптанной черной траве. Сырые остатки дома Солиста дымились, а возле черных пеньков, оставшихся от баньки Саныча, скулил его пес Джек. В толпе судачили, что вспыхнувшая вражда взяла да и материализовалась в пламени. Кто-то возражал, что причина происшедшего вполне реальная – неисправность проводки в одном из домов, другой сердито доказывал, что незадолго до случившегося видел Солиста, тот был пьян, вот по пьянке и уронил сигарету, от нее и загорелось.
Я уже собралась уходить, как вдруг из ближних кустов лесочка как-кто бочком, точно робея, вышел бородатый старичок и, подойдя к спорившим, произнес:
– Саныч не виноват в содеянном, сие – злокозненное наведение.
Все пораженно замолчали. А старичок, так же бочком ступая, снова скрылся в кустах.
– Деда этого знать не знаю, но, кого он имел в виду, догадываюсь, – разволновавшись, сказала хозяйка, когда я повторила ей слова о Саныче, – в селе Октябрьском живет один ... ну... его народ колдуном считает. Саныч недавно к нему ездил и тот взял да и напророчил ему скорую смерть. Это мне Саныч сам рассказал. Страсть, как был напуган. Поверил в предсказание и так переживал, слов нет. Выпил крепко, стал говорить, сильно не хочет, чтобы всей его паршивой родне наследство перепало, пусть лучше голое поле после него останется, ничего – никому. И нашу «Ягодку» сильно жалел, твердил, разворует ее без него Солист...
– Ничего никому, – задумчиво повторила моя бабушка.
…В конце августа мы уехали в город.
Дни стояли жаркие, листва ссыхалась и опадала раньше срока, разноцветно разбегаясь по асфальту улиц. Недели через три после возвращения неугомонная бабушка поспешила в магазин посмотреть, нет ли там какой новой кухонной техники – и торжествующее вернулась с соковыжималкой. И уже собралась открывать коробку, но затрезвонил домашний телефон, звонила хозяйка хибарки по очень важному делу: она выступала ... сватьей! Семидесятипятилетней моей бабушке предлагался домовитый жених на десяток лет ее моложе – из соседней с «Ягодкой» деревни – у него бабушка покупала молоко и куриные яйца, и, как выяснилось, он не смог забыть ее добрую улыбку. О делах «Ягодки» и «Ветерка» хозяйка тоже рассказала – она жила за городом до последних дней осени. Машиниста свалил инфаркт, Солиста след простыл, а на двух участках погорельцев начал ускоренно возводить собственный дом мужичок из Октябрьского, сын того самого... ну, которого считали колдуном. Уже бодро закладывали фундамент.
– Саныча-то следователи обвинили, что он сам дом Солиста поджег, – вздохнув, прибавила хозяйка. – И свой тоже. А я не верю.
Бабушка через сватью вежливо жениху отказала.
– Деточка, – объяснила мне огорченно, завершив разговор с хозяйкой, – ну, сама посуди, какой из меня сельский житель. – И стала открывать коробку с новым приобретением.
А я ушла в свою комнату рисовать. Через полчаса снова зазвонил телефон: моя подружка звала гулять. И в этот момент раздался оглушительный рев мотора.
– У вас что на мотоцикле по квартире ездят? – пораженно спросила подружка.
Бросив трубку, я выбежала в кухню: по столу мчалась, нарезая круги, новая соковыжималка. После очередного круга, она захрипела, замолчала и встала.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Бушуева Мария
Книга автора здесь
