На том концерте 9 мая 2004 года он был главным зрителем. И единственным – из оставшихся в живых ветеранов Великой Отечественной войны в совхозе «Красный Узел». Вот для него, единственного, совхозные самодеятельные артисты и решили сделать концерт.
Дядю Мишу усадили в первом ряду, среди детей и внуков. Глава сельского поселения произнес небольшую речь, а потом, как и положено на концерте, пошли стихи и песни.
Дядя Миша смотрел и слушал, и на его губах блуждала улыбка, но даже самые веселые песни уже не могли до конца разогнать прижившуюся в глазах печаль. Он смотрел и слушал, и вспоминал. Как угадать теперь, о чем он думал? Конечно, о любимой жене Раечке. А может…
Раечка-то ведь была не первой его женой! Первой была Шура – высокая, красивая и по сельским меркам богатая женщина, которую ему сосватали в юности. Возможно, она осталась бы и последней, если бы дядя Миша не приехал на курсы в Саранск и не увидал здесь Раечку – птичку-невеличку с косами до колен. И – все, пропал добрый молодец! Не надо ему сосватанной – дай ту, что выбрало сердце! Не надо ему ни стати, ни бровей вразлет, ни богатства – дай ему Раечку, судьба!
И судьба расщедрилась…
Впрочем, все было не так просто. Миша просит у судьбы Раечку, а Раечка об этом знать ничего не хочет, макает ручку в чернила (разжилась своей) да строчит конспекты; про любовь, а тем более про замужество думать не думает, а «добрые люди» уже донесли Шуре, что, мол, так и так, завелась у твоего благоверного на курсах зазноба. Шура – в Саранск, разыскала женское общежитие, где Раечка проживала, да и закатила сопернице грандиозный скандал. Рая сначала ничего понять не могла: нужен ей этот увалень, у нее и в мыслях не было никого ни от кого уводить. Но когда тебя в этом настойчиво обвиняют… Рассердилась кроткая Раечка: «А ну-к, пошли в мужское общежитие!» Очень она надеялась, что Михаил стушуется, возьмет жену за руку, а перед ней повинно склонит голову, да вышло наоборот: голову увалень повинно склонил перед Шурой: «Прости, Шура», а за руку взял ее. Она сделала последнюю попытку уйти от судьбы – потянула руку к себе, но он держал крепко. Так крепко, что куда было ей, птичке-невеличке, вырваться из его широкой ладони, крепкой ручищи. Да, честно сказать, уже и не хотелось почему-то…
И потекли годы счастья.
Счастья, в котором, как мы уже знаем, было все: и работа сверх меры, и переживания за детей, да мало ли что еще, о чем не всегда и не всякому расскажешь. Ныла заноза в душе, извлечь которую не под силу было даже Раечке. В первой, оказавшейся такой недолговечной семье, у него остался сын, Колька. Отец приглашал его в свою вторую семью, пытался породнить с новыми детьми, но… Колька сказал ему: «Не прощу!», и жил с этой обидой до конца своей тоже недолговечной, нескладно сложившейся жизни.
За это ему, отцу, отвечать перед Богом…
А вот другого своего Кольку он от беды и дури уберег! Да, когда родился у них с Раечкой шестой ребенок, мальчишка, они назвали его Колькой. И рос тот Колька, как две капли воды похожий на того, первого его сына. Сначала – только внешне. А потом…
Вы читаете окончание документальной повести. Начало здесь
Приходят они однажды с Раечкой из гостей и видят: сын их Колька вместе со своим дружком пьяные-препьяные. Дружок сидит-качается на стуле, а Колька собрался на печку лезть. И тут у отца взыграло ретивое… Выбежал в сени и вернулся с охотничьим ружьем. Наставил его на сына и говорит: «Ну, нет, я не дам себя позорить! Я никому не позволю с таких лет водку пить!» Жена молча стояла у печки, только слезы текли по щекам. А отец: «Считаю до трех. У тебя есть шанс убежать и подумать, как жить дальше. Раз…» Колька, кажется, мигом протрезвел, и, не дожидаясь трех, убежал в темноту…
В ту ночь никто, кажется, не спал: ни родители, ни дети. И вот утро. Открылась дверь, и вошел Колька. Мать с отцом уже сидели – молча – за столом. Сын – тоже молча – встал перед ними на колени и вдруг заплакал навзрыд: «Отец, простите меня. Вы никогда больше не увидите меня пьяным»… Наш ветеран встал на некрепкие от всего пережитого ноги, но сына обнял крепко: «Верю, сынок»…
Николай не подвел родителей: и он, и самый младший из сыновей – Евгений, так же, как старшие братья, закончили в свое время вузы и работали потом также, как старшие братья, на руководящих должностях, были уважаемыми в своих коллективах людьми.
Значит, все мы с тобой делали правильно, Раечка? – возможно, думал наш дядя Миша на том устроенном в его честь концерте. – Ну, а если я где ошибался… Может, ты отмолила мою вину перед Всевышним, моя дорогая Раечка?
Раечка, которую он, при всей своей любви к ней, не всегда понимал. Вспомнить хотя бы это: «Рай, нам самим спать негде»… А она: «Ты разве не видишь, что они за детей наших молятся, чтобы они были хорошими людьми?» И потом еще добавляла: «Пока такие странники есть, по свету доброта ходит. А без них, может, и мира на земле не будет».
И вот… разве это и не случилось? Перестали заходить странники в наши дома – не потому ли, что мы перестали их привечать? – и мир действительно покачнулся в сторону новой войны. Откуда знала все это она, его маленькая любимая Раечка?!. Может быть, как раз от них, людей Божиих?!
Они заходили в их дом и после ее кончины. На этот раз дядя Миша обрадовался: «Заходите, заходите. Раи уже три года как нет, но я вас накормлю. Ночевать оставайтесь». «Нет, мы к Раисе Степановне пришли». И уже Тане: «Отведи нас к ее могиле, дочка».
Таня повела странниц на кладбище. Они окружили могилку тети Раи, встали на колени и начали молиться. Потом сказали, чтобы Таня шла домой, завернули в платочки по горсточке землицы, и пошли своей, только им ведомой дорогой. Таня вспоминает, что пока странницы молились, такая тишина образовалась вокруг могилы, и такая благодать лилась сверху, что ей стало даже жутковато. Побежала домой. Деревья обочь дороги шумели и шумели. Отчего же у маминой могилы стояла такая тишина?..
А концерт для единственного ветерана, между тем, продолжался. О чем дядя Миша задумался опять? Может, вспомнил, как зашла однажды дочь Таня в дом, где они с Сергеем после похорон остались одни. Стала прибираться, дошла очередь до шкафов. В одном из них Раины халаты висят. Дочка подумала: ветшают, пора снимать их с вешалок. Ну и сняла. И тут же услышала гневный (впервые в жизни!) окрик отца:
-Ты зачем халаты сняла? Повесь на место!
– Пап, да ведь мамы уже три года как нет.
– А халаты до сих пор пахнут ею… И неправда, что ее больше нет – она каждую ночь приходит к нам. Спроси Сергея.
Сын:
– Папка говорит, что мамка каждое утро будит его в четыре утра: «Отец, пора скотину выгонять». И потом он уже не спит: сидит на кровати, уткнувшись лицом в мамкины халаты, молчит и плачет.
… А концерт между тем все идет своим чередом, со сцены сельского клуба звучит песня за песней…
Они с Раей тоже любили петь. Особенно вот эту, старинную:
Полетит кукушка да во лесок,
Совьет кукушка да тепло гнездушко…
Дети сидели, слушали, просили спеть еще. И они пели…
И вот – оборвалась песня. Одному не поется…
***
Дядя Миша умер 17 мая того же года. Через неделю после концерта…
Из Таниной тетради. Помню из детства: мы в тот день всей семьей матыжили картошку. И вдруг небо потемнело, потом и вовсе почернело. Мама закричала: «Отец, бежим скорее домой!». Только отбежали немного – налетел такой сильный ветер, хлынул проливной дождь. И молнии, молнии – громадные, они хлестали по всему небу – я такого больше в жизни не видела! Наш отец скомандовал: «Всем лечь на землю!». Мы улеглись кучей друг на друга, а он нас закрыл собой сверху. Никто из нас не плакал, не кричал – было так страшно, словно конец света настал, и мы понимали, что ни слезы, ни крик здесь не помогут. Так продолжалось минут пять, может, десять. Ураган прекратился так же внезапно, как и начался. Мы поднялись на ноги. Смотрим на отца, а у него на лице не капли дождя, а слезы. Слезы радости от того, что все обошлось, закончилось благополучно. Боялся-то он не за себя – за нас…
Теперь про маму. Я часто узнаю ее во внуке Тахире. Сорвешь при нем цветок – он сразу: «Баб, цветы нельзя рвать, они живые». И – в слезы… А если бабочку при нем поймаешь – слышишь: «А вдруг у нее есть дети, они ее дома ждут. Отпусти». Я все жду, когда он повзрослеет, погрубее станет, а он до сих пор пойманную муху из избы на улицу выносит: «Вдруг у нее там семья, а она ход из дома не найдет». Ему уже двенадцать лет, а мы цветы при нем пока так и не рвем, жалеем. Иногда думаю: вдруг в нем и вправду мамина душа живет?.
Из Тониной тетради. Первым в нашей семье вставал утром отец. Вставал, и шел убирать скотину. В четыре заходил домой: «Мать, пора вставать». Мама к этому времени уже и сама проснулась, но сидела в постели, потягивалась, вздыхала – отходила от сна. И вставать не спешила. Потому что ждала нас, маленьких еще детей. И мы по очереди ныряли в родительскую кровать, и каждого из нас мама обнимала, гладила по голове. Какие блаженные были эти минуты! Нам казалось, что у наших родителей самая мягкая, самая красивая, самая душистая постель – никуда бы из нее не уходил! Еще казалось, что так будет всегда – целую жизнь, а жизнь – она ведь вечная-бесконечная….
Но опять голос отца: «Мать, пора»…
Автор: Наталья Моловцева
Вы читали окончание, начало повести здесь
Другие истории этого автора здесь, и здесь, и здесь, и здесь
Книга Натальи Моловцевой "Меня окликни" здесь