Живут по сей день ещё два взаимоисключающих мифа: один — о прекрасной любви великого поэта к красавице; другой — о муках Поэта, жена которого не вынесла тяжести повседневности жизни с Гением. А в действительности— случилась странная история: внешне семейная коллизия вроде про любовь, а любви-то и нет как будто, одни деньги, долги да пустые хлопоты, мешающие Гению заниматься делом, предназначенным судьбой. И одновременно роман века, как я назвал для себя семейную историю Пушкина и Натали, а сам Александр Сергеевич счёл возможным обозначить тремя словами «Проклятая штука счастье!». Сложные и запутанные узы, которые очень быстро перестали быть отношениями двоих, привели меня к мысли, что с браком согласуются три действа: можно заключить, можно разорвать, можно наколбасить! Пушкин использовал все три возможности: он брак заключил, он с ним наколбасил, и он его разорвал собственной смертью. На всё про всё понадобилось всего лишь пять лет с небольшим.
Наверно, нелишне будет отметить, что понятия о добре и зле у разных людей имеют довольно пёстрый характер. Соответственно столь же противоречивы мифы, высвечивающие то или иное отношение к людям и событиям. К примеру, история показывает, что на протяжении веков всё, что полезно для России, будь то наведение порядка внутри государства, или отстаивание интересов нашей державы на мировой арене, одними постоянно осуждается, как не следующее неким нормам; другими, наоборот, восхваляется, иной раз безмерно, как деяние, устремлённое к идеалу.
Один из самых жёстких мифов о Пушкине тяготеет к мысли, что в 1831 году Пушкин отходит от прежних друзей и единомышленников. Хотя справедливей было бы сказать, что не Пушкин, а от Пушкина отходили «прежние друзья», которые сочли, что поэт перестал быть выразителем того, что почитается европейскими ценностями. По сей день можно слышать упрёки, что вслед за женой он тогда стал стремиться жить светской жизнью, а свет диктовал свои условия. Мол, платой за связи, протекцию, частые контакты с высшей знатью, министрами и самой царской фамилией оказалось его приспособление к их образу мыслей. Отсюда-де возник другой Пушкин, то и дело обращающийся к Бенкендорфу и жаждущий доказать свою лояльность.
Ещё бы. «Друзей» шокировало появление стихотворений «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», поводом для создания которых стали призывы ряда депутатов французского парламента к вмешательству в военные действия на стороне польских повстанцев против русской армии и известие о взятии ею Варшавы.
Дошло до того, что Долли Фикельмон перестала с Пушкиным здороваться. Неприязненно воспринял «Клеветникам России» и А. И. Тургенев. А огорчённый этими стихами Вяземский, сразу охладевший к поэту, пишет Хитрово: «Станем снова европейцами, чтобы искупить стихи, совсем не европейского свойства...» Он тогда даже занёс в свою записную книжку горькие для него размышления о неминуемых последствиях от таких стихов Пушкина:
«За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию, нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем на ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим».
Если не знать, что строки эти написаны 22-го сентября 1831 года, можно предположить, что дата их рождения, наобум, осень 2021-го. Это к вопросу о том, что (как заметил в стихотворении «Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Екклесиаста» (1797) Николай Михайлович Карамзин), «Ничто не ново под луною: // Что есть, то было, будет ввек». И ещё о том, что представить и понять атмосферу того времени нам не так уж и трудно.
Перекличка времён вовсе не притянута здесь за уши. Во всяком случае, если соотнести слова, высказанные Ю. И. Дружниковым в книге «Узник России. По следам неизвестного Пушкина», появившейся в конце ХХ века, с происходившим в начале XIX столетия, то политические аллюзии будут донельзя очевидны. Может даже показаться, будто Юрий Ильич предвосхищает события после распада большой советской страны, существование которой Пушкин никак не предполагал:
«Если называть вещи своими именами, Пушкин, написав стихи «Клеветникам России», изрядно замарал свою репутацию — никуда от этого не денешься. <…> Пушкин выступает в «Клеветниках России» апологетом русификации, певцом «России — Третьего Рима». Если бы речь шла о завоевании отсталых племён — культурную миссию можно было бы, если не одобрить с грехом пополам, то хотя бы лучше понять в контексте времени. В поэме «Полтава» Пушкин изображал кроваво подавленную попытку Украины освободиться от ига как патриотическую борьбу со шведской экспансией, но, конечно, под эгидой России. Теперь Россия, отвоевав во Франции, проводила «зачистку» в Польше. <…> Правящие верхи и националистически настроенная часть русского общества приняли инвективы Пушкина с восторгом. <…> Видные сановники один за другим высказывали похвалы поэту, от которого давно ждали чего-то, особо патриотического, и вот свершилось. <…> Поразительно, что на стороне властей оказался также Чаадаев, пришедший в восторг от “Клеветников России”».
Да, Чаадаев оказался прозорливее многих «русских европейцев», обвинявших Пушкина в отсталости, когда писал поэту в непростую для того минуту:
«Мой друг, никогда ещё вы не доставляли мне такого удовольствия. Вот, наконец, вы — национальный поэт; вы угадали, наконец, своё призвание. Не могу выразить вам того удовлетворения, которое вы заставили меня испытать. <…> Я не знаю, понимаете ли вы меня, как следует? Стихотворение к врагам России в особенности изумительно; это я говорю вам. В нём больше мыслей, чем их было высказано и осуществлено за последние сто лет в этой стране».
Смысл мифа о «другом Пушкине» — сфокусировать внимание читателей на экзотическом повороте, происшедшем в жизни поэта, из которого следует, будто Пушкин воссоединялся с Бенкендорфом в борьбе против «духа своевольства». В подтверждение сторонники мифа непременно цитируют пушкинские строки:
«Осыпанному уже благодеяниями Его Величества, мне давно было тягостно моё бездействие... Если Государю Императору угодно будет употребить перо моё, то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю Его Величества и готов служить Ему по мере моих способностей».
«В черновике этого прошения в Третье отделение, — акцентирует в своей книге Ю. И. Дружников, — поэт предлагает «употребить перо моё для политических статей», что показывает, как далеко он готов был пойти на компромисс». Правда, Юрий Ильич обходит стороной вопрос: были ли политические взгляды поэта и государя не то, что идентичны, а хотя бы близки.
Стихотворение «Клеветникам России», действительно, было благосклонно встречено Николаем I. Но у Пушкина тогда возникло не только желание напроситься в дворники дома Петра Великого в нидерландском Саардаме. У него мелькнула иллюзорная мысль о возможности оказать влияние на правительство. Подумалось о заманчивой возможности соединить мощь власти и неподкупность слова честных русских литераторов. Каким образом? Через Бенкендорфа Пушкин обратился к Николаю I с просьбой разрешить ему издание официальной политической газеты. И вроде бы к проекту Пушкина проявили интерес. Но кто и каким образом? Разрешение было дано, но среди поддержавших идею оказались вчерашние арзамасцы Блудов и Уваров, сотрудничать с которыми Пушкин желания не имел. И он остыл к своему замыслу. А затем и вовсе от него отказался.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—172) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Эссе 95. Жизнь поэта ведь не из одних только стихов складывается
Эссе 98. Сказку про рыбку, старика и старуху Пушкин от няни не слышал
Эссе 101. Почему Пушкин не проводил свою нянюшку в последний путь?