4 — Простите, а господин Лангман здесь больше не проживает? - не теряя надежды, спросила пожилая женщина у открывшего ей двери мужчины в старомодном пенсне и при костылях, так как одна нога у него отсутствовала.
Рядом с женщиной стояла девочка лет девяти. Обе были одеты очень бедно, но опрятно настолько, насколько возможно: волосы бабушки тщательно зачёсаны и уложены на затылке, а на плечах девочки лежали две идеальные чёрные косички, повязанные тонкими лентами, отрезанными от повидавшей жизнь тряпки. Платья на обеих говорили о многом: потёртая, выцвевшая и с залатанными дырами ткань, причём швы, обрамляющие латки, были выполнены филигранно. Впрочем, мужчина ничуть не удивился их виду - в то военное время этим было сложно кого-либо впечатлить.
—У него была жена и трое детей... - прояснила пожилая женщина.
Мужчина без труда признал в гостьях евреек.
"Вернулись из эвакуации", - понял он.
— Нет, такие здесь больше не проживают.
— А вы случайно не знаете о нём что-нибудь? У него была жена и трое деток... - не сдавалась бабушка.
— Извините, первый раз слышу. Нас заселили в пустую квартиру. Живём здесь с весны. Ах, постойте! Фотография на стене висела... Сонька, принеси ту фотокарточку, помнишь? В чулане на верхней полке.
Тут только они и заметили, что позади мужчины пряталась русявая девочка, его дочь. Она бросилась выполнять поручение. Бабушка и внучка слышали, как зашуршали внутренности чулана.
— А о семье Моше вам ничего не известно? Они жили прямо под вами, на втором этаже.
— Нет, простите.
— Нили Ганевская? Гершон Евзельман? Софья Кацкель с дочерью? Они все жили в этом подъезде до войны.
Мужчина вновь отрицательно покачал головой.
— Нашла! - радостно провозгласила за спиной мужчины русявая девочка.
Пожилая женщина резко вырвала фотокарточку из её рук и, как измученный голодом человек вцепился бы зубами в кусок хлеба, жадно всмотрелась в лица на снимке. Её потухшие глаза вспыхнули.
— Они? - вяло спросил мужчина, начиная скучать.
— Да. Так вы точно не знаете где они?
— Ничего ни о ком не знаю. Мы жили на другом конце города. Наш дом разрушен, поэтому выделили жильё здесь. У вас есть ещё вопросы?
— Нет, спасибо. Но если вы что-то вдруг узнаете... Мы живём в 38 квартире, в одной из комнат... Она раньше принадлежала врачу Манусевичу, он был заслуженный врач, - женщина протянула ему назад фотокарточку.
— Оставьте себе. Мне она ни к чему. Квартира 38, я понял. Всего доброго.
Какое-то время бабушка и внучка остались стоять перед закрытой дверью бывших соседей. Истёртый снимок подрагивал в морщинистых руках. Женщина продолжала смотреть на чёрно-белые лица. Прекрасные были люди Лангманы. Отец семейства был награждён орденом Красной Звезды за строительство знаменитой Днепрогэс. Наконец, она вздохнула, и спрятала фотокарточку в карман платья. Далеко уходить не стали - сделав пару шагов, женщина постучала в соседнюю квартиру.
— Извините за беспокойство, я ищу семью Вайсман, они проживали в этом доме. Не знаете, как я могу их найти?...
Дверь за дверью, этаж за этажом... И всё напрасно. Мать Анны обходила все квартиры двора в надежде встретить хоть кого-нибудь из довоенных соседей или хотя бы узнать их судьбу. Самой большой её мечтой было узнать хоть крупицу информации о своём младшем сыне, который воевал под Киевом с первых дней войны и за все три года она получила от него лишь одну весточку, единственное письмо, написанное им в затишье между боями. На обратной стороне плаката "Враг будет разбит, победа будет за нами!" он писал: "Дорогая матушка, очень хочу быть дома уже в сентябре, чтобы успеть вдоволь наесться нашего винограда, но видно кислым выдался в этом году виноград." Это был 1941 год. Уж четвёртый сентябрь подступает с тех пор, как ничего более она не знает о сыне.
Были квартиры, куда бабушку с внучкой пускали за порог. Они проходили в комнаты и залы, и в некоторых квартирах обнаруживали свои личные вещи: диван, шифоньер, этажерку для книг, стулья с резными спинками, которые бабушка собственноручно оббивала рогожкой, даже увидели их старый патефон. Новые соседи и не скрывали, что вынесли это из чужих квартир, но тут же честно добавляли, что если бы знали, что хозяева могут вернутся, то лучше б порубили их или сожгли. Были добрые, честные люди, которые отдали им вещи назад, но в большинстве случаев им ничего не удалось вернуть.
В конце концов Анне с матерью удалось узнать правду о том, куда делись все соседи, в том числе их родная бабушка с полубезумной тётей, которые отказались с ними уезжать в эвакуацию. Эта правда их потрясла.
Все оставшиеся в городе евреи были убиты ещё в декабре 1941 года. Расстреляли и их старенькую бабушку с тётей, и семью Лангмана с тремя детьми, и портниху Кацкель с дочерью Лией, и мальчика-сироту Вову вместе с дедом (его отец был на фронте), и добрейшую старушку Нили... Всех-всех... Выжили лишь двое детей семьи Моше, Розочка и Петенька, которых родители успели спрятать в русской семье в другом конце города. Только евреи, уехавшие при эвакуации, остались в живых, и то не все - многих выкосила в пути малярия, голод и бомбёжки эшелонов немцами.
Анна с матерью, ютясь в одной комнате с тремя детьми, радовались уже тому, что просто остались живы и вышли невредимыми из этого ада. И спасли детей! Вот что самое важное и ценное в жизни женщины.
В начале сентября вернулась Мая Пассек с парализованной в эвакуации матерью. Они с Анной стали соседями по комнатам - им тоже выделили жильё в квартире врача Манусевича. Так в большом и некогда дружном в довоенное время дворе, где каждая третья семья была еврейской, выжили только два еврейских семейства. Была у них ещё и третья соседка по квартире - женщина по фамилии Петрова. Она и её два сына занимали самую большую комнату. К Анне она относилась с осторожной вежливостью и, бывало, ласкалась к детям, но они почему-то её не любили. В целом, насколько возможно, установилось добрососедство. Анна с матерью не отчаивались и стали постепенно обживать хоть и не своё, но всё-таки жильё.
Предыдущая *** Начало