– Раздевайся и садись.
Она кивнула, а я принялся тщательно мыть руки.
Я только хотел убедиться. Утренний анализ уже показал то, чего я боялся. Но надо было убедиться, непременно.
Я вошёл в наш с Ваней кабинет – мы называли его «перевалочный» – и вцепился в оконную раму. Напарник отложил писанину.
– Я ошибся, – сжимал я ручку окна.
На кушетке лежала папка. Иван взял её – это была история предыдущей операции Наташи, которую я притащил из архива.
– Я сам написал, что пациентка больше не способна к деторождению. Сам. Своей рукой. Ты ещё тогда сказал, что не был бы так категоричен. Я не поверил.
– К деторождению – да, но вот зачать и выносить – возможно... Постой, она беременна?
Я повернулся и оперся о подоконник, лицо моё позеленело от сумбура мыслей.
– Как, по-твоему, она сможет родить? – я взглянул на Ивана с надеждой, пока он перечитывал историю.
– Пятьдесят на пятьдесят, – наконец, сказал он.
Как я и думал.
– А риск для жизни матери?
– В тех же пропорциях.
Да, всё, как я и думал.
– Я был неосторожен. Это моя ошибка, – твердил я.
– Так он твой? – обрадовался Иван.
Я молчал. Наташа ждала в коридоре. Я уже сказал ей, что всё неоднозначно.
– Кто сегодня в анестезии? – спросил я, голос мой звучал в пол.
– Послушай, Вить, можно рискнуть, – начал было Иван. – Она ведь не пойдёт на это.
Да, это правда. Мечты девчонки крутились вокруг нового существа, уже начавшего свою жизнь в её теле.
Я покачал головой. Умылся. Пятьдесят на пятьдесят. Господи, какие же пятьдесят – те самые?
– И ты разве сам сможешь это сделать? – сказал Ваня, когда я вызвал анестезиолога по телефону.
Он остановил меня в дверях:
– Сейчас моя смена. Я сделаю.
– Напиши, что это киста, – бросил я не оборачиваясь.
– Да ты вообще человек?! Ты должен спросить у неё, фашист чёртов! – крикнул Иван.
Я слышал, как он швырнул её историю в стену. Пятьдесят на пятьдесят. Жизнь или смерть. Так всегда. Чего же я боялся? Из века в век, каждый день, каждый час. А если бы шестьдесят на сорок? Семьдесят на тридцать? Восемьдесят на двадцать? А если бы девяносто девять на единицу?
Если сейчас мои руки дрогнут – и вот она снова, как из синей реки, в тонкой сорочке, с чёрными губами…
Нянечка помогала Наташе переодеться для операции. Я ей сказал, что, наверное, там небольшая опухоль.
– Не бойся, милая, – успокаивала нянечка.
– А с ним ничего не случится? – Наташа старалась найти ответ в моих строгих глазах, но я не встречался с ней взглядом.
Всё должно было случиться в сорок шестом, чтобы не повториться.
Пришёл анестезиолог. Она не должна была ничего заподозрить. Её уложили на кресло.
– Иван Геннадьевич не придёт? – осведомился ассистент, вводя Наташе анестезию.
– Нет, это внеплановая.
Девчонка вцепилась в мою руку:
– Обещай, что с ним всё будет хорошо. Обещай, иначе мы никогда…
Она засыпала.
– Я обещаю, – было последним, что она услышала перед глубоким сном.
Боже, почему я сохранил жизнь ребёнку Герхардта, а сам не удостоился милости увидеть своё дитя? Я думал о том, чтобы не спровоцировать кровотечение, действовал очень бережно и ни секунды не сомневался, ни одним движением. Это навсегда останется со мной, она никогда не узнает. Ей скажут, что это киста. Доброкачественная опухоль. Вот что она услышит от Ивана.
Не знаю, почему он всё-таки встал на мою сторону. Я был уверен, что криминальный аборт пациентки без её ведома лишит меня места и всех регалий. Пусть. А может, он случайно увидел, как я задыхаюсь на полу «перевалочной» от рыданий, которым никто не указал выход из моего организма, а потому я выл от боли, уткнувшись в руку. Это продолжалось больше часа, и никто не нарушал моих мук.
Она уже пришла в себя. Я должен быть с ней. Она плачет, что так обманулась. Но я сам обманщик. Только на войне мы были способны на такую жестокость. А мне хватило всего двух встреч с Белобрысой Бестией, чтобы понять, как страшен даже этот один процент против девяноста девяти и что я буду всегда на стороне её жизни.
И всё-таки я был на грани. Я был на грани. Иван посоветовал мне взять отпуск, настолько я стал не в себе. Она уехала с гастролями на неделю – её первые гастроли за пределами Ленинградской области. Я отправился в санаторий. Эрвин-младший был с ней.
Когда Наташа вернулась – меня не оказалось. Потом я узнал, что она ходила к моему напарнику: волновалась, где я. Ведь я ничего ей не сказал о своём бегстве и не поддерживал связь. Не вдохнувший пьянящий воздух жизни ребёнок на моих руках, моими руками… Он преследовал меня. Он навсегда со мной. Мне даже показалось, что я с отвращением смотрю на лицо девчонки. Я презираю это лицо. Я не знаю, как к нему прикоснуться. Я не хочу прикасаться к нему.
Я думал, что она дороже всего. Но вот оно – то, что оказалось важнее и что я убил так же безжалостно, как расстреливал безвинных и беззащитных в начале сороковых.
***
Когда я вернулся, то дня три ускорял шаг, выйдя из дома, чтобы случайно не столкнуться с соседкой. Иван передал мне конверт. Я развернул письмо – лист был пустым. С двух сторон. И конверт – не подписан.
– Мог бы предупредить. Она сказала, что пришёл двойной счёт за коммунальные. Спросила, бывало ли так у меня.
Господи, я забыл оплатить. Я совсем забыл.
– Если честно, не думал, что она так наивна. Где это видано, чтобы учреждение оплачивало ещё и ваши услуги…
Так она узнала, что я содержал её все эти годы.
– Вы – всё? – Иван сочувствовал мне. А может, просто делал вид. Он же знал, кто я на самом деле.
– Да, мы – всё, – я надевал халат.
Я, действительно, так думал.
– Моя жена в подругах у их хористки, – добавил напарник, застегнув пальто. – Кажется, скоро они едут в Европу с гастролями.
Я кивнул. Мы – всё. Окончательно. Наши жизни не пересекутся.
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: https://dzen.ru/a/ZH-J488nY3oN7g4s?share_to=link
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!