Герхардт поцеловал ребёнка – и почуял неладное.
– Ну вот. Родного отца обделал, – покачала головой Наташа. – Снимай.
Она осторожно сняла с Бройта рубаху и бросила в таз.
– Иди сюда. Держи его вот так.
Бройт держал малыша под мышки, пока мать мыла его тёплой водой, приятно пахнущей.
– Ты туда что-то добавляешь? – спросил он.
– Ромашку. Чтобы у него кожа не зудела потом.
Я сел с маленьким Эрвином на кровать, приложив его животом к своему голому торсу. Наташа стирала мою рубашку – я не мог глаз оторвать от этого зрелища, совершенно мне не знакомого: я впервые видел, что кто-то стирает мою одежду. Всё происходило раньше само собой: появлялась еда на столе, в шкафу – выглаженная одежда, чистился дом, росли цветы в саду.
У нас была прислуга, и мать часто сидела в своей комнате, куда мне ход был заказан.
– Что-то не так? Тебе нужно возвращаться? – она с тревогой посмотрела на меня.
– Нет, всё хорошо.
Она продолжила: пелёнок было много. Только сейчас я заметил, как она устала. Она делала колоссальное усилие, чтобы не уснуть. Наверное, малыш плохо спал. И нельзя было отложить стирку. А в углу ждала стопка для глажки. А во дворе сушилась новая смена для маленького существа.
– Когда ты спишь?
– Сплю? – она усмехнулась. – Не знаю. Но это тоже однажды пройдёт.
– Как его пеленать?
Она отвлеклась.
– Ты хочешь, чтобы я показала?
Я кивнул.
– Я сама не очень-то умею. Мне в больнице показали разок – и всё.
Она вынула из шкафа тонкую и толстую пелёнки.
– Сначала вот эту, тоненькую, чтобы тело не раздражало, – Наташа уложила мальчика. – А потом – потолще, чтобы было тепло и ручки не метались в разные стороны.
– Он так лучше спит? – догадался я.
Жизнь продолжалась. Её не надо было строить с какой-то новой точки. Она уже шла: здесь, сейчас. Не спала моя Бестия. Писался ребёнок. На морозе сохли пелёнки, которые очень быстро менялись.
Моя жизнь – завтра она будет новой, как только я сяду в поезд. Роль солдата закончилась. Роль пленного – тоже. Роль нациста тоже как-то незаметно была сыграна. Роль брата, роль сына… Мама не помнила моих вопросов. Она бредила Вилли, и в её жизни уже не было ни дочери, ни мужа, ни меня. Но она часто писала мне, хотя по правилам лагеря я получал только одно письмо в месяц.
Наташа меня не держала. Она думала, что справится, а у моего сына не было даже кроватки.
Я с первого раза запеленал маленького Эрвина. У Наташи так никогда не получалось. Она улыбнулась, но я видел, как она боится нашего завтра.
Голос долга орал на меня. Выжившая из ума мать нуждалась в уходе. И разве можно не вернуться домой? Дом создан, чтобы туда возвращаться. Да и разве мы имели право быть вместе до конца наших дней?
Я накинул тулуп и пошёл развешивать выстиранные Наташей кусочки ткани – единственную на сей день одежду, в которой нуждался наш сын. Она гладила свежую партию.
Когда я вернулся в дом, девчонка спала, плюхнувшись головой на чистую стопку. Руки её устало свесились. Скоро дитя проснётся.
Главное – пересечь границу. Там будет легче. Всё покажется долгим, страшным и местами лиричным сном. Эти бесконечные леса уйдут из моей памяти.
Последним воспоминанием было лицо моей измотанной Бестии, когда я уложил её и накрыл одеялом. «Прощай», – сказал я ей и скорей помчался в лагерь. Я пришёл раньше срока, но я не мог иначе. Пришёл в сырой рубашке, которую она постирала, сверху был тулуп.
– Ты почему мокрый? – удивились в бараке.
– Эрвин постарался.
Все оглянулись на Эрвина, который только что вернулся. Он тоже уезжал завтра.
– Вы, что, опять подрались, ненормальные? Накануне вашей свободы?
Я был как в тумане. Я думал только о том, что надо поскорее выбраться из России, из этого посёлка, иначе я сойду с ума.
Мы даже не поцеловались. Ребёнок съел всё наше время. Зачем я пришёл к ней? Я сделал только хуже. Наверное, мне хотелось услышать то, что она говорила раньше: что она нуждается во мне. Но она ничего такого не сказала.
***
Шумели колёса поезда. Я надеялся, что она придёт на перрон. Чуда не случилось. Я сидел совершенно разбитый.
Она красива. Однажды она выйдет замуж, и всё будет как надо. У меня – тоже. Я же ей обещал.
– Ты спас её, потому что влюбился в её портрет? – услышал я сверху голос Эрвина.
– Нет. Мы познакомились в тридцать девятом.
– У вас тогда был роман?
Мне стало смешно. Я вспомнил хвастливую хулиганку.
– Мы бегали вместе по улицам, лазили по деревьям и смотрели с высоты на город и синее небо… Примерно час. Это можно считать романом?
– Один час?! – Эрвин умолк на время. – А ты знаешь, какой орден у них самый важный?
Он так живо перевёл тему, что я не сразу понял вопрос.
– За победу над фашистской Германией. Что-то вроде того... – я еле шевелил губами.
– Ну, как он называется, знаешь?
Я посмотрел на Эрвина: что это с ним?
– Да плевать мне, как он называется.
– Герой Советского Союза.
Моя голова валялась на руках. Я просто слушал стук колёс.
– Ты размеры Советского Союза представляешь? – не унимался он.
Я сказал ему. Нас обучали. Всё я знал. И длину Енисея, и масштабы Сибири, и сколько морей омывает…
– Майор нас допрашивал два месяца. Весь лагерь. Каждого. Ты знал? Угадай, вокруг кого всё крутилось.
Я поднял голову. Напряжение росло.
Поезд остановился. Это был Ленинград. Ребята-соседи выскочили подышать.
– Восхитительная, непостижимая, свободная, как Волга. Она стоит целой армии. И целой Германии. Даже если там ждёт родной дом... Неужели ты не понял этого, идиот? И она не назвала тогда на пытках твоё имя.
Я вскочил как обожжённый. Он спрыгнул с верхней полки.
– Мне искренне жаль, что она втрескалась в того, кто значит больше, чем главная награда страны. Ей должно быть стыдно.
У меня отнялся язык от его странных речей. Этот сучий сын явно к чему-то клонит. Я не знал, возмущаться мне или поднять его на смех...
Эрвин вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо плотный листок.
– На память, – и протянул его мне.
Я думал, он вышел покурить. Развернул листок – это был тот самый оригинальный портрет Белобрысой Бестии, нарисованный Штюцем в далёком сорок втором. Я приготовил много пропесочивающих фраз для прохвоста и всё ждал, когда он вернётся. Эти фразы жгли мне язык.
Но поезд тронулся, а он не пришёл. Может, его пересадили в другой вагон? Я поищу его, когда будет следующая станция. Никто из попутчиков после Ленинграда Эрвина не видел.
Мы пересекли границу.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: