3
На следующее ночное дежурство я уже заступил в одиночестве. Нового напарника мне, конечно же, пообещали, но надеяться на скорое пополнение было глупо. Музей построили в живописном месте, но практически за чертой города, что делало его малопривлекательным в плане работы. Кому охота тащиться через весь город, чтобы устроиться всего лишь охранником в музее? Да и хозяева галереи были не очень щедры в оплате. Поэтому, при хорошем везении, на пустующее место мог устроиться либо такой же горемыка-студент, как я, либо заскучавший без общения пенсионер. Но даже они не вставали в очередь, чтобы занять вакансию.
На вскрытии выяснили, что напарника прямо на рабочем месте настиг инсульт. Но, как бы это буднично ни звучало в медицинском заключении, мне становилось жутко всякий раз, как я вспоминал его лицо, освещённое мёртвым белым светом уличного фонаря: с застывшей предсмертной гримасой, выпученными глазами и пеной на губах. Сколько Петрович так пролежал, пока я не сообразил, что тот отсутствует слишком долго? И мог ли я его спасти, если бы связался с ним по рации сразу же, закончив обход? Или же лежал бы рядом, с вытаращенными в потолок глазами и искажённым от ужаса лицом?
Итак, мне отныне предстояло совершать обход в обоих коридорах галереи и коротать ночь одному. Пришлось запасаться книгами и брать с собой плеер, чтобы было не так муторно в пустом здании. Конечно, в компенсацию за такие неудобства работодатель обещал двойную оплату. Логично, я же вынужденно выполнял двойную работу. Но даже обещанные деньги не скрашивали моего положения. Во время обходов, слушая эхо собственных шагов, я никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то невидимый, укрытый мраком, следует за мной. Я то и дело останавливался, вслушиваясь в тишину, в которой мне мерещились то чьё-то осторожное дыхание, то неясный шёпот. Поэтому, признаюсь честно, первые дни я откровенно филонил, особенно обходя вниманием восточное крыло галереи, в частности ту его часть, где нашёл свою смерть Петрович. Сам факт, что тот умер здесь, усиленный моим одиночеством и ночной тишиной, был невыносим.
Гораздо легче было дежурить днём, в выходные. Во-первых, даже закрытая для посетителей, галерея не пустовала. В ней постоянно толклись какие-то эксперты, меценаты и бог весть кто ещё, и в мои обязанности входило открыть им дверь, занести данные в журнал, сопроводить, проследить и после выпроводить вон. Я пользовался присутствием других людей, чтобы побродить по зданию при свете дня, когда картины были просто картинами, а звуки вполне узнаваемы. Яркий свет будто бы лишал нечто, притаившееся среди картин, зловещей силы, обезвреживал его. И это – во-вторых. Я бродил по коридорам, стараясь запомнить, как безобидно всё выглядит при свете дня, чтобы сохранить эти впечатления до ночных дежурств. Иногда останавливался в конце восточного коридора, где висела та картина, рядом с которой умер от инсульта Петрович. И чем больше я всматривался в неё, тем яснее понимал, о чём говорил мой напарник.
Лет пять назад её нарисовал, а затем продал музею-галерее некий Антон Северский, местный художник, из молодых, талантливых и безвременно ушедших, по словам Петровича. Это была последняя написанная им картина. Названия у неё не было. То ли художник не успел определиться с ним, то ли по какой-то причуде не захотел его давать. Только так она и висела с подписью «А. Северский. Без названия». С первого взгляда пейзаж, изображённый на холсте, выглядел вполне обычным. Но стоило лишь приглядеться повнимательнее, как перед тобой раскрывались припрятанные сюрпризы. Странности были во всём, и чем чаще я подходил к картине, тем больше я их замечал. Всё равно, что смотреть на картинку-загадку, полную оптических иллюзий. Чем дольше вглядываешься, тем больше несоответствий находишь. Ровные стволы сосен на берегу озера книзу исчезали, плавно переходили в пустоту, а там, где должен быть прогал между стволами, проступала нижняя их часть с корнями, отчего казалось, что деревья как бы плывут, искривляются, если долго на них смотришь. Иные же, пусть и нарисованные на переднем плане, нижней своей частью располагались на более отдалённой линии, вызывая неприятное ощущение, что дерево заваливается прямо на зрителя. Странности были и с отражением леса в озерной воде. Мелкая рябь озера дробила его, издеваясь над известными законами оптики. Чередование светлых и тёмных пятен оживляли воду, волновали её, заставляли струиться. И даже отведя взгляд в сторону, ты ещё какое-то время продолжал видеть эту рябь.
Картина одновременно и отталкивала, и манила. Смотреть на неё долго было невозможно, чтобы не закружилась голова. Мозг, сбитый с толку иллюзиями, терял ориентацию в пространстве, реальность окружающего мира становилась обманчивой и зыбкой, а мир картины обрушивался на тебя всей своей неправдоподобностью. И в то же время, отдохнув от обмана, мозг требовал новую порцию опьяняющих иллюзий. Картина будто бы играла со зрителем, заманивала, чтобы окончательно свести с ума. Порой я не знал, что действительно нарисовано на ней, а что я домыслил сам, одурманенный иллюзиями. Бывало, мне казалось, что блики на воде складываются в запрокинутое, искажённое гримасой ненависти лицо. А в сумраке, среди изломанных иллюзией деревьев иногда виделись неясные зловещие фигуры, которые при следующем взгляде невозможно было отыскать. Или же маленькое строение на дальнем берегу – я никогда не мог точно сказать, горит ли в его окне свет, пока не подходил к картине. Словно память упрямо помнила не то, что было нарисовано.
Все эти невероятные открытия я делал днём, когда в галерее слышались голоса и шаги других людей, ощущалось их присутствие рядом. При ярком свете я мог рассуждать рационально. Но когда коридоры окутывала ночная тьма, место рацио занимал страх, совершенно необъяснимый и оттого становящийся ещё сильнее. В ночные дежурства из каморки я выползал с огромной неохотой, и ничто не могло заставить меня подойти близко к той картине напротив зеркала.
Со временем неприятные воспоминания и впечатления затёрлись, поблекли. В конце концов, рано или поздно наступает время, когда ты просто устаёшь бояться неизвестно чего. Отголоски моих шагов стали просто отголосками, а картины – обычной мазнёй, пусть и выполненной талантливыми руками. Даже смерть напарника по прошествии какого-то времени отодвинулась, померкла, перестала будоражить меня. Я немного расслабился. Именно в такие моменты жизнь, как правило, и выдаёт тебе какой-нибудь финт ушами.
4
Дождливая прохладная весна к тому времени плавно перешла в такое же кислое лето. Правда, я эти шутки погоды почти не замечал – сессия. Горячая пора для каждого студента. Экзамены уже подходили к своему завершению, а потому я был вымотан донельзя. Оставался самый последний и самый сложный, и я коротал очередное дежурство, штудируя учебники, в положенное время прерываясь на обход. В коридорах, особенно восточном, неприятно тянуло сыростью. Этот запах присутствовал в галерее всегда, и для меня было непостижимо это сочетание сырости и картин. Разве холсты для сохранности не должны находиться в определённых условиях? И откуда вообще она берётся, эта сырость, особенно ночами? Рядом с музеем не было рек или озёр, да и располагалось здание на небольшом возвышении, а не в низине. Разве что в парке было несколько небольших фонтанов, но они вряд ли могли быть причиной сырости. Оставалось только винить нескончаемые дожди и туманы, которыми был богат наступивший летний сезон.
Ночь вывесила за окнами чёрный бархатный занавес, точно готовя сцену для мрачного спектакля, выкатила прожектор-луну. Выходить из каморки, за пределы уютного жёлтого света лампы не хотелось, но я заставил себя отложить книгу, взял фонарик и направился к двери. Первый шаг в тёмный коридор я делал будто в ледяную воду. У меня даже дыхание перехватило на мгновение, но я тут же устыдился собственной чувствительности.
– Не стоит себя накручивать, – сказал я вслух, и мой голос прозвучал глухо и неуверенно. – Иначе мне на каждом шагу будет что-то мерещиться.
Напутствовав себя таким образом, я двинулся обходить коридоры, которые с наступлением темноты снова потихоньку наполнялись сыростью, изгоняющей вон все другие запахи, не оставляя и воспоминания о том, что несколько часов назад в галереях было полно людей. Она ползла по полу, как ползёт туман с реки, и я в который раз удивился, откуда она берётся.
Луч фонарика то скользил по полу, то перескакивал на стены, то снова бежал впереди меня. Эхо шагов следовало за мной по пятам, и, к моему облегчению, я не слышал больше никаких посторонних звуков. Впереди уже маячил светлый прямоугольник окна, которым заканчивался коридор. Вместе с уличным фонарём внутрь заглядывала луна – единственный ночной посетитель музея, решивший глянуть одним глазком на шедевры. Всё было тихо и спокойно, разве что запах сырости, пожалуй, усилился.
Лунный свет падал в зеркало напротив картины «Без названия», отражался широкими прозрачными полосами и будто бы рисовал в воздухе призрачный пейзаж. Над полом зависла сотканная из света бледная копия картины. Я остановился, изумлённо глядя на эту оптическую причуду. Изображение на холсте будто бы перетекало в собственное отражение в зеркале. Неизвестно, сколько бы я так простоял, совершенно зачарованный лунным миражом, но моё внимание привлёк какой-то посторонний звук: будто кто-то копошился в жидкой грязи. Я повернул голову влево, к зеркалу, и от затылка вниз по спине потёк неприятный холод. Зеркало утратило гладкость и шло волнами, точно водная гладь, в которую бросили камень. Затем поверхность его разошлась с мерзким чавканьем и посередине появилась тёмная выпуклость. Она росла, пробивая себе путь наружу, в реальный мир из зазеркалья, и вот уже в лунном свете обозначилась плоская голова с небольшими выпуклыми глазами, приплюснутым носом и тонким, будто растянутым в ухмылке ртом. Широкие ноздри подрагивали, когда неведомое существо жадно втягивало воздух. Тварь шумно фыркнула и начала энергично выцарапываться из зеркала. На поверхности появились кривые шестипалые лапы-руки с длинными белёсыми когтями, те с неприятным свистом скребли по зеркальной поверхности, которая расходилась волнами, как вода, но тем не менее, оставалась твёрдой. Жуткая тварь словно раздвигала собой зеркальную твердь, и вот уже наружу показались узкие покатые плечи, потом скользкое тело, покрытое сероватыми пятнами. Сквозь полупрозрачную кожу на спине проглядывали рёбра и что-то ещё, трепещущее, ритмично пульсирующее.
Вероятно, я издал какой-то звук. Может, вскрикнул от страха и отвращения, или шумно выдохнул, но тварь резко замерла и повернула плоскую голову в мою сторону. Маленькие блестящие в лунном свете глаза пронзили меня оценивающим взглядом. Существо тонко нетерпеливо взвизгнуло, и в этом визге послышались нотки радостного оживления. К сырости теперь примешивался более тяжёлый запах гниения, который поднимается со дна болота вместе с пузырьками. Длинные сероватые лапы-руки твари дотянулись до края зеркала и яростно заскребли по нему, ища точку опоры для последнего рывка на поверхность. «Беги!» – вопил мой разум в ужасе, но мои ноги отказывались двигаться. Будто заколдованный, я смотрел, как чудовище вываливается из зеркала целиком и с влажным шмяканьем падает на освещённый луной и уличным фонарём пол. Длинное серое тело скукожилось на мгновение, а потом стало вытягиваться вверх – тварь поднималась на ноги. Позади неё всё также висел лунный мираж озера, но теперь на его берегу был главный персонаж, ранее скрытый от любопытных глаз. Тонкая полупрозрачная кожа висела неприятными складками, кривые лапы болтались ниже колен, пальцы с когтями нетерпеливо шевелились, будто мысленно уже рвали вожделенную добычу. Это существо, кем бы оно ни было, готово в любой момент броситься на меня, вдруг понял я, а мне нечем защититься. У меня нет ни пистолета, ни ножа, ни какого-то иного орудия. Только фонарик.
Тварь подалась вперёд и хрипло зашипела. Я испуганно отступил, поднимая руку с фонариком для обороны, а потом в отчаянии замахнулся и бросил его в чудовище, надеясь, что это собьёт его с толку. Моё жалкое оружие кувыркнулось в воздухе и пролетело надо головой жуткого создания. Серая тварь негодующе заклокотала и, подобравшись, прыгнула вперёд. Одновременно с этим послышался звонкий стук, а затем скрежет. Зеркало прочертила сеть изломанных трещин, разбегающихся в стороны от общего центра как лучи серебристого солнца. Лунный мираж дрогнул, размылся, померк. Я торопливо попятился, раскинув руки в стороны для равновесия, не в силах оторвать взгляд от серой тени, стремительно приближающейся ко мне. Она настигла меня в тот самый момент, когда зеркало с хрустом распалось на крупные осколки, посыпалось на пол серебряным дождём. Удар в грудь сбил меня с ног. Я повалился навзничь, чувствуя, как трещат рёбра и дыхание выходит со свистом из сжавшихся лёгких. В глазах потемнело, и я меркнущим сознанием понял, какой смертью на самом деле умер Петрович.
5
Пришёл в себя я только на рассвете. Осторожно сел на полу и огляделся по сторонам. Кружилась и болела голова, меня тошнило, но я был жив. И я до сих пор не знаю причину моего невероятного везения. Может быть, к напарнику тварь подобралась незаметно и разом высосала все силы из пожилого человека. Возможно, мне просто повезло – я оказался молодым и сильным. Или причина в том, что я разбил в дребезги зеркало, благодаря которому эта мерзость вылезала наружу из своего мира, и та потеряла возможность завершить начатое. В любом случае, я благодарен судьбе, что остался жив, пусть и чувствовал недомогание ещё долгое время.
Это было моё последнее дежурство в Музее Современного Искусства. Хозяева галереи, увидев наутро разбитое зеркало, оказались, мягко говоря, не в восторге, и с негодованием уволили меня без выплаты всех причитающихся. В счёт нанесённого урона. Но я был даже рад этому. Никакие деньги не заставили бы меня вернуться в музей снова и пройтись по его коридорам, зная, что может скрываться там.
Говорят, зеркало заменили новым, поэтому, если вы вдруг окажетесь в Музее Современного Искусства, постарайтесь не задерживаться надолго у картины «Без названия». Я уверен, тварь, не имеющая имени, всё ещё там. Приглядывается к добыче и ждёт удобного момента, чтобы утолить свой голод.
#хоррор #мистика #страшныйрассказ #страшнаяистория #страшнаяисториянаночь #страшное
Отблагодарить автора за истории:
Юмани 410011638637094
Сбербанк 2202 2056 7661 0808