В окрестностях станции Пантелеево (Ярославская область, Даниловский район) до революции находилась усадьба Жадёново. В ней проживали несколько поколений старинного дворянского рода Шестаковых. Последний известный представитель фамилии и владелец имения – Андрей Валентинович Шестаков. Русский учёный, зоолог, работал в области энтомологии, изучал насекомых.
В 1915 году по окончании Петербургского университета Андрей Валентинович занимался преподавательской деятельностью. Родился и проживал в Санкт-Петербурге, затем в советском Ленинграде.
Автор научных работ и учебников. В 1932 году под редакцией профессора Шестакова вышел учебник для сельскохозяйственных вузов "Основы энтомологии". Далее, с началом войны следы профессора теряются. По всей видимости учёный стал жертвой голода в блокадном Ленинграде.
Род Шестаковых принадлежал к старейшим даниловским фамилиям. Согласно писцовым книгам Фоме Шестакову в 1619 году была дана вотчина в Соцком стане Костромского уезда – сельцо Жадёново.
Сохранились интересные воспоминания, дневниковые записки одного лесовода из Костромы. Он побывал в усадьбе Шестаковых в 1916 году, накануне революции. В его записях упоминаются Данилов, Вахрамеевский разъезд и местные деревни Починок и Хмельничное. Шла первая мировая война, так что все мысли, разговоры, все переживания персонажей этих мемуаров связаны с войной, наполнены тревогой и ощущением надвигающихся потрясений.
Землемер-статистик по фамилии Дюбюк прибыл в Жадёново в сопровождении владельца имения и известного краеведа, знатока ярославской старины Николая Васильевича Ельчанинова. Цель их визита – обмер лесных угодий для последующей продажи. Хозяин нанял лесовода в качестве сметчика-обмерщика. Ельчанинов был с ним знаком и занимался исследованиями дворянской родословной. В старинной усадьбе Шестаковых, хранившей семейные реликвии, в то время проживала в качестве хозяйки дома родная тётка Андрея Валентиновича.
26 февраля 1916 года
Был я у Ельчанинова с владельцем леса, который надлежало осмотреть —Андреем Валентиновичем Шестаковым. Молодой, нервный, ассистент на Стебутовских сельскохозяйственных курсах, увлекающийся энтомолог, специалист, единственный в России, по осам. Руководит графическими занятиями курсисток.
[Стебутовские курсы — высшее учебное заведение, женские сельскохозяйственные курсы открыты в 1904 году под руководством профессора И.А.Стебута, предтеча Ленинградского сельскохозяйственного института]
Ночью на 26 февраля, я и Николай Васильевич выехали из Ярославля, рано утром были на Вахрамеевском разъезде (не доезжая Данилова).
[Вахрамеевский разъезд – станция Пантелеево]
На разъезде нас ждала лошадь. Возница – вологодский мужик – повез нас в усадьбу (она в 2 верстах от разъезда). Снег, сырой денёк, дул ветер. Проехали мимо Починка, деревни Карповской волости, где живут торговцы.
В усадьбе нас ждал чай. Разливала его тетушка владельца — лет 55, со щеками цвета сливы. Добродушная, толстая, разговорчивая. Полились жалобы. Хозяйничать трудно. Нет рабочих. Вологодские? Но с ними сладу нет. Прошел месяц, и не знаешь, будут ли они дальше жить, чуть не каждый месяц перерядки и набавки жалованья.
[Местные крестьяне после отмены крепостного права предпочитали работать в городе на отхожих промыслах. Некоторые дворяне старались сохранить хозяйство в своих усадьбах. Им приходилось нанимать работников, но с каждым годом становилось всё сложнее найти рабочую силу на селе]
Из-за рабочих пришлось и скотный двор сократить. Было три скотницы, но такое положение: две уйдут, третьей со всем скотом не справиться, и тоже грозит уходить, и так и порешили сократить скотный двор. Пробовали работать с военнопленными. Были у них летом немцы — работящие, получали по 8 руб. в месяц. Работники великолепные, но очень требовательные, являлись с требованиями. Раз удовлетворил, явились во второй раз с требованием — понятно, не удовлетворил и отправил их к воинскому начальнику. Потом стороной выяснилось, что всё это мужики подстроили, они же немцев и подговорили на требования.
Мужики раньше по 50-60 рублей в месяц зарабатывали, а тот, что на косилке, 2 рубля 50 копеек в день получал. Вот они и старались рассорить владельца с немцами. Отношения между немцами и крестьянами были хорошие, знакомились с парнями, ухаживали за девицами. Было разно — то побьют немцев, то приглашают к себе в гости.
[Пленные немцы, точнее австрийцы (солдаты австрийской армии) были заняты на работах по железной дороге. В частности, строили мост через реку Касть между Пантелеевым и станцией Путятино]
Я слушаю эти рассказы. Странное чувство. Я в старом дворянском гнезде: дом старинный из красной сосны, сроку ему уже за сто лет, покосился. Мебель вся старая: пузатые нескладные комоды, трюмо в рамах из красного дерева, на стенах портреты родичей-предков, старинный рояль, письменные столы — все старинное, одна дверь из красного дерева. От всего веет стариной.
Вот шкап с книгами в старых прочных переплетах. Старинные книги. Владелец ведёт показывать свой музей — свитки жалованных грамот 17 века. «Раньше, — говорит он, — не берегли их. Я помню еще мальчиком, ими оклеивали под обои, так как они очень для этого удобны». Грамоты с печатями, с шёлком, выцветшие, пожелтелые.
[По всей видимости, Николай Васильевич Ельчанинов не раз бывал в Жаденове и тщательно изучил богатый архив Шестаковых. В его труде «Материалы для генеалогии ярославского дворянства» родословная этой фамилии представлена очень подробно]
Вот рукописи 18 и 19 века. Записи по хозяйству за последние 20 лет. Старые монеты. Привезены из Херсонеса греческого, вещицы из раскопок — масляная лампа и пр. Старое гнездо, а кругом клокочет новая жизнь, все меняя по-своему, на новый лад.
[Херсонес греческий - раскопки Херсонеса в Крыму возле Севастополя, где вероятно проживала ранее тётушка Шестакова]
Прошла железная дорога. Теперь вот пришли сюда, в этот угол, занесенный снегом, военнопленные немцы. В соседних деревнях появились беженцы, которых расселяют в пустых избах, — белорусы из Барановичей; и кажутся они чуждыми обитателям Даниловского уезда — чрезмерно требовательными, нерачительными к чужому добру, склонными портить чужое имущество, непохожими на наших северных крестьян.
[кроме жителей Белоруссии в Даниловский уезд во время Первой мировой войны переселялись беженцами поляки, прибалтийские немцы, эстонцы, литовцы, евреи]
Тетушка знает о цели нашего приезда и спешит будто ненароком сообщить факты, способные поднять оценку леса: «А вот, мой друг, — говорит она племяннику, — в твое отсутствие приезжал в Починок подрядчик, говорил, что вторую колею будут строить, будут заготовлять шпалы, 100 лошадей будут стоять. Не продать ли лучше лес на шпалы?» И далее идут разговоры в том же роде.
[вторую колею железной дороги Ярославль - Вологда задумали строить в то время, ещё в царской России, но проект осуществится уже в Советском союзе, в 1930-е годы]
Говорят о том, что скоро Ярославль станет второй Лодзью, ибо туда переносят фабричные предприятия с запада: построен механический завод около вокзала, предполагают строить возле Романовской заставы фабрику автомобилей и аэропланов [так зарождались будущий моторный и шинный заводы]. Хлудов продал Полушкину рощу за 700 000 руб. (а самому стоила 50 000 руб.) какому-то польскому магнату, который переносит сюда большое фабричное дело...
Говорят о том, что кругом рыщут лесопромышленники-евреи из Западного края и скупают, не жалея денег, дрова, лес на корню — рыщут в районе железной дороги, скупают дрова, строят лесопильни.
...Евреи, беженцы, пленные — новая жизнь ворвалась в тихий угол и творит что-то новое... Дает себя знать война.
«Знаешь, милый друг, — говорит словоохотливая тетушка, — нет кузнецов ни в Данилове, ни в округе. Посылали в Хмельничное — и там кузнецов нет. А в Данилове кузнец Степан (помнишь?) — на войне, другой, Григорий, убит. В Данилове платят за ковку 45 копеек с ноги, и то подкова должна быть своя. Так половина лошадей в уезде и остается некованой».
Слушая эти разговоры, пьем чай: великолепное масло, свежие яйца. Владелец говорит о курсах, о своей страсти к насекомым, о том, как на народе снял с шеи незнакомой барышни какое-то насекомое — вышел скандал, пришлось извиняться. Говорит о своем леснике Астафии — туберкулезном и неприятном мужике. О том, как трудно быть с лесниками. Каждый лесник себе новую избу ставит — это уж такое положение. С этим бы можно было бы помириться, если бы лес не продавали на сторону.
[К началу 20 века у крестьян Даниловского уезда обострился вопрос с лесом, основным строительным материалом. К революции ситуация стала невыносимой. Наилучшие лесные угодья по-прежнему оставались во владениях дворян, бывших помещиков. Дворяне продавали лес, который скупали богатые промышленники. Цены и спрос на деловую древесину росли наперегонки.]
Между прочим, рассказывал хозяин, что еще в 90-х годах отец его сеял сосну по овсу. Я эти посадки — правильные ряды — видел из вагона. Послали за лыжами. Одели валенки. Я взял все инструменты, и вчетвером: я, Николай Васильевич, владелец и крестьянин — пошли на лыжах в лес. Впечатление чистоты, лыжи легко катятся по пригорку, синеют леса, на снегу корочка, блестят искорки на снегу. Иной раз нога соскальзывает с лыж, и я проваливаюсь в снег. Вообще, чувствую себя на лыжах неловко — словно пехотинец в седле или моряк на лошади.
Ходим по лесу, выбираем участок для пробы. Спорим с владельцем. «Этот участок слишком плох — есть прогалки, не типичен», «А это, — говорю я, — слишком хорош». Березы стоят чистые, стройные. Лесу лет 30—40, недурной, с подлесью елки и обычной картиной смены пород.
Наконец выбрали пробу. Отграничиваем и обходим её, вёшит Николай Васильевич, я визирую, владелец помогает. Потом перечёт. Прошу Николая Васильевича записывать, а сам, бросив лыжи, брожу по колено в снегу, обмеряя деревья. Вязну в сугробах, проваливаюсь в ямы — жарко, обливаюсь потом, задыхаюсь, порой за воротник с потревоженной ели провалится ком снега и обожжёт спину. Видны следы каких-то зверей на снегу. И так тихо, чисто в лесу, четко и ясно, и на душе ясно, спокойно и тихо. «Ну, — говорю я владельцу, — нынче мы заработали обед».
Наконец, после 3,5 часов работы проба закончена, и мы, усталые, едва передвигая ноги, плетемся на лыжах домой. Идём медленно, ибо движение по пригорку в гору. Так и хочется дорогой бросить лыжи, лечь на снег и забыться в дремоте.
Приходим домой иззябшие, усталые, голодные. Сбрасываем валенки, счищаем снег. Обед уже готов. Из суповой чашки подымается пар, на блюде пирожки домашнего печенья. Едим молча суп, потом какую-то птицу, потом прекрасные творог со сметаной и вкусным молоком. После всего этого, отяжелевшие, сидим без движения. Клонит ко сну, дремлется.
Чистый, как шампанское, воздух и еда опьянили нас, усталых. Но времени кейфовать нет. Маленькое напряжение воли — и я с Николаем Васильевичем в гостиной вычисляем пробу. Моему удовлетворению нет пределов, когда оказывается, что проба дает полное совпадение с таксиметрическим описанием. По последнему, запас на десятине 27 кубических саженей, а у меня получилось 27,3 кубических сажени.
Выходит владелец, успевший соснуть, — и он доволен, что моё исследование подтвердило таксиметрическое описание. Говорил о лесах. У меня от дневной работы болят руки и ноги. Садимся пить чай. Говорим о древесно-перегонных заводах. Один уже появился рядом в Даниловском уезде. Владелец расспрашивает подробно об этом. Видно, и у самого намерение завести такой завод. Тетушка сама — южанка, из Рязанской губернии, долго жила в Севастополе, любит чернозём и не любит север: «Лето здесь, — говорит она, — холодное, а я люблю тепло. И народ здесь другой — хуже наших, рязанских».
Темнеет — пора на разъезд. Подают лошадь. В прихожей девочка Манька, лет 14, маленькая и вертлявая, влезает на пенек, чтобы подать нам шубы, и очень довольна чаевыми. С нами едет и владелец.
На разъезде ждем поезда. Какой-то железнодорожник говорит, что вагоны за войну и вообще подвижной состав подработался, износился, а ремонт теперь основательный не делается — все приходит в запустение, нет дров. В Данилове в депо запас дров только на 10 дней. Говорит о Хаскине, скупающем повсюду дрова для железной дороги. Говорит о кондукторах, получающих 17 рублей жалованья, да 15 рублей поверстных — как им не украсть при такой дороговизне, как ныне.
Сетует на озорство новобранцев. Беда с ними — из вагонов чем попало швыряются в железнодорожных служащих — стрелочников. Основа злости такая — дескать, мы кровь идем проливать, а вы тут сидите. «Как будто мы виноваты в этом, — говорит железнодорожник, — что нас не посылают на войну — ведь и железные дороги должны работать. Без этого война остановится». На днях новобранцы бросили из вагона полено в ремонтного рабочего — упал в беспамятстве, теперь еще болеет, и говорят, что свихнулся в уме. Солдата, бросившего полено, будут судить военным судом.
В поезде какой-то господин — лесной ревизор — твердит, что для войны нужны три вещи: шпалы, шпалы и шпалы. Приезжаем в Ярославль поздно ночью и успокаиваемся в 3 ночи.
Спасибо, что прочитали. Продолжение следует. Ставьте нравлики, подписывайтесь на журнал!
#Жаденово #Шестаковы #Ельчанинов #Пантелеево #Касть
