Гимназист Владимир Маяковский написал свое первое стихотворение в тюрьме – в одиночной камере, куда попал за то, что помогал бежать из заключения тринадцати эсеровским террористкам. «Терроризм» здесь не метафора – в частности, одна из бежавших планировала взорвать себя в здании Госсовета, обвязавшись взрывчаткой. Правила жизни разбирается в том, что это были за женщины и какую роль в их судьбе сыграл будущий великий поэт.
T
ПОБЕГ
ТРИНАДЦАТИ
Гимназист Владимир Маяковский написал свое первое стихотворение в тюрьме — в одиночной камере, куда попал за то, что помогал бежать из заключения тринадцати эсеровским террористкам. «Терроризм» здесь не метафора — в частности, одна из бежавших планировала взорвать себя в здании Госсовета, обвязавшись взрывчаткой. Правила жизни разбирается в том, что это были за женщины и какую роль в их судьбе сыграл будущий великий поэт.
Записал
Алексей Байков
Новый Арбат, дом 36, самая непарадная часть главного московского проспекта – задворки построенного в советские времена комплекса зданий СЭВ. Увенчанная скошенным барабаном «стекляшка» предназначалась для проведения международных конференций, а сейчас там находится Концертный зал правительства Москвы. Но нам пора уходить еще дальше – в прошлое.На месте Белого дома текли протоки, соединявшие Москву-реку и Пресненские пруды. За Проточным переулком начиналась Арженовка – самое жуткое после Хитровки воровское гетто, еженощно снабжавшее московскую полицию свежей партией неопознанных трупов. Посередине – небольшой район, образующие центры которого – церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы (снесена в 1933 году) и Девяти мучеников Кизических (сохранилась). Помимо них тут размещались арестантские роты гражданского ведомства и открытый в 1878 году приют Общества цесаревны Марии для детей политкаторжан. В 1908 году градоначальство решило перестроить арестантские роты в полноценную женскую тюрьму, которой дали имя по ближайшему переулку – Новинская. Причем тюрьма была не простая, а «учебная». В одном из ее корпусов располагалась Школа тюремных надзирательниц, которой руководила княгиня Вадбольская.В ночь на 1 июля 1909 года в Новинской случился один из самых дерзких массовых побегов за всю историю российской тюремной системы. Ситуация усугублялась тем, что на волю ушли не простые воровки или убийцы, а 13 террористок и революционерок, принадлежавших к организациям эсеров и анархистов, которых словно специально собирали в каторжном отделении. Вместе с ними скрылась и одна из надзирательниц. А молодому, недавно исключенному гимназисту Владимиру Маяковскому эта история стоила полугода в одиночной камере.
***
С террором в камере № 8 были связаны далеко не все. «Состав камеры был пестрый, но очень крепкий, – позднее писала одна из участниц побега Екатерина Никитина. – Социал-демократок – 4 чел.: три – по делам военной организации и одна – за типографию; социалисток-революционерок – 9 чел.: две – по военной и семеро – по боевым организациям; анархисток – 2; беспартийных – 2. <…> По социальному составу превалировала, конечно, средняя интеллигенция; рабочая часть была представлена почему-то исключительно портнихами и швеями – таких оказалось 5 человек; кроме того, одна местечковая еврейка, нелепо и жестоко осужденная военным судом за то, что в ее доме и без ее ведома двое жильцов, оказавшиеся анархистами, устроили целый склад динамита, а при аресте оказали вооруженное сопротивление. Мать ее торговала чем-то на базаре, дочка совсем не говорила по-русски и меньше всего интересовалась политикой».Биографии всех участниц знаменитого побега сейчас известны разве что специалистам, однако к некоторым все же стоит присмотреться.Шишкарева Мария Евдокимовна – из крестьян, родилась в деревне Непецино Московской губернии. Примкнула к одной из «военных» организаций социалистов–революционеров, занимавшейся «эксами» – то есть грабежами с целью пополнения партийной кассы. В 1907 году вместе с членами своей группы была арестована московской полицией. Приговор – 20 лет каторжных работ. Вильгельмина Гельмс – состояла в Северном летучем боевом отряде Трауберга партии эсеров-максималистов, принимала активное участие в подготовке Кронштадтского восстания 1905 года, однако арестована была не за это, а за участие в подготовке покушения на военного министра Редигера. Приговор – 15 лет каторги. По тому же делу была осуждена на 10 лет и еще одна обитательница Новинской – дочь приказчика, курсистка Зинаида Клапина, она же Юлия Фабрикантова.Прасковья Иванова – дочь чернорабочего, анархистка. В боевой группе анархо-коммунистов Петербурга фигурировала под кличкой Кепка. В первый раз была арестована после провала Кронштадтского восстания 1905-го, но в тот же день бежала из полицейского участка. Занималась буквально всем: подпольными типографиями, «эксами» и террором. По совокупности деяний была дважды приговорена к смертной казни, но в последний момент суд заменил приговор пожизненной каторгой.Климова Наталья – была в этой коллекции настоящей звездой, и в двух словах не расскажешь. Родилась в Рязани, в семье присяжного поверенного, позднее ставшего известным земским деятелем, участником партии «Союз 17 октября», а затем членом Государственного совета, что в наше время соответствует креслу в Совете Федерации. В гимназии увлекалась идеями Толстого, но, узнав о событиях Кровавого воскресенья, резко радикализировалась. Сошлась с эсерами-максималистами, благо двоих знала еще со школьной скамьи, а через них познакомилась с Михаилом Соколовым по кличке Медведь, в которого влюбилась.
Соколов был человеком ярким, харизматичным, но при этом беспощадным. Климову он планировал использовать, чтобы попасть в здание Госсовета и провести туда 6-7 человек, обвязанных взрывчаткой. То, что кроме сенаторов должны были погибнуть многие случайные люди – чиновники, просители, сами исполнители и его любимая женщина, – Соколова ничуть не волновало. Климова приняла судьбу с восторгом и писала подругам длинные письма, полные радостных размышлений о грядущей гибели за революцию. К счастью для нее, эта акция сорвалась, и тогда пара стала присматриваться к иным вариантам. Их новой целью стала дача Столыпина на Аптекарском острове.Там получилось все, кроме главного – достать премьера-«вешателя» не удалось, его кабинет так и не был толком задет взрывной волной, а Столыпина лишь окатило брызгами из взлетевшей на воздух чернильницы. Зато погиб 31 человек, в том числе три женщины и ребенок. Хоть в самой акции Климова не участвовала, но, разматывая клубок, следствие установило, что ландо, в котором прибыли террористы, отъехало от дома на Большой Морской, где недавно сняла квартиру некая Евгения Морозова. Это и была Наталья Климова собственной персоной. 29 ноября 1906 года ее арестовали. Приговор был очевиден даже до суда – смертная казнь, без вариантов. В тюрьме Климова пишет свое знаменитое «Письмо перед казнью», которое вскоре попадает в журналы и буквально потрясает всю читающую Россию: «Знаете ли вы, что значит с нежной внимательностью любоваться всей этой громадой, трепетно и страстно любить каждое движение, каждое биение пульса молодой, только что развернувшейся жизни?.. И знать, что ни одна секунда не властна над тобой, что, одним словом, без страха, без сожаления ты можешь прервать ее, навеки покончить с сознанием». После такого в нее влюбились даже те, кто не разделял идеи эсеров. Известный религиозный философ Франк во всеуслышание заявлял, что в Петропавловке томится литературный талант, равный Оскару Уайльду, но Петербургский военно-окружной суд эти высокие соображения ничуть не волновали.Климову ожидаемо приговорили к смерти, но, визируя это решение, помощник командующего Петербургского военного округа заменил ей виселицу на пожизненную каторгу. О том, кто именно спас ее жизнь, историки до сих пор не могут сойтись во мнениях. То ли это был симпатизировавший Климовой начальник Петербургского охранного отделения Герасимов, то ли сыграло свою роль поданное отцом прошение о помиловании, а точнее, то, что, написав его, он вскоре умер от горя и туберкулеза. Возможно, что инициатива исходила и от самого Столыпина, который тогда нуждался в крепком союзе с октябристами и не хотел их злить казнью дочери одного из виднейших деятелей партии.Придя в себя, Климова поняла, что ситуация, в которую она попала, была в чем-то похуже смерти: ее отец умер, и она никогда его не увидит, ее товарищи схвачены и казнены, а ей самой предстоит провести остаток дней в каменном мешке. В отчаянии она намерена покончить с жизнью. Исполнить этот приговор Климова собиралась самым жестоким способом. Но в итоге раздумала и начала мечтать о побеге. И тут очень вовремя подоспел приказ о переводе ее в московскую Новинскую каторжную тюрьму.И конечно, нельзя не вспомнить про еще одну обитательницу камеры №8. Маруся Никифорова – легендарная анархистка, будущая атаманша и «соратница» Нестора Махно. Была арестована за убийство пристава и приговорена к 20 годам каторги.Помимо этой компании в камерах каторжного и соседнего с ним «большесрочного» блока Новинской сидели уголовницы, в основном жертвы традиционного русского семейного уклада, отбывавшие сроки за убийство собственных мужей и близких родственников. «Я помню нашу коридорную уборщицу – Аннушку, кроткую и работящую женщину лет пятидесяти, – писала Екатерина Никитина. – Она имела 15 лет за то, что убила своего пьяного мужа топором, разрубила его на куски и скормила свиньям. Однажды в подходящий момент я спросила ее:– Как это вышло у вас, Аннушка?Она помолчала, подумала, потом вдруг болезненно улыбнулась:– А я вот о чем жалею: зачем я двадцать-то лет терпела? Тюрьмы боялась, суда и каторги. Да мне тюрьма теперь раем кажется! Ведь я раз только пожила без бою, как он на призыв ходил. Да не взяли проклятого».
Маруся Никифорова
***
План будущего побега разрабатывался как в самой Новинской тюрьме, так и за ее стенами. Над ним работал штаб из пяти человек, во главе которого стояли эсер Исидор Морчадзе и социал-демократ Василий Калашников (РСДРП в то время делилась на большевиков и меньшевиков в основном в эмиграции). Московский комитет РСДРП собирался вытащить из-за решетки участницу боевой организации Анну Морозову, и Калашникову порекомендовали обратиться к Морчадзе как к большому специалисту по такого рода делам. У Калашникова был и личный интерес – по некоторым сведениям, Морозова была его невестой.Собственно через Морчадзе за эту историю и зацепилась семья Маяковских. Знакомы они были еще с 1906 года, когда мать будущего поэта после смерти мужа перебралась с детьми в Москву, в Большой Козихинский переулок, а Морчадзе, находясь на нелегальном положении и под чужим паспортом, снимал у них комнату. Разумеется, Маяковские знали о своем жильце все и активно ему помогали. Когда Морчадзе работал над неудавшимся побегом из Таганского централа, мать и сестры Маяковского шили специальные шапочки для рывших подкоп, а Владимир помогал отмывать испачканную глиной одежду. Но на Таганке все сорвалось: кто-то донес в охранку, и работы пришлось прекратить. Полиция начала «шерстить» всех, кто мог быть с этим связан, установили наружное наблюдение за Морчадзе и через него вышли на Маяковских. В их квартире провели обыск, во время которого нашли «открытки и письма нелегального содержания», финский нож и браунинг. Тогда Маяковский во второй раз в жизни был арестован, ему даже грозила административная высылка из Москвы, но после слезной просьбы матери и за недостаточностью улик его отпустили. В третий раз его арестуют как раз по делу о побеге из Новинской тюрьмы.Изнутри побегом занимались Наталья Климова, Александра Карташева, Вильгельмина Гельмс, Анна Морозова и Лили Матье. Центральной фигурой в этой истории должна была стать недавно переведенная в Новинскую молодая надзирательница Анна Тарасова, фигура довольно загадочная. По мнению Никитиной, Тарасова была жертвой несложившейся личной жизни: ушел жених, от отчаяния поступила в Школу надзирательниц, очень тяготилась новой профессией, думала о самоубийстве, потом познакомилась поближе с «контингентом» – и «понемногу проникалась своей миссией: сперва посыльной, потом подруги и, наконец, спасительницы заключенных революционерок. Нина, Наташа и Гельма буквально гипнотизировали ее и скоро довели до состояния восторженного мученичества». По другой версии, Тарасова была внедрена в Новинскую «королем провокаторов» Евно Азефом, который организацией успешного побега желал реабилитировать себя в глазах эсеров за случившиеся по его вине провалы боевой организации.Вкратце план был таков: Тарасова делает слепки с ключей от камеры №8, проносит в тюрьму «вольную» одежду, деньги и паспорта и прячет все это по укромным углам. В назначенный день она должна будет устроить своим коллегам-надзирательницам чаепитие с начиненными снотворным пирожными. В это время Морчадзе или Калашникову предстоит подпоить единственного мужчину, остававшегося на ночь в тюрьме, – надзирателя Федорова, у которого хранились ключи от внешних ворот и конторы. Бегущие каторжанки разделяются на две группы – «слабую» и «сильную». Первые просто бегут, а вторые прокладывают им путь, обезвреживая тех надзирательниц, которые откажутся от пирожных или не заснут. Для этого было заготовлено специальное платье, похожее фасоном на одежду княгини Вадбольской, в расчете на то, что пробирающуюся по темным коридорам группу примут за ночной обход. На тех охранниц, которые решатся подойти и поинтересоваться, что происходит, арестантки из «сильной» группы должны были наваливаться гуртом, душить и связывать. В удушении и борьбе тренировались заранее, и «манекеном» на этих тренировках частенько служила Екатерина Никитина, которой однажды чуть не передавили горло насмерть. Покончив с надзирательницами, беглянки должны спуститься в контору и выбежать через дверь, уже открытую украденными у Федорова ключами. Там их встречают товарищи и развозят по конспиративным адресам.
Владимир Маяковский – еще не поэт, но уже революционер
Готовность к побегу росла с каждым днем, с воли доставляли все новые весточки и одежду, которая шилась женщинами семьи Маяковских, а также выкраденные из больниц по всей Москве паспорта умерших. Ну а в самой тюрьме в это время возникли некоторые проблемы. Первой из них стала Маруся Никифорова: у нее проснулись чувства к Климовой, которая мало того что была гетеросексуальна, так еще и должна была держать на себе, как на поводке, экзальтированную Тарасову, всячески намекая на некий интерес. Во-вторых, Тарасова откуда-то узнала, что начальство собирается в скором времени снять ее с дежурств в «каторжном» блоке. При этом сама она была возбуждена происходящим до такой степени, что явно начала сходить с ума. Чтобы Тарасова ничего не перепутала, ей даже написали подробную инструкцию, каковую надзирательница, уходя, просто скомкала и швырнула в печку, благодаря чему постфактум весь план побега оказался в распоряжении жандармов.В середине июня «восьмерку» как громом оглушили две новости: во-первых, Тарасову действительно переводят, а во-вторых, после 1 июля Вадбольская намерена ужесточить режим, после чего побег станет невозможен. На волю полетели отчаянные записки. Наконец, оттуда приходит ответ: «30-го числа уходим!». Момент был выбран идеально: Москва праздновала 200-летие Полтавской битвы, полиция весь день была на ногах, к ночи перепилась или уснула, и встретить на улице человека в мундире было практически нереально.Все прошло по плану, разве что Тарасова вместо пирожных подпоила коллег ликером с той же добавкой. Обитательницы «восьмой» мучительно ждали сигнала. Наконец с видневшейся из окна камеры три раза проорала кошка – пора! Считается, что сигнал подал как раз Владимир Маяковский, но историки это опровергают – будущий поэт изо всех сил рвался участвовать в побеге, но его не взяли из-за слишком заметной внешности и потому, что из-за двух предыдущих арестов он уже был «на карандаше» – а значит, за ним наверняка была слежка.В побег ушли 13 человек, за собой оставили четверых – одна ожидала замены каторги на ссылку, у другой уже кончался срок, а две болели и были слишком слабы. В коридорах им встретились всего две надзирательницы, которых мгновенно скрутили. Им мог бы помешать случайно возникший посреди переулка городовой, но его отвлек эсер Коридзе, рассыпав по мостовой золотые червонцы. Пока доблестный страж закона помогал собирать деньги, за его спиной одна за другой крались теперь уже бывшие каторжницы.
***
На следующий день заспанную московскую полицию в кратчайший срок поставили на уши. Однако больших результатов это не принесло и поймать удалось лишь троих: Александру Карташеву, Прасковью Иванову и Марию Шишкареву. Им при побеге выдали мужскую одежду, а служивший проводником студент повел их к себе на съемную квартиру, где это сборище увидела хозяйка и выгнала всех вон. Следующий конспиративный адрес находился в Мытищах, куда надо было добираться на извозчике. Остановили первого попавшегося, тот заломил несусветную цену, и с ним стали торговаться. Проходивший мимо городовой заметил, что из четырех наседавших на «ваньку» парней у троих были какие-то подозрительно тонкие голоса. Благодаря своей внимательности он сказочно разбогател – за каждую из беглянок Московское охранное отделение назначило 5000 рублей награды. Еще через день агент охранки узнал в трамвае и арестовал Лили Матье, однако та снова сбежала – прямо из участка.Арестовали и Маяковского. Страстно желая узнать, чем дело кончилось, он не придумал ничего лучшего, как отправиться на квартиру к жене Морчадзе, но сообразил для отвода глаз взять мольберт и кисти. Там уже ждала полицейская засада. Когда пристав спросил Маяковского, что он тут делает, тот ответил каламбуром: «Я, Владимир Маяковский, пришел сюда по рисовальной части, отчего я, пристав Мещанской части, нахожу, что Владимир Маяковский виноват отчасти, а посему надо разорвать его на части». Талант не спас Маяковского от ареста. Следующие полгода он проведет в каталажках разных московских полицейских частей, а закончит свои тюремные университеты одиночкой в Бутырке, где и начнет писать стихи.Умнее всех поступила Наталья Климова. Пока ее подруги, обходя полицейские кордоны, рвались к западным границам, она спокойно сидела на квартире у влюбленного в нее инженера, никак не связанного с революционным подпольем. Когда вызванная побегом шумиха улеглась, он вывез ее в Сибирь, где Климова присоединилась к шедшему в Китай торговому каравану, принадлежавшему другому ее поклоннику и спонсору эсеров – торговцу чаем Давиду Высоцкому. Проехала пустыню Гоби, весь Китай, попала в Японию и только там села на пароход до Франции.В 1917 году Климова рвалась в Россию, но в Европе разразилась эпидемия «испанки», от которой она и умерла в возрасте 33 лет. Зато вернулась ее старшая дочь – Наталья Столярова, выбрав для этого не лучшие времена – середину 1930-х. В 1937-м она будет арестована и следующие 8 лет проведет в Карлаге, а выйдя на волю, станет литературным секретарем Эренбурга, подругой Шаламова, Домбровского и Солженицына, которому поможет переправить на Запад «Архипелаг ГУЛАГ». ¦
Getty Images, ТАСС, Фотограф Николай Найденов, Центральный исторический архив
{"width":1290,"column_width":89,"columns_n":12,"gutter":20,"line":20}defaulttrue9601290falsefalsefalse[object Object]{"mode":"page","transition_type":"slide","transition_direction":"horizontal","transition_look":"belt","slides_form":{}}{"css":".editor {font-family: ESQDiadema; font-size: 16px; font-weight: normal; line-height: 24px;}"}[{"caption":"Oswald","name":"Oswald","styles":{"Extra Light":"200, normal","Light":"300, normal","Regular":"400, normal","Medium":"500, normal","Semibold":"600, normal","Bold":"700, normal"}},{"caption":"Raleway","name":"Raleway","styles":{"Thin":"100, normal","Extra Light":"200, normal","Light":"300, normal","Regular":"400, normal","Medium":"500, normal","Semibold":"600, normal","Bold":"700, normal","Extra Bold":"800, normal","Black":"900, normal","Thin Italic":"100, italic","Extra Light Italic":"200, italic","Light Italic":"300, italic","Italic":"400, italic","Medium Italic":"500, italic","Semibold Italic":"600, italic","Bold Italic":"700, italic","Extra Bold Italic":"800, italic","Black Italic":"900, italic"}}]https://fonts.googleapis.com/css2?family=Oswald:wght@200;300;400;500;600;700&family=Raleway:ital,wght@0,100;0,200;0,300;0,400;0,500;0,600;0,700;0,800;0,900;1,100;1,200;1,300;1,400;1,500;1,600;1,700;1,800;1,900
