А Надя думала по другому. Ответ на свои вопросы она видела в глазах всех этих дворняжек, хасях, таксах, метисов всевозможных расцветок. Они, просунув влажные носы через прутья вольеров, лизали женские руки и благодарили. Они – помнили добро. Каждого из них предавали, и не раз. Многих били сапогами в живот. Калечили, издевались, бросали, запирали в квартирах, сараях и гаражах, оставляя в абсолютной темноте, привязывали веревками к деревьям, заставляли голодать или приковывали цепью на солнечных, лишенных малейшей тени местах. Специально! Чтобы лизали благодарно мужские сапоги!
Но собаки лизали женские руки! Руки тех женщин, которых обычно называли «сумасшедшими тетками», «больными на голову», чеканутыми и ..анутыми! И Надя думала об этом мужском мире, как о враждебном, населенном монстрами, полном лжи и предательства, мире. И муж – часть этого мира… И где они – добрые, настоящие, созидающие мужчины? Неужели вымерли, как единороги из Надиных юношеских картин?
***
Он появился совсем случайно в жизни приюта, этот простоватый, неказистый с виду мужичок. Телефон Нади однажды противно запиликал, и чуть надтреснутый голос спросил:
- А вам не нужны сосновые опилки? Бесплатно! Тракторная телега.
Нужны, конечно! Зима на носу! Сено кусается. А тут – целая тракторная корзина. Бесплатно. Договорились о встрече, и Надя через пятое-десятое, кое-как разъяснила мужчине адрес приюта. На следующий день трактор приехал на территорию собачьего дома. Из трактора выскочил коренастый мужик, выгрузил опилки, не вникая в слова благодарности, собрался было уезжать, но зацепившись взглядом за самодельные вольеры, медленно прошелся вдоль них, постоянно крякая и морщась.
- Кто строил? – спросил он Надю, варившую в это время кашу в огромном баке на летней печурке.
- Так мы и строили, - она уже навострилась, обнажив ежиные иголки. Ей никогда не нравились самодовольные, надутые, как индюки, мужчины.
- Ой, девки… Ой, косорукие! Щелей понаделали, все криво, все косо, - вочал тракторист, - доски гнилые…
- А нам их даром не дают! – вспыхнула Надя, - как умничать, вы рады, а как помочь, так вас, мужиков, и нет!
- Не ори! Дура! – прикринул на нее мужик, обидевшись. Запрыгнул в свой трактор и упер с участка.
Через три дня Надя услышала знакомый рев тракторного мотора. Тот же обидчивый мужик пригнал целую телегу новенькой, пахнувшей смолой, трехдюймовой доски. Через день трактор притараканил шифер, гвозди, и еще кучу всякой строительной всячины.
- Здорово, ласковая! – весело поздоровался мужичок с Надей. Завтра поболе каши навари. Я рабочих привезу.
Надя так и замерла с открытым ртом, а она, между прочим, еще от досок не очухалась.
- Спасибо. А вас как величать-то? – спросила она.
- Степан Ильич. У меня пилорама своя в Крутике. Вот и… А тебя как зовут, вредная женщина?
Надежда представилась. А мужичок испарился вместе с трактором. Надя, схватив в руки мобильник, объявила «общий сбор». Ей все еще не верилось, что в приюте, наконец-то, будет наведен порядок, и животные не замерзнут зимой.
Бабоньки, услыхав о невиданной щедрости, прибежали на следующий день в полном составе. Они так же, как и Надя, сидели на бревне, раскрыв рты, любуясь ловкими, ухватистыми плотниками бригады Степана Ильича. Собаки лаяли, очумев от такого количества народа. Кошки спрятались в хозяйственном сарайчике.
- Вы кормить-то нас будете, девки? – зычно гаркнул Степан.
«Девки» бросились к притащенным из дому контейнерам со снедью. Надя взгромоздила на печурку здоровенный чайник: надо было угостить плотников по-человечески. Щедро.
***
Она так и не поняла, чего в ней нашел Степан. Но ведь что-то нашел… Их случайное знакомство перелилось в хорошую, ненавязчивую дружбу, и Надя уже не стеснялась звонить Ильичу и просить какой-нибудь помощи. Степан никогда не отказывал. Помощь его приюту нужна была, как воздух. Вот и в этот раз понадобилась машина, чтобы отвезти здоровенного алабая Ромку в ветеринарную клинику. Дурак Ромка сожрал что-то во время прогулки и сидел, скорчившись, в самом углу вольера.
Степан Ильич в этот раз прибыл не на тракторе, а на здоровенном, как автобус, джипе, окрашенном в угрожающий на вид цвет хаки в черную полоску. Кожаный салон внутри, запах новизны и достатка… Надя опешила. Пожалуй, Ильич не разрешит запихивать Ромку в этакий дворец. Но Степан подтолкнул алабая под зад руками, и тот кувырнулся в багажник, тихонько взвизгнув. Надя забралась к Ромке, и оба притихли.
В клинике Ромке сделали промывание и клизму. На этот раз обошлось, и Надя с Ильичом, подшучивая над незадачливым дуралеем, пребывали в прекрасном настроении. Настолько прекрасном, что Степан после приюта вызвался Надежду подвезти, а подвезя, напросился в гости. Надю в тот день, видимо, какой-то чертенок под бок пнул, она и не отказала. Привела к себе домой, пошутив напоследок:
- Вот ты какой, Степа, оказывается, крутой мужик. А то все на своем тракторишке разъезжает…
Степан шутку поддержал:
- Дык, на тракторишке-то ты за меня и не пойдешь! Думаю, надо что подороже прикупить. Вот и прикупил! Теперь-то пойдешь замуж?
- Ой, пойду, Степан Ильич! – засмеялась Надя, - это же какой дурой надо быть, чтобы такому кавалеру отказать!
Надя ничего такого и не чувствовала. Куда она ему, куркулю, владельцу пилорамы в Крутике? Такие как этот Степа, на всяких куриц, типа Нади, не смотрит. Ну что она? Дурында в старой куртехе с лицом, забывшем, что такое элементарная помада? Потому, Наде было легко. Подумаешь, гости – выпьют чаю, посмеются, а, может быть, выпьют чего покрепче чаю. У Нади завалялась в холодильнике бутылка коньяка – от бывшего осталась. Коньяк для вдохновения.
«Которого у него никогда не было» - хихикнула про себя Надя. Она так и скажет Степану. Они еще и поржут над этим коньяком и… тем мужем.
- Проходи на кухню, Степа. У меня везде бардак, и ремонта не было сто лет, - предложила Надя с порога, - и не вздумай разуваться!
Степан прошел на кухню. Надя мыла руки в ванной комнате. Глянула в зеркало – человек, как человек. Сорок лет – бабий век! Плеснула на лицо водой и отправилась ставить чайник.
Степан замер перед картиной, для смеха повешенной на стене кухни. Это была Надина «Рожь – вариант второй»
- Только не говори, что тебе понравилось. Она могла понравится моей маме. Все остальные плевались.
Степан повернул к ней лицо. В его глазах стояли самые настоящие слезы.
- Чья эта работа? Твоя? – спросил он.
Надя опешила.
- Моя. Да.
Степан выдохнул.
- Эта женщина на картине – моя мама. Вся целиком, моя мама! Я ее такой и запомнил. Правда, поле было не ржаное, а картофельное. И я не голожопый, побольше, лет двенадцати.
Перед Степаном вновь открылось, давно спрятанное в закоулках памяти, воспоминание. Огромное картофельное поле. И вилы. И старая корзина. Мать бережно подрывала вилами ботву, а он, белобрысый Степка, выгребал картошку из земли, еле-еле сдерживая капризные рыдания. Ему, Степке, до ужаса хотелось погулять с пацанами, погонять мяч, а не торчать на этой проклятой трижды картошке!
Но матери плевать на Степкино нытье. Матери нужно было собрать урожай до дождей. Чтобы не пропал отличный, крупный, самый вкусный в мире картофель. Мать собиралась его продать, чтобы были деньги. Для этого белобрысого оболтуса Степки! Чтобы нарядный ходил, модный, не хуже парней, у которых батьки были. Чтобы никто безотцовщиной не обозвал. Чтобы перед людьми не краснел и не прятался!
Папаша бросил Степкину мать. Уехал в город по-тихому, прихватив заранее собранный чемодан вместе с деньгами. Эти деньги зарабатывались на картошке и копились несколько лет. Мать, сжав тонкие губы, упрямо собирала десятки и пятерки для маленького Степки.
- На жизнь! На ученье парню, чтобы не прозябал в этом проклятом колхозе, спину не гнул! – бурчала она.
И вот, папаша с денежками «для Степки» - тю-тю.
- Спасибо, что поле с картошкой не прихватишь! – только и сказала она тогда.
И опять копила, копила, копила. Толку? В девяносто первом все ее накопления превратились в фуфлики. И Степка зарабатывал на жизнь сам. Без мамки. Мамка умерла на его руках, когда ее, безнадежно больную, отправили домой умирать. И ничего от нее. Ничего. Даже фотки. Она не любила фотографироваться. А Степан все вспоминал, как она, усевшись на мешок, вытянув изуродованные работой руки, уставившись в одну точку, замирала на несколько минут…
Степан не прозябал. Купил за копейки пилораму, приватизировал мамкино поле, и пахал как проклятый днями и ночами. В родном колхозе. Всю жизнь. Один.
- А вот жениться не успел. Не срослось. Не любят меня бабы. Им в город надо, а я не хочу. Мне в городе воздуха не хватает… И женщины такой, как ты – не находится…
Степан перевел дух. И снова сказал:
- Пойдешь за меня, Надюша? Я серьезно – пойдешь?
Надя медленно проговорила:
- Я там уже была, Степа. Мне в замужестве тоже воздуха не хватало… Зачем я тебе?
- Ты настоящая, Надька. Живая. Добрая. Сердце у тебя золотое.
- Характер гадский, Степа!
Он осторожно обнял ее за плечи.
- Это ничего, что характер. Просто от жизни такой характер. А я тебя беречь буду. Вместе со всеми твоими собаками…
Автор: Анна Лебедева