Вы думаете, меня тогда загрызла совесть? Как бы не так. Оказывается, и в декабре может прийти весна, мои дорогие люди. У меня была только она, у неё был лишь я. Мы думали друг о друге, мы нежили друг друга, целовали, прыгали друг другу на шею, ерошили волосы, тёрлись щека о щёку, как довольные, глупые, бесконечно ласковые коты... Ничего другого не существовало.
Мы встречались урывками, чтобы конвой не успел задаться вопросом – где я. Но этих урывков вполне хватало, тем более я организовывал их по пять-шесть за долгую рабочую смену. Вскользь, украдкой соприкоснуться краешками пальцев, пока я иду с инструментами, а она – к колодцу. Соприкоснуться даже ниточками, случайно вылезшими из наших рукавов. О какой же ерунде я говорю...
Её тело не было гладким. Я прекрасно помнил, как его кромсал на том допросе старший. Спина, плечи, грудь, живот, пальцы были истерзаны всего полтора года назад. Всего полтора года назад. А теперь я прикасался губами к этим жутким неровностям, быть может, в надежде, что они снова однажды станут гладкими. Хотя знал: они такими никогда не станут. Но это тёплое тело манило меня, кружило мне голову, снилось мне и было со мной, когда бы я ни пожелал.
Я опомнился полчетвёртого утра, в воскресенье, в единственный выходной, когда весь лагерь выдернули из крепкого сна и вывели в пронзительный морозный ветер. Зуб на зуб не попадал. Перед нами вытолкали Климта, бывшего гауптшарфюрера, который спал на койке по соседству с моей. Это был высокий непримечательный человек с сильно проступающими венами по всему телу и с проплешинами. Хотя, конечно, мы все тут не графьями ходили.
Начальник лагеря – тот самый товарищ майор – был вне себя. В чём провинился молчаливый и поистине скромный Климт – мы ума приложить не могли. Он не был похож даже на мелкого нарушителя дисциплины, что уж говорить о побегах или оскорблениях в адрес кого-то из русских.
– Сегодня выходного не будет. Все работы отдельными бригадами за стенами лагеря прекращаются. Любые контакты с местным населением – это прямая ссылка в Сибирь. Надеюсь, о сибирских лагерях вы наслышаны?
Мы все как один сглотнули.
– Ты хотя бы знаешь, куда её отправят? – обратился майор к Климту. – На север. Сибирские лагеря по сравнению с северными – просто ничто. Как нежные новорождённые ягнята – и пожившие своё овцы. Сравнение, быть может, не совсем удачное, но отражает суть.
Я впервые видел, как этот плешивый молчун плакал.
– Что вы все тут делаете, вам напомнить? Товарищ Сталин давно мог бы пленных уничтожить: зачем вас кормить, когда нам самим есть нечего? А кто не работает – тот не ест, такая у нас поговорка. Пока вас тут кормят – вы будете работать. Будете жить. И ждать, что, быть может, в один прекрасный день вас отправят домой.
Мы встрепенулись при этом слове – слове, ласкающем уши и сердце с того самого дня, как каждый из нас ушёл на войну.
– Мало того, иногда вас тут даже отпускали на волю: в магазин, в свободное общение с местными, на спортивные встречи с ними. Но, как оказалось, такое отношение вы абсолютно не цените, проявляя свою истинную вражью суть, действуя, как настоящие фашисты, – майор снова повернулся к Климту. – Ведь именно ты убил её брата, отца, жениха. А теперь, что же, пришёл и посягнул на неё саму? И думал, всё сойдёт с рук? И никто не узнает? Или это такая целенаправленная фашистская месть: уничтожить наш народ, наших женщин, даже находясь в плену? Она не продержится и недели в северных лагерях! Я не знаю никого, кто бы там протянул дольше. Тем более вечно голодная, слабая восемнадцатилетняя девчонка!
Майор ходил взад-вперёд, то и дело яростно сверкая на наши серые, худые колонны, где с каждым его словом угасала надежда, таяла мечта и выли в голос разбуженные волки – наши души, потому что пропасть между ними и родным палисадником где-то в Баварии, Берлине или Тюрингии становилась всё шире, всё чернее, всё безнадёжней.
– Но эта девчонка предала свой народ, свою Родину, связавшись с немецким заключённым. Она наплевала на тех, кто погиб ради её свободы. Она – тварь, которая хуже фашиста! Её на севере ждёт заслуженная ВМН, а ты всего лишь поедешь в Сибирь – и это участь каждого, кто будет замечен с советскими женщинами. Можешь быть счастлив, что товарищ Сталин дарует тебе жизнь, но запомни: свою Германию ты не увидишь никогда. А сейчас – все на работу! Этого – в камеру.
Последнее он бросил конвою. Нас погнали к грузовикам, а Климт не двигался с места. Его слёзы высохли, лицо потускнело.
– Шевелись! – в равнодушную статую невозвращенца ткнулось дуло автомата.
Он и не дрогнул.
– Ты! Для тебя – особое приглашение? – дуло снова, гораздо крепче, въехало в осуждённого пленника.
И тут Климт, заорав не своим голосом, отчаянно, беспорядочно размахивая руками, как пугало на ветру, побежал. Едва ли он понимал, куда несут его ноги. Но это было – без разрешения. Это было равно побегу. Автоматная очередь не задержалась.
Климта больше не было.
Нами до отказа забили грузовик. Мы молчали весь путь до лесоповала. Мы все думали об одном: а есть ли у нас хоть единственный шанс вернуться?
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: