Комплексы проявлялись в мелочах: и в болезненной чувствительности, и в ущемлённой, как ему казалось, гордости, и в склонности к злой насмешке, и в таких частых у него переходах от ссоры к миру и вновь к ссоре, и в скандальности поведения (чтобы обратить на себя внимание), и в подчёркивании 600-летних корней своего дворянства (за что Пушкина стыдили друзья), и даже в мелком пижонстве, эпатаже, хотя тогда и таких слов-то не было (Пушкин отращивал то длинные ногти, то роскошные бакенбарды, покрывавшие всю нижнюю часть его щёк и подбородка).
Комплексы сопровождали Пушкина всю жизнь.
В детстве мысль: почему я такой ущербный, что даже матери не нужен? Он боялся, что его никто не любит.
В отрочестве мысль: а что если я не смогу реализовать свой поэтический дар? Он боялся, что не состоится как поэт.
В лицейские годы он, скатываясь всё ниже и ниже по результатам учёбы, пытался утвердить себя в мальчишеской среде с помощью физической ловкости, силы, умения постоять за себя. На память приходят слова Пущина:
«Всё научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр.».
Он боялся, что однокурсники не примут его, не отзовутся на его привязанность к лицейскому кружку. Писатель Иван Лажечников, впервые встретив его, удивлялся: «С любопытством смотрел я на эту небольшую худенькую фигуру и не верил, как он мог быть забиякой...».
А тут ещё эта внешность. Нет, конечно, мужчине вовсе не обязательно быть красавцем, но ведь и смахивать на обезьяну — тоже радости мало. В 1814 году он преподносит друзьям-лицеистам свой стихотворный портрет-исповедь (по-французски), и там две конкретные самооценки:
Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом.
К тому же отголоски африканских корней, намёки на рабское происхождение. В ответ он бросится эксцентрически подчёркивать своё африканское прошлое (вы все белые, а я чёрный и вообще «потомок негров безобразный»). Ему так хотелось доказать всему миру свою значимость — он боялся, что не получится, какая-нибудь ерунда возьмёт да помешает.
После декабристской драмы, когда из его жизни стали уходить самые близкие друзья, к нему приходит осознание возможности собственной смерти, а вместе с ним частая тоска, он оказывается ещё более ранимым и беззащитным, капризным, мнительным и раздражительным. Вынужденный жить на пределе своих возможностей — творчество требовало от него высшего напряжения жизнеутверждающих сил, — Пушкин в какие-то моменты всё же сникал, и тогда перо вдруг выводило:
Кружусь ли я в толпе мятежной,
Вкушаю ль сладостный покой,
Но мысль о смерти неизбежной
Везде близка, всегда со мной.
Он боялся смерти, и свой страх пытался компенсировать успехами в личной жизни. Кончина матери усилила мысль о смерти, которая и без того всё чаще проскальзывала в разговорах, звучала в его стихах:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…
Бедность, постоянно язвившая его самолюбие, вечное отсутствие денег очень тяготили его — он боялся, что не в состоянии содержать семью. Самое скверное, что заботы о растущей семье, о средствах к существованию мешали работать.
Ему уже четвёртый десяток, а он: «Батюшки! Ведь я до сих пор ничего не сделал в этой жизни!» И попробуй его разубеди. «Борис Годунов» вызвал, мягко говоря, недоумение, «Евгений Онегин» не закончен, «Дубровский» не закончен, на «Историю Пугачёва» глядят как на произведение вредное и опасное… Печатать написанное цензура не даёт. Не удивительно, что ещё при жизни Пушкина немало литераторов принялось хоронить талант поэта и говорить об угасании светила. Он боялся, что годы прожиты напрасно — комплекс потерянного времени. Накануне женитьбы, за неделю до свадьбы, Пушкин пишет одному из давних приятелей: «Молодость моя прошла шумно и бесплодно».
Нельзя сказать, что комплексы постоянно давят. Страх временами то подступает, и тогда он выплёскивает:
…И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава…
то отступает, давая отдых измученной душе.
Всё это заурядное отражение (ничего не поделаешь) комплекса неполноценности. Звучит как-то даже странно: Пушкин и комплекс неполноценности. Тем не менее уликой тут служит и «донжуанский список» Пушкина, вписанный в альбом сестёр Ушаковых. Он ведь не что иное как эхо комплекса неполноценности. В чём его проявление? В агрессивном сексуальном поведении, которое сопровождается постоянным хвастовством своими похождениями устно и в письмах приятелям, даже перед женщинами. Эта сторона поведения человека с таким комплексом довольно хорошо изучена психологами на Западе.
Никакая гениальность не была в состоянии избавить его от этих чувств. Когда они вспыхивали — всегда неожиданно, — всё рвалось, наваливалась усталость, делалось страшно и мутно, хотелось всё оттолкнуть. Возникало ощущение, будто в глубине что-то шевелится, но не выходит, прячется, аж тошно. Куда-то девался сон. И вообще, зачем он сон?
Но минуют несколько дней, иногда недель, и снова всё как прежде, словно ничего и не было. В светлые периоды в душе возникала перемена: появлялось желание (или потребность?) читать Евангелие.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—165) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 144. Невероятную историю отношений Пушкина и Катенина будто специально сочинила сама жизнь
Эссе 145. Сторонникам Баратынского и Мицкевича придётся потесниться
Эссе 146. «Страшную, непрестанную борьбу ведёт посредственность с теми, кто её превосходит»