В "Детство" Толстого я с дочерью прыгал, зажмурившись, как в воду. Удержит или не удержит? Всё-таки язык середины XIX века, причём отнюдь не пушкинский...
Толстой, конечно, художник слова, но Пушкин – это касание ангельского крыла, а Толстой "матёрый человечище", "архангел-тяжелоступ" (почувствуйте разницу). А главное... Чем заканчивается "Детство", помните? Смертью матери. А дочка наша такая: если на картинке у котёнка просто мордочка грустная – её уже рыдания сотрясают. Мы по этой причине ни Сетон-Томпсона читать не можем, ни даже Кервуда. Вдруг там зверушку обидят?
Это сложный вопрос – как "приучать" ребёнка к душевному страданию. И можно ли вообще "приучить"? И надо ли. Инстинкт подсказывает, что избегать нельзя, но и насильно впихивать, сознательно причинять родному существу боль...
В общем, прыгал как в воду.
Непонятные слова (их там довольно много) переводил. Слишком "нудные" места пропускал, когда чувствовал, что вот сейчас начнётся полное непонимание, утомление и потеря интереса. Но не все! Ведь в "Детстве" (ближе к финалу) начинается "настоящий Толстой" – с расковыриванием тех закоулков души, на которые мы обычно стараемся не обращать внимания, ведь "о таком не говорят". А Толстой – говорит.
Например. Стоя у гроба матери, его Николенька думает о том, что его мысли сейчас не о матери, а о том, видят ли его страдание и воспринимают ли его должным образом остальные присутствующие. То есть – думает о себе и страдает от этого. От своего несовершенства. Заперт в клетке рефлексии. Вот "типичная толстовщина".
Я специально останавливался на таких местах и "переводил" их для дочки. Потому что иначе – зачем вообще что-то читать? Литература – это как раз вот такие "нюансы".
Любой человек имеет душевный аппарат "тонкой настройки", но часто не имеет слов, чтобы его определить, убедиться, что он есть. Литература как раз и даёт нам этот "язык", систематизирует всполохи смутных чувств, превращает их в подобие логики – в наблюдательность.
Сократим дробь: литература учит наблюдательности.
Знаете же характерный детский вопрос: "Зачем мне математика, если я не собираюсь становиться математиком?" "Зачем литература, если не собираюсь становиться литератором?"
Поделюсь своим мнением на этот счёт. Литература учит отличать правду от лжи. Причём учит видеть ложь не только тогда, когда лгут тебе, но и когда человек лжёт самому себе.
Людям, не обладающим такой "сверхспособностью", нужны "большие данные" – как компьютеру, чтобы убедиться, лжива информация или правдива. Им надо кучу всего найти, прочесть, прослушать, сопоставить, проанализировать... А мне, например, достаточно прочесть или выслушать. (Был такой американский сериал – "Обмани меня", о специалистах, умеющих определять ложь по мимике. А я определяю ложь по словам, по тексту.) Нет, я не знаю "как на самом деле", но всегда вижу, если "на самом деле не так". Маловато? Иногда нет.
Но вернёмся скорее к "Детству". Как я уже писал в прошлом посте, самой важной в повести представляется мне "линия Натальи Савишны".
Наталья Савишна, бывшая нянька Николенькиной матери, – это подступ к "настоящему", "большому" Толстому. Если бы не было её, не было бы потом ни дяди Ерошки ("Казаки"), ни рассказа "Рубка леса" (а это ключ к творчеству Толстого вообще), ни Платона Каратаева.
Наталья Савишна – это человек, который не думает о себе, стоя у гроба. Вернее, так: обладает даром не думать о себе. Исключительно важным для Николеньки даром
Между нею и миром нет тонкой, невидимой, но почти всегда непреодолимой преграды. Поэтому она и есть мир. Николенька не может дотянуться до мира, а дотянувшись (счастливое забытье у тела матери, когда её душа его пожалела), не может удержать надолго, но он может прижаться к тёплому боку Натальи Савишны, обхватить её руками и плакать вместе с нею.
Наталья Савишна его медиум. Его проводник из мира наносных, надуманных или навязанных "светом" (обществом, "супер-эго", по Фрейду) смыслов – в мир настоящий.
Кто сейчас подумал про экзистенциализм, отзовитесь?
Да, это он самый. Три шага: роман "Герой нашего времени" М.Ю. Лермонтова – 1840 год. Трактат "Или – или" Кьеркегора – 1843 год. Повесть "Детство" Л.Н. Толстого – 1852 год. Ну, с дочерью мы об этом, понятно, не говорили.
Мы обсуждал судьбу Натальи Савишны. Взята "на двор" (в прислугу) смышлёной и проворной девушкой и быстро "получила повышение" – назначена нянькой. И вот тут – внимание...
С точки зрения господ (да и самих слуг-крепостных), это большое доверие и, так сказать, "социальный лифт". Но!.. Когда Наташа влюбилась в молодцеватого официанта Фоку и бросилась в ноги к хозяину за позволением выйти замуж, хозяин – что? Оскорбился. Ей же оказали доверие! Приставили к барской дочери! А она, видишь ли, хочет завести своих детей! Не-бла-го-дар-ная!
И Наташу в наказание за "неблагодарность" сослали в дальнюю деревню на скотный двор. Через полгода она повинилась, пообещала, что больше никогда такой дури не случится, и была прощена.
Дури и не случилось. А нянькина служба недолгая – лет в пять-шесть девочку передают на попечение гувернантки. Освободившуюся Наташу переводят в кладовщицы. То есть ради этих пяти лет она навсегда лишена возможности материнства.
Ещё важный момент: её воспитанница (мать Николеньки) искренне и сильно её любила. И, выходя сама замуж, подарила Наталье Савишне "вольную". А той уже около сорока, по тем временам и по крестьянским меркам "старуха". Куда она пойдёт? Замуж в сорок лет не выйдешь, своим хозяйством не заживёшь. "Женскими профессиями" (повитуха, травница) Наталья Савишна не владеет. "Со двора" гонят. Как жить? Она рвёт "вольную" и плачет.
Характерно, что любящая её молодая барыня (искренне любящая!) ничего этого не понимает... Но душа её жива, и они плачут вместе с бывшей нянькой, обнявшись... Наталья Савишна навсегда остаётся в доме.
И именно она спасает, удерживает душу Николеньки, когда та закачалась на весах добра и зла. Влево-вправо? Куда упадёт? Кем станет Николенька? Этаким "мудрым змеем" Печориным (помните, экзистенциализм Лермонтова, первый шаг: осознание проблемы) – или мятущимся, страдающим и ошибающимся – но живым?
Ведь (мы уже в этом убедились) Николенька уже и самолюбив, и ревнив, и эгоистичен, и малодушен (глава "Ивины": все травили Иленьку, и он травил)... Смерть матери – это порог (как говорят экзистенциалисты, "пограничная ситуация"), сейчас душа окончательно упадёт – налево или направо?..
Ребят, девчат... Это сильная вещь – "Детство". Когда читал сцену в комнатушке Натальи Савишны после похорон, меня спасло то, что она там по фабуле часто плачет, и я мог свои слёзы в голосе и свой срывающийся голос выдавать за её. Типа, "с выражением" озвучиваю. На самом деле, я просто плакал, когда читал.
А дочка только прижималась ко мне тесно-тесно. Ни слова не проронила. Только уж потом, когда чтение закончили, со сдержанным волнением и укором сказала: "На улице дождь, а ты на балкон курить ходил. Больше не кури сегодня".
Пообещал, что не буду. И что завтра начнём другую книжку читать. Она говорит: "Только давай, пожалуйста, про СССР".
Да. Давай про СССР. Там ничего плохого не случится.
Читайте также:
Почему Печорин холоден при встрече с Максим Максимычем?