Трудно сейчас и самому поверить в это, но я впервые приехал в Москву в 1964 году, чтобы сдавать документы в приемную комиссию журфака МГУ. Копия тощей трудовой книжки подтверждала, что ее семнадцатилетний предъявитель уже два года трудится помощником режиссера (в последнее время – диктором) на областной студии телевидения.
Моя очень немолодая бабушка, впервые увидев своего любимого внука на экране, задала дочке сакраментальный вопрос: «Неужели за эту работу еще и что-то платят?!» – и закручинилась.
С этого момента, оставаясь по штату помощником режиссера, я стал регулярно, до самого отъезда в Москву, вести выпуски новостей и беседовать в студии со многими серьезными людьми. И с упорством, достойным только такого применения, повторять себе и другим, что как только получу в Школе рабочей молодежи аттестат, сразу же отправлюсь поступать в МГУ на факультет журналистики…
«Ну, ты даешь, – внушал мне один знакомый̆ умник (мой старший брат). – У тебя, конечно, голова шестидесятого размера, но туда надо поступать, пожалуй̆, с шестьдесят вторым. На что ты надеешься, не знаю!»
А я не надеялся. По молодой наглости был уверен, что поступлю. И надо же: поймал удачу за хвост!
Случилось это в 1964 году.
Перед отъездом в конце августа 64-го в Москву на учебу я, естественно, долго-долго отмечал это событие с земляками. На поезд, к счастью, не опоздал, но утром на факультет явился с головой̆ тяжёлой̆ и глазом прищуренным. Получил направление в общежитие и поспешил занять свое законное койко-место, чтобы отоспаться и выглядеть поприличнее.
Ключа от комнаты на месте не было. Кто-то меня опередил. На стук в дверь – никакой реакции. Она оказалась незапертой, и в зашторенном полумраке я разглядел силуэт человека, пребывавшего в блаженном неведенье о времени и пространстве. Понял, что стоит последовать его примеру и, заняв одну из двух еще свободных коек, погрузился в сон. К сожалению, очень короткий̆.
Разбудили меня громкие голоса. Один – вспоминал нехорошо чужую маму, другой̆ – не менее ласково цвет лица оппонента. Слова были знакомыми, русскими, акценты – чужими и странными. Вскоре один из скандалистов перешел на английский̆. В ответ – слышалось нечто похожее на зубовный̆ скрежет...
Сугубо домашнему человеку, не жившему, к счастью, в коммунальных квартирах, не бывавшему в пионерских лагерях, не служившему в армии и еще не знавшему разнообразных «прелестей» общих номеров советских гостиниц, такое не могло присниться и в страшном сне. Но хочешь-не хочешь, надо было начинать свою новую жизнь с вмешательства в чужой̆ конфликт. К тому же, похоже, международный̆.
...Угольно-черного человека с налитыми кровью глазами, как вскоре выяснилось, звали Джон Мукумбва. Он прилетел в Москву из Лондона с несколькими вместительными чемоданами, набитыми множеством пижонских вещей. Африканский̆ аккуратист уже успел почти все развесить в тесном общежитийном шкафу, разложить на книжных полках.
Вначале мне показалось, что второй спорщик лишь выдавал себя за иностранца, путая и коверкая русские слова под влиянием момента. Но Цоодол Мунхбатор действительно оказался монгольским богатырем, а не малограмотным выходцем из наших азиатских районов. Он был, конечно, менее состоятелен, чем представитель черной Африки, и уже по этой причине его багаж был фантастически обширен. В множестве сумок и ящиков теснились пиалы и пиалки, кастрюли и чайники, халаты и коврики... Съедобные припасы не были видны, но намекали на свое обильное присутствие специфическим запахом, исходившим от распакованного или еще зачехленного скарба.
Наша комната стремительно превратилась в не слишком больших размеров багажное отделение, в котором благополучно сгинули с глаз мои два тощих фибровых чемодана без заграничных наклеек снаружи и обилия вещей внутри. Их содержимое должно было обеспечить мне (мама, еще раз спасибо!) возможность месяца полтора ходить в чистом и тщательно отглаженном, не прибегая к услугам прачечной.
Сегодня смешно, но тогда я очень обиделся на соседей и вспомнил сразу, что я здесь хозяин и «старший брат», а они – гости и могли бы вести себя много вежливее.
Команды «подъем!» не было, но я вскочил с постели как по тревоге. Не здороваясь и даже не глядя на разноцветных парней, за несколько секунд разыскал и освободил из плена свои чемоданы, поставил их рядом и только тогда произнес с расстановкой первое пришедшее на ум слово: НОРМА.
Азиатский социалистический собрат все понял сразу и мгновенно исчез из поля зрения. Как оказалось, помчался узнавать режим работы камеры хранения.
Одна из «жертв британского колониализма» вначале решила, что «норма» – хотя и странное, но все же имя советского соседа, и в ответ пробурчала: «Джон!». Очень быстро Джон понял, что нам не до церемоний, и тоже куда-то умчался.
Спорное пространство неожиданно осталось в моей̆ полной̆ власти. Я бы, наверное, его оперативно освоил, но и у меня были какие-то неотложные дела, заставившие исчезнуть из общежития. Все трое мы встретились вновь лишь вечером. Своих соседей̆ я застал за... легким ужином. В комнате царил простор и порядок. Джон и Мунхбатор улыбались друг другу. Мне – тоже. Тут мы, наконец, и познакомились поближе.
Наша коммуналка просуществовала месяца три. К Москве и друг к другу ее обитатели привыкали по-разному. Азиатский и африканский характеры проходили испытание и непривычными холодами, и советскими законами, и языковым барьером. Мне, провинциалу, поначалу было тоже не слишком уютно и в гигантском городе, и на факультете, где все однокурсники оказались старше меня. Мы возвращались домой̆ (в общежитие) довольно часто хмурыми и погруженными в себя. Поводов для взаимного недовольства и разборок, казалось, было достаточно, но... паролем согласия стало волшебное слово «норма».
Продолжение здесь Начало воспоминаний здесь
Автор: Аркадий Бедеров. Эссе из книги «И гавань встреч, и порт ночных утрат... Охотный ряд...»: [сборник]. - М.: Новый ключ, 2023. Предоставлено для публикации издателем, Вадимом Рахмановым.