Конец декабря 1939 года. По Лаврушинскому переулку идет красивая пара. Это учителя школы рабочей молодежи Валерия Лиорко и Евгений Птицын. Идут в Третьяковку. Проходят мимо огромного дома, только что отстроенного напротив галереи.
Текст: Николай Андреев, фото предоставлено М. Золотаревым
«Что это за дом? Его выстроили художникам?» – спрашивает учительница у спутника. «Я слышал, что это дом для писателей», – отвечает он.
Валерия позже опишет свои впечатления от того момента: «Еще были совсем прозрачные и голубые сумерки, но дом уже горел по всем окнам яркими огнями. Там шла какая-то своя таинственная, богатая и, конечно, совсем не похожая на нашу жизнь».
«В этом доме мне не жить», – вздохнула учительница. «Как знать! Жизнь щедрее нашего воображения», – засмеялся Птицын. И они вошли в галерею.
А в доме этом как раз в тот декабрь на шестом этаже тосковал писатель Михаил Михайлович Пришвин. Тосковал от одиночества, от невозможности обменяться с кем-то близким по духу мыслями, ощущениями, чувствами. 28 декабря он пишет в дневнике: «Тоска, тоска грызет в 67 лет пуще, чем в юности». А по поводу жизни своей в доме, в котором глазами Валерии идет «таинственная, богатая жизнь», Пришвин делает запись: «Вот у меня прекрасная квартира, но я в ней как в гостинице. Вчера Федин позвонил мне и с удивлением сказал:
– Я сейчас только узнал, что вы живете со мной в одном доме.
– И целый год, – сказал я.
– Целый год! – повторил он».
Ни Валерия, ни Михаил Михайлович не знали, что в 1940 году они встретятся, полюбят друг друга и будут жить вместе в знаменитом доме по Лаврушинскому переулку. Прав оказался Птицын: жизнь щедрее воображения.
ОТВЕРГНУТЫЙ ПОЭТ
Самое главное произведение писателя Пришвина – его дневники. Это громадный труд всей его жизни, уместившийся в 19 томов. Уникальный документ. В дневниках отражена история России первой половины ХХ века, история русского человека. И история любви. Любви отведено в дневнике не меньше букв, чем природе – главной теме творчества Пришвина.
Юношей Пришвин влюбился в Варю Измалкову. Они встретились в 1902 году в Париже. Она – студентка Сорбонны. Он только что отсидел срок за революционную деятельность и отправился за границу, чтобы завершить образование. Варвара из старинного дворянского рода, ее отец – крупный петербургский чиновник. Девушка окончила Смольный институт, и родители отправили ее в Сорбонну.
Пришвин влюбился в Варю с первого взгляда, пылко признался в любви. Она была холодна. И сказала ему: «нет». Для него это стало трагедией. Варвара навсегда исчезла из его жизни, но не из сердца. Встреча с ней стала одним из главных событий в жизни Пришвина. Он именовал ее «утренней звездой», своей радостью и своим горем. Любовь к ней называл «смертельной».
Пришвин пронес любовь к Варе Измалковой через всю жизнь. В дневнике за любой год обязательно есть несколько записей о любви к Варе. Запись 1931 года: «Как великие однолюбы, я все-таки про себя ее ждал, и она постоянно ко мне приходила во сне… Я понял, что моя «она» у настоящих поэтов называется Музой…» Запись от 28 августа 1935 года: «Давно я не видел таких снов – откликов моей личности на встречу с ней почти 40 лет назад: ведь сорок лет из года в год непременно снилась». Запись 1944 года: «Вернулся, читая о Гёте, к своей первой любви, к тому особенному чувству, в котором как бы предусмотрен отказ… Это любовь поэтического эгоиста, бессознательно отнимающего от возлюбленной душу». Пришвин был уверен: именно любовь к Варе сделала его писателем, вдохнула в него поэтический дар.
ПОСТЫЛАЯ ПАВЛОВНА
Женился Пришвин на простой крестьянке из Смоленской губернии – Ефросинье Павловне Смогалёвой. Почти девочкой ее насильно выдали замуж за сына кулака. Как она вспоминала, «муж был пьяница и безобразник. Он бил меня без вины, жизнь была – сплошная мука».
Ефросинья сбежала от мужа. В 1903 году очутилась в подмосковном Клину. А там в то время служил агрономом Пришвин. Ему понадобилась прислуга. Знакомые посоветовали Ефросинью. Пришла она к нему. Пришвин оценивающе поглядел на нее и сказал: «Женщина красивая, молодая, как бы солдаты не стали к тебе ходить». Но все же взял ее. А дальше просто: плотская любовь, совместная жизнь. Рождение ребенка. Рождение второго ребенка. «Мы сошлись сначала просто. Потом мне начала нравиться простота ее души, ее привязанность, – вспоминал Пришвин. – Мне кажется, что ребенок облагораживал наш союз, что союз наш может превратиться в семью». Пришвин не женился, а именно сошелся с Ефросиньей Павловной. Жениться тогда он и не мог – она ведь была замужем. Пришвин писал книги, путешествовал, участвовал в литературной жизни, но с горечью отмечал, что в своей семье он на обочине.
Не превратился союз в семью. Разные они были – по интеллекту, по интересам, по кругу общения, по занятиям. Чужие друг другу. На страницах дневника Пришвин редко упоминает жену. А если упоминает, то по чисто бытовым темам, а других и не находилось в их отношениях. Ну, не обсуждать же с неграмотной литературу, искусство, политику – для нее это пустые, ничего не значащие понятия. Не нашлось у него для жены ласковых слов, ласкового имени, даже Фросей не называл – в дневнике она обозначена как «Е.П.», или «Ефр. Павл.», или «Павловна».
Павловна умела дергать его за нервы. Запись от 1914 года: «Семейные сцены проносятся как ураганы… Жизнь трещит по швам. Но надо терпеть». И терпел он еще два десятка лет.
Ефросинья Павловна была по-своему мудра. Иногда ее замечания по-крестьянски точны. Например, Пришвин рассказал ей, что власть продает по дешевке картины Рембрандта из Эрмитажа, чтобы получить валюту для индустриализации. «Народ навозный, всю красоту продадут», – ответила Павловна.
Раздражали они друг друга. Нет-нет у Пришвина да и прорвется это раздражение на страницах дневника. Да и для Павловны муж был в тягость. Однажды она в сердцах скажет: «Мне бы надо было в бухгалтерши! Ах, дура я, дура! Была бы бухгалтершей, а теперь всю жизнь на тебя, на осла, даром истратила». И в слезы. Она не видела в муже таланта, не видела в нем поэта, романтика, для нее он действительно был ослом, бездельником. Когда она принималась его пилить, у него билась мысль: подыскать себе где-нибудь в глуши дом, чтобы купить его и поселиться одному. В середине 1920-х годов купил дом в Сергиевом Посаде. Но все равно пришлось жить там с постылой Павловной.
В дневнике 1930–1931 годов все более часты записи об одиночестве. Жизнь с Ефросиньей стала невыносимой. Что ни запись, то крик души: «Во всей красе Е.П. показала свой характер… Пришла тупая тоска…», «Стало невозможно жить в Сергиеве…», «Надо уйти. Надо проститься, надо расстаться, не оскорбляя прошлого…», «Отдать ей все, пусть тут будет у нее царство…» Отдать-то Павловне дом в Сергиевом Посаде можно, но где жить самому?
И тут на Пришвина свалилась удача: ему дали квартиру в доме в Лаврушинском переулке, который специально строили для писателей. За то, чтобы получить ордер, в писательском союзе шла лютая драка. Пришвин не участвовал в ней – он вообще был далек от писательского сообщества, да и не было у него навыка интриговать. Дело дошло до того, что ордера распределял лично Сталин. И надо же: Пришвин был среди первых десяти писателей, кого вождь оделил квартирой, в соседях у него – Константин Паустовский, Илья Ильф и Евгений Петров, Всеволод Вишневский, Илья Эренбург, Борис Пастернак, другие литературные знаменитости того времени.
Получил Пришвин квартиру о четырех комнатах, семья-то большая. Но в планах Михаила Михайловича не было намерения селить в Лаврушинском Павловну и сыновей. Да и как продолжать жить с постылой женой? Через несколько дней после того, как Пришвин получил ордер, он делает запись: «Павловна точит меня день и ночь и не дает мне работать». И что – брать точило с собой в Москву? Нет. Пришвин заключает с Павловной договор: он отдает ей дом в Сергиевом Посаде, себе берет квартиру. Она соглашается.
5 июля 1937 года он заносит в дневник: «С завтрашнего дня я начинаю одиночество…» Пришли ли к нему в одиночестве крепость и утешение? Нет. «Вот желанная квартира, а жить не с кем... Один я... И думаешь не о работе, а о всех этих черепках».
Он бы так и умер одиноким, мучаясь от тоски, если бы не встреча в начале 1940 года.
444 СЛОВА «ЛЮБОВЬ»
Три года, как Пришвин живет один в московской квартире. Иногда наезжает в Сергиев Посад. С Павловной – дежурное общение. Но главная его жизнь в Москве. Так, незаметно, не причиняя никому ненужной боли и не подчеркивая отдаления, осуществляет старый писатель давно задуманное им одиночество. Но тут происходит судьбоносная встреча! 16 января 1940 года Пришвин делает запись в дневнике: «Минус 43° с ветром. Устроил «смотрины» (ее зовут Валерия Дмитриевна). Посмотрели на лицо, посмотрим на работу (19-го)».
Так появилась в его жизни Валерия Дмитриевна Лиорко (тогда она носила фамилию второго мужа – Лебедева. – Прим. авт.), его будущая жена, верный друг и помощник. Его любовь.
А смотрины были вот по какому поводу. Пришвин перевез свой архив в квартиру в Лаврушинском, начал его разбирать, систематизировать и вскоре понял, что одному это не под силу. Масса материалов. К тому же он хотел, чтобы дневник был в машинописном виде, а печатать на машинке для него – мука. Старинный его знакомый Борис Удинцев находит для него Валерию Лиорко – ее тяготило учительство в заводской школе, хотелось творчества: «И как страстная, тайная, невыполнимая мечта – найти по душе работу...»
Пришвин в то время был всесоюзно знаменит, но, как ни странно, его книги прошли мимо внимания Валерии, а ведь она интересовалась литературой. Позже Лиорко напишет в воспоминаниях: «Мой давний друг, Удинцев Борис Дмитриевич, зашел к маме и сказал, что он был по делам у писателя Пришвина и тот ищет себе сотрудника по изучению и приведению в порядок многолетних его дневников. Он ищет человека, которому можно довериться в наше время. Мой друг рекомендовал меня.
– Пришвин... – стала вспоминать я. И тут у меня перед глазами возник затрепанный томик: вспомнился олень с человеческими глазами... камень-сердце, дрожащий от морского прибоя на берегу океана, как живое человеческое сердце, белое облако на небе, похожее на лебединую грудь... Больше я ничего не знала об этом человеке.
– А какой он? – спросила я.
– Годами почти старик, но очень бодрый, я бы сказал – моложавый человек. Он не похож ни на кого, интересный, но непонятный.
И добавил:
– Юродивый. И этим прикрывает богатство, опасное по своей самобытности в наше время».
Под богатством имелся в виду дневник. У Валерии сразу мысль: «И хорошо, что он старый семейный человек, что на голодную душу я не запутаюсь вновь со своей женской податливостью».
Так Лиорко очутилась у Пришвина. Познакомились. Она вспоминает о первой встрече: «Автор «Жень-Шеня» откинул назад седую кудрявую голову и, коренастый, на редкость моложавый для своих лет, выражал уверенность в себе и пренебрежение.
– Вот с чем вам придется работать, – сказал Пришвин, выдвигая огромный ящик секретера, набитого тетрадями. – Это документы моей жизни, и вы первая их прочтете.
– Но как же вы можете их доверить незнакомому человеку? – вырвалось у меня.
Пришвин смотрел на меня выжидательно.
– Надо же для такого дела стать друзьями, если приниматься за него, – сказала я.
– Будем говорить о деле, а не о дружбе, – безжалостно отрезал он».
Она ушла. А Пришвин говорит своему другу Иванову-Разумнику: «Как-то из себя выпрыгивает. С места в карьер дружбу предлагает...» Тем не менее взял ее секретарем.
И стала Валерия заниматься архивом. Запись в дневнике Пришвина от 24 января: «Она сразу крепко взялась за работу, и можно быть уверенным, что архив будет приведен в блестящий порядок». Но важно другое: как-то сразу они душевно и духовно поняли друг друга. Не могли наговориться. Запись от 25 января: «Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 часов. Что же это такое?» А это любовь – вот что такое! 5 февраля Пришвин пишет Валерии письмо, в котором признается в своих чувствах: «Мне бы хотелось любовь мою к Вам понять, как настоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную». Она отвечает взаимностью. Объятия, поцелуи: «Сколько надо переговорить, передумать, сколько должно смешаться, чтобы возможно было без стыда и по праву поцеловаться».
Дневник за 1940 год переполнен записями о любви, о Ляле – так Пришвин стал называть Валерию. Нередко целые страницы посвящены ей. Записи за 1940 год – это песнь любви, гимн любви, сказка о любви. В записях за год 444 раза встречается слово «любовь» и 87 раз – «люблю». Иной раз впечатление, будто читаешь дневник 17-летнего юнца, который страстно полюбил и не соображает, что он и где он. Через двенадцать лет Пришвин трезво взглянул на те страницы: «В записях 1940 года есть что-то тяжелое и нудное: мы тогда не летели, не плыли, а делали сами новую жизнь, и дневники того времени иллюстрируют любовь как дело жизни, но никак не любовь-песню».
8 марта Пришвин делает запись: «Ее задушевная мысль – это поэтическое оформление эротических отношений, что для выполнения акта любви нужен тот же талант, как для поэмы. На свете мало таких озорниц, и как раз мне такая нужна!» С Павловной в физической близости была рутина: «Ни разу за 30 лет не поцеловал жену в губы со страстью, ни одной ночи не проспал с ней и ни одного часу не провел с ней в постели: всегда на 5 минут – и бежать». Не то с Валерией! «Ночь любви, на которую не всякого и молодого-то хватит, дала мне только счастье, и утром я встал бодрый, бесконечно преданный своей подруге». А Михаилу Михайловичу, между прочим, 67 лет. Ей – 40.
Каждое 16 января – день, когда они впервые увиделись, – Пришвин будет отмечать записью в дневнике как главную веху на их общем жизненном пути. Запись 16 января последнего года его жизни – 1953-го: «День нашей встречи с Л., за нами осталось 13 лет нашего счастья. И теперь вся моя рассеянная жизнь собралась и заключилась в пределах этих лет. Всякое событие, всякое сильное впечатление теперь определяется как бегущие сюда потоки». Они готовились встретить «свой день» 1954 года, но именно 16 января Пришвин скончался.
ТЯЖБА ИЗ-ЗА ЖИЛПЛОЩАДИ
Прознала Павловна, что у мужа появилась подруга. И решила действовать. Как это так: он – с молодой, а она – коротай старость в одиночестве? Не бывать этому! И отправилась в Москву. Пришвин излагает сюжет: «Узнав стороной, что я в Москве живу с какой-то женщиной, Павловна возмутилась, созвала сыновей и сумела убедить их, что я в отношении ее являюсь преступником. В самый разгар моей литературной работы она явилась в Москву, заняла «жилплощадь» и своими истерическими выходками с утра до ночи, с постоянными угрозами повеситься, сразу же прервала мою литературную работу».
В Валерии Павловна видела не только коварную разлучницу, но и хитрую бестию, которая хочет довести старика до смерти и завладеть его жилплощадью. Понятно, в этих условиях появляться Валерии в Лаврушинском было противопоказано. Павловна умела закатывать скандалы. Да к тому же представилась больной, кричала: «Из этой комнаты никуда не уеду, я больна, пусть лечит, в советском государстве нет закона, чтобы бросить больную жену». Писатель устроил ей осмотр у лучших врачей. Они ничего не находили у Павловны, кроме истерики. Предложил ей путевку в кремлевский санаторий, чтобы нервы успокоить – отказалась.
У Пришвина было действительно работы выше головы – по договору должен написать две книги. А тут Павловна мотает нервы – не до работы. Пришлось расторгнуть договоры и вернуть аванс.
ЖИЗНЬ ПРЕВРАТИЛАСЬ В АД
Писатель встречался с Валерией, они обсуждали, что предпринять. А что тут предпримешь? Мелькнула даже мысль: «Купить где-нибудь в Бронницах домик и жить в нем с Лялей. Тогда борьба за квартиру станет вообще чепухой». Глупая мысль, отбросили ее. Решили так: он разводится с Павловной через ЗАГС, а потом они, Пришвин и Валерия, оформят свой брак.
Пришвин заговорил с Павловной о расторжении брака, она в крик: «Никогда!» Сыновья вступились за мать, пригрозили: «Мы твою женку от тебя через НКВД оторвем». Угроза по тем временам нешуточная. Опасность в том, что Валерия по облыжному доносу провела три года в ссылке. Потом-то обвинение с нее было снято, но новый донос мог существенно усложнить жизнь. Но все же разум не покинул братьев, не подключили НКВД.
Пришвин попросил Федора Чивиляева, своего друга еще с гимназических времен, который был хорошо знаком с Павловной, поговорить с ней и сыновьями, убедить их по-хорошему решить дело. Он пишет Чивиляеву: «Я рассуждал так, что Е.П., старая женщина под 60 лет, с которой я уже давно не могу состоять в брачных отношениях». И предложил такой вариант выхода из ситуации: она отказывается от претензий на жилплощадь в Лаврушинском, возвращается в Сергиев, он обязуется выплачивать ей ежемесячно 500 рублей – сумму немалую по тем временам, столько получал квалифицированный инженер. Если же по-плохому – то через суд. Пишет: «При отказе от моего предложения я вынужден буду действовать официально и готовлюсь выпить эту горькую чашу решительно, и в отстаивании свободы личности быть безжалостным и беспощадным».
Павловна вернулась в Сергиев Посад. Сообразила, что совместной жизни все равно не будет, а получать ежемесячно 500 рублев очень даже неплохо. У Пришвина остались в доме кое-какие вещи, книги. Он посылает со знакомой записку бывшей жене: «Дорогая Ефросинья Павловна, пришли мне, пожалуйста, с Марьей Васильевной словарь Даля, необходимый мне для работы. Этот словарь Великорусского языка состоит из толстых непереплетенных томов и стоял за стеклом в шкафике в моем кабинете. Еще прошу прислать золотые книжки: английский перевод «Жень-шеня». Они мне нужны». А через день запись в дневнике: «Ефр. Павл. книг не дала, и Map. Вас. привезла от нее только новые угрозы».
ВПЕРВЫЕ ПОЧУВСТВОВАЛ ЛЮБОВЬ
И прожили Михаил Михайлович и Валерия в любви и согласии тринадцать лет, до самой смерти писателя. Пришвин записывает 25 января 1947 года: «С приходом Ляли я впервые почувствовал ту любовь, которой все люди живут и о которой только и написаны все трагедии и драмы, от классической древности до Шекспира и до нас, любовь как двигатель человеческой нравственности, поведения».
Он нашел в Валерии не только жену, но и единомышленника. Валерия Дмитриевна тонко понимала его творчество и его натуру. Я употребил слово «согласие» как характеристику их совместной жизни, но согласие совсем не означает, что они жили без ссор и обид. Всякое случалось. И у него, и у нее характеры непросты. Наталья Аркадьевна, мать Валерии, предупреждала Пришвина: «Она очень трудная, и ее надо перетерпеть, нельзя давать ей воли и нельзя ей не доверять». Между Валерией и Пришвиным шел нескончаемый диалог, они постигали друг друга вплоть до его смерти.
После смерти Пришвина Валерия Дмитриевна работала с его архивом, написала о нем, об их совместной жизни несколько книг, главная среди них – обжигающая откровенностью «Мы с тобой. Дневник любви». Она подготовила два собрания сочинений писателя. Благодаря ей был создан музей Пришвина в Дунине, который и до сего дня привлекает людей.
Валерия Дмитриевна готовила к печати дневники Пришвина, хотя прекрасно понимала, что шансы на издание нулевые – откровенного мнения о себе советская власть не терпела. И лишь в новые времена дневник издан в полном объеме. Но Валерия Дмитриевна не увидела этого, она умерла в 1979 году, прожив ровно столько же, сколько и Пришвин – 80 лет.
