Предыдущая часть здесь
Утро разбудило Нафису солнечным бликом от стеклянной дверцы книжного шкафа. Из кухни доносился звук льющейся воды и плыл аромат пекущихся блинчиков. Она села, спустив босые ноги на пол, потерла занемевшую от неудобной позы шею. В комнату заглянула Мила, улыбнулась вполне дружелюбно:
– Доброе утро! Выспались? Давайте поднимайтесь и приходите на кухню завтракать. Я уж блинчиков напекла. Быстренько, пока не остыли.
После завтрака маленькая компания, нагруженная багажом, двинулась под предводительством Милы через весь город на улицу Иркутскую, в гости к Прасковье Степановне, сестре Агаты. Нафиса удивлялась – Уфу, так же, как и жену Тимофея Степановича, за ночь словно подменили – яркое солнце успело подсушить лужи и припекало по-весеннему. И сразу проклюнулись почки, подернув кроны деревьев легкой зеленоватой дымкой. Каждый свободный клочок земли радовал взгляд еще не запыленной травкой. По небу неспешно плыли легкие белоснежные облачка, гонимые свежим весенним ветром. Даже прохожие, казалось, смотрели веселее. На Большой Успенской ветер играл кумачовыми полотнищами первомайских транспарантов и флагов. После дворцов и проспектов Ленинграда Уфа выглядела весьма провинциально. В центре города кипела жизнь, мощеные улицы были застроены двух- и трехэтажными домами с башенками и балкончиками, на их фасадах пестрели вывески лавок, магазинов, трактиров. Изредка, фырча и воняя бензином, проезжали автомобили. Здесь многолюдно, шумно. А дальше разбегались по холмам почти деревенские улицы с деревянными заборами и бревенчатыми, обшитыми тесом домами. Разве что застройка более плотная, теснятся дома друг к дружке, не то, что на сельском просторе.
А ведь в детстве Уфа казалась девочке из Бирска большим, запутанным и оттого притягательным городом! По улицам сновали нарядные пролетки, изредка проезжали невиданные в Бирске автомобили, лошади тянули по рельсам вагончики конки. Вечером в центре было светло от электрических фонарей. Здесь поражали детское воображение красивое здание Дворянского собрания, ажурное строение городского театра с лесенками и открытой галереей, городской парк с озером, шумная, богатая товарами Верхне-торговая площадь… да много всего.
Семья Ефимовых жила в добротном бревенчатом доме на тихой кривой Иркутской улице, бывшей Новой Сибирской. С улицы дом выглядел небольшим. Как и соседние дома, имел фасад в три окна, но оказался вытянутым в глубь двора. За домом спускался в овражек яблоневый сад. Во дворе женщина, обвязанная крест-накрест клетчатым шерстяным платком, развешивала выстиранное белье. Она оглянулась на скрип калитки, и Нафиса почти сразу узнала Прасковью Степановну. За прошедшие шестнадцать лет она мало изменилась: все так же подвижна, худощава, темно-русые волосы по-прежнему заплетены в две косы и уложены короной на макушке. Разве что спина уже не такая прямая, да морщинки разбежались от уголков глаз к вискам. А вот Прасковья гостью не сразу признала. Да и как признать в столичной дамочке шестнадцатилетнюю деревенскую девочку?
Узнав, какая беда постигла сестру, Прасковья побелела, тяжело опустилась на ступеньку крыльца.
– Горемычная наша Олюшка! Уж лучше бы уплыла в свою Америку. По крайней мере, жива была бы. Ох, беда-то какая!
Помолчав, спросила, указывая на ребенка:
– А это кто с вами?
– Сынок мой, Салават, десятый годок пошел, – Нафиса слегка подтолкнула мальчика вперед.
– Генка! – крикнула Прасковья.
Из дверей сарая выглянули сразу две вихрастые мальчишечьи головы.
– Что, мам? – спросил тот, что пониже.
– Вот, мой младшенький. Товарищем твоему будет. Чуток постарше твоего, одиннадцать ему, ну да ничего, подружатся, – сказала Прасковья гостье. И, уже обращаясь к сыну, добавила:
– Чем вы там с Колькой занимаетесь?
– Патефон мастерим.
– Вот вам помощничек, принимайте в компанию. Да не забижайте!
Прасковья поднялась на крыльцо, распахнула перед гостями дверь:
– Проходите-ка в дом. Там и поговорим. Самовар еще не остыл, чаю попьем. Про племяшку расскажешь. Где она, что с ней? Жива Стеллочка?
– Жива, жива! Вырастила я ее… Люди добрые помогли. Взрослая совсем, самостоятельная. Студентка, учится на фармацевта. Комната у нее на Выборгской, от матери досталась.
Прасковья оживилась:
– Так и мой Юрка, старшенький, студент. В Ленинградском политехническом на инженера учится. Они ж одногодки со Стеллой. Вместе мы с Олюшкой на сносях ходили. Я ему адрес давала, чтобы разыскал, только там уже другие люди живут, ничего о вас не знают.
– Понятное дело. Агате, то есть Ольге, от госпиталя комнату выделили. Мы вам писали, только письма не дошли.
Прасковья положила на стол перед Нафисой тетрадку и карандаш.
– На-ка, адресочек напиши, пока не забыли. Юрке моему перешлю, пусть двоюродную сестру разыщет. Всё ж таки родные люди, где помогут, где поддержат друг дружку. За обоих спокойнее на сердце будет.
За чаем Нафиса рассказала, какая беда привела ее в Уфу и что она намерена делать.
– Это ты правильно сделала, что из Ленинграда уехала. Сразу под горячую руку не попала, а там, глядишь, забудут. Не такая уж ты важная птица, чтобы тебя по всей стране разыскивали. Только на Горюшкиных, воспитателей своих, зря рассчитываешь, нет их в Бирске. Где они, живы ли, мы не знаем.
Ты же помнишь, Юлий Мефодиевич, муж Натальи Степановны, был остёр на язык. Видать, кому-то что нелицеприятное сказал, вот и попал в список неблагонадежных. На его счастье список этот оказался на столе у Матвея. Матвея помнишь? Дашиного жениха?
Нафиса кивнула. Мила помалкивала, пила чай, грызла сушки и поглядывала по сторонам, рассматривая простое убранство кухни.
– Так вот, – продолжила рассказ Прасковья Степановна, – как война началась, в четырнадцатом, Матвея сразу в солдаты забрали, а вернулся в Бирск он уже в девятнадцатом, когда колчаковцев выбили. В Чапаевской дивизии воевал. Весь в медалях, с ранением – герой! Ну, его сразу в городской совет и выбрали. А Дашуня друга дождалась. Поженились, живут…
Вот Матвей в списках-то фамилию Горюшкиных и углядел. Утром за ними должны были прийти. Как стемнело, Даша огородами побежала к школьному флигелю, где сестра с мужем квартировали. Да ты знаешь, сама там жила. Вход и двор-то сторожем просматривался, так она в заднее окно стукнула. Сыновья Горюшкиных-то кто где: старший в Казани, младший в Уфе, а средний с женой и ребеночком с ними, с родителями, стало быть, проживал. Медлить не стали, быстро собрались и через окно вылезли, да бегом к старой отцовой кузне. А там уж их сын тетки Маруси с пролеткой дожидался. На рассвете пришли за Горюшкиными, а их поминай, как звали. Они уж в Уфе! Тимофей всю семью сестры, вместе с ихним младшим сынком, на первый же поезд пристроил. Уехали, куда глаза глядят, на восток куда-то. С тех пор от них ни одной весточки. Год уж почитай…
В Бирске-то Анна, старшая из сестер, с мужем Григорием да Дашуня с Матвеем остались, больше никого. Дети Анны тоже из гнезда отцовского выпорхнули. Ванятка в Магнитке комбинат строит, Маняша консерваторию закончила, теперь в театральном оркестре играет, здесь, в Уфе. А Даше с Матвеем так Бог деток и не дал. Профукали молодость-то… Ох-х! Как отец в двадцатом умер, так вся семья рассыпалась.
– Это сколько ж Степану Фроловичу было? – удивилась Нафиса.
– Девяносто два года – не шуточки! Видать, мамины недожитые годочки Бог ему подарил. Он бы и дольше прожил, да с крыльца по неосторожности упал, весь разбился. И уж не встал.
– А тетя Глаша, средняя из сестер, с дядей Артемием где?
– Ох, не знаю. В семнадцатом у Глафиры чуйка сработала, что надо им уезжать, переждать в Европах смутное время. Тогда ж никто не знал, как события обернутся. Вот они подхватили мамашу Артемия, дочку свою, да и укатили на воды в Карлсбад. Успели вовремя выехать. Думали на время, а получилось… как получилось. С тех пор ничего о них не знаем. Письма оттуда не доходят. Но надеемся, что живы и здоровы. Они оба умные, цепкие, дружные, не пропадут.
Помолчали. С улицы в дом прибежал Салават. Волосы потные торчком, глаза горят.
– Тетя Паня, хлеба краюху дайте и квасу или молока! Меня ребята прислали.
– Проголодались, пострелята? Так идите в дом, покормлю.
– Не, нам некогда! Просто хлеба с квасом дайте. Мы там…
Прасковья отрезала полкаравая ароматного домашнего хлеба, плеснула в крынку квас.
– Неси осторожно, не споткнись!
И обернулась с улыбкой к Нафисе:
– Похоже, сладилось у мальчишек. Оставайтесь в Уфе, что вам в Бирске делать? На первое время приютим. Тесно у нас, правда. Сейчас еще со школы Тося с Нюсей, дочки наши, придут, Илья с работы вернется, народу много соберется. Ну да ничего, разместимся как-никак. Зато здесь Тимофей помочь может и с работой, и с жильем. Директор!
– Чуть что – так Тимофей! – подала недовольный голос молчавшая доселе Мила. – Всё он за всех хлопочет, а сам подставляется. Подведете мужика под монастырь. Не дай Бог снимут, а то и вовсе… что тогда делать будете?! К кому за помощью бежать? Нет уж, поберегите его репутацию, сами свои проблемы решайте! И нечего Нафисе в Уфе делать. В воскресенье мы с Тимофеем отвезем их в Бирск. У Анны дом большой, есть, где жить. И работа – не проблема. Была бы шея, а хомут найдется!
– Так ты не за Тимофея переживаешь, – вскинулась Прасковья, – ты за свои интересы печешься! Лишь бы твой покой и благоденствие никто не нарушал. Всю родню, всех друзей от брата отвадила! Даже дочь к отцу не подпускаешь! Когда Верочка у вас последний раз была? А? Молчишь! При живом отце сиротой выросла!
Мила вскочила, открыла, было, рот, но сдержалась. Схватила свою сумочку:
– Пойду я лучше из вашего дома от греха подальше.
– Скатертью дорожка!
В воскресенье с утра пораньше под окнами дома Ефимовых загудел клаксон авто. Нафиса и Салават расцеловались с домочадцами и уселись на заднее сидение. Сынок насупился и шмыгал носом, уж очень ему понравилась компания двух друзей – Генки и соседа Кольки. Но Нафиса решила съездить в родной Бирск, посмотреть, что да как, а там уж решать, как жить дальше.
На переднем сидении рядом с Тимофеем Степановичем гордо восседала Мила.
– А ты куда? – удивилась Прасковья.
– Родню навестить, соскучилась, – Мила ласково улыбнулась золовке, словно и не было меж ними размолвки. – Я за мужем как ниточка за иголочкой! И пирожков в дорогу напекла…
Прасковья ничего ей не ответила и, проводив гостей, вернулась к своим нескончаемым домашним хлопотам.
Продолжение следует.